Кейт Аткинсон - Боги среди людей
Королева добралась до Тауэрского моста. Берти, поискав признаки схлопыванья Вселенной, выключила телевизор.
В кухне стояла старая плита, дышавшая теплом. Берти казалось, что это большое, доброе животное. Рядом с плитой было компактное кресло, на нем вязанное крючком одеяло, а на одеяле сладко спала крупная сиамская кошка. Каменные плиты пола согревались небольшими плетеными ковриками ручной работы. В валлийском кухонном шкафу был расставлен бело-голубой фаянс, а на большом, отчищенном добела столе из сосновой доски стоял фарфоровый кувшинчик с душистым горошком и бархатцами из сада. Стоя у старой фирменной раковины, Берти терпеливо драила кастрюльки и опрокидывала их на деревянную сушильную доску.
Из окна кухни виднелся сад. Это был райский уголок с огненно-красными цветами фасоли, аккуратными грядками земляники и рядами гороховых зарослей. На яблоне рядом с…
Восхитительное забытье прервал вой сирены. Берти возвращалась домой после обеда в «Вулсли», организованного некой производственной компанией. Над Пиккадилли, как она обнаружила, в воздухе витало предчувствие момента. А может, опасность, трудно сказать. Полицейские и военные кордоны оттесняли толпу на тротуар, чтобы пропустить эскорт. Мимо пронесся огромный автомобиль с венценосными особами. «К памятнику пилотам-бомбардировщикам», – объяснил кто-то в ответ на ее вопрос. Ну да, конечно: сегодня, на полпути между юбилейными торжествами и Олимпийскими играми, королева открывала новый мемориал; в Лондоне выдалось патриотическое лето в сине-бело-голубой гамме.
В телевизионном выпуске новостей (для Берти это было очередное опосредованное впечатление) показали церемонию: высохшие старички с трудом сдерживали слезы, а Берти даже не пыталась: каждый из них напоминал ей о дедушке и о его загадочном прошлом.
Берти терпеливо стояла на тротуаре вместе с толпой. Бомбардировочное командование ждало семьдесят лет, решила она, так что несколько лишних минут погоды не сделают. Над головой пронзительно взревело звено истребителей «Торнадо», а затем появился одинокий «ланкастер», который раскрыл над Лондоном свои бомболюки. В сине-белом летнем небе расцвело пятно красных маков.
Когда Берти возвращалась с работы, позвонила Виола.
– Нас призывают, – со значением сказала она.
– Призывают?
– Просят приехать. В стационар, – пояснила Виола.
У нее был взволнованный голос. Она любила драматические эффекты, если, конечно, ей самой ничто не угрожало.
– Что-то с дедушкой Тедом? – встрепенулась Берти. – Что стряслось?
– Представь себе… – начала Виола, как будто приступая к увлекательному повествованию, хотя должна была лишь сообщить, что Тедди вчера вечером уснул, а сегодня утром его не добудились. – Они требуют, чтобы мы приехали немедленно, а здесь рейсов до утра не будет. До Йорка доберусь, самое раннее, завтра к ночи.
– Я выезжаю прямо сейчас, – сказала Берти.
Призывали не их с матерью, подумала Берти, а деда. Его в конце концов призвали ангелы.
– Не слишком они торопились, – сказала Виола.
2012
Последний вылет
Дхарма
– Одна индуистская легенда повествует о тех временах, когда люди были наделены божественным началом, но стали им злоупотреблять. Тогда Брахма, Творец Вселенной, заключил, что люди утратили право на божественность, и решил ее у них отнять. Желая спрятать ее подальше, где она была бы недоступна людям, он созвал на совет всех богов. Одни советовали ему закопать ее в землю, другие – утопить в океане, третьи – возложить на вершину высочайшей горы, но Брахма возразил, что люди хитроумны и способны проникнуть в земные недра, забросить сети в океанскую пучину и подняться на любую гору, лишь бы вернуть себе божественное начало. Когда боги уже готовы были отступиться, Брахма сказал: «Я знаю, где нужно спрятать божественность: ее нужно спрятать внутри человека. Он обыщет весь мир, но никогда не догадается заглянуть в себя и посмотреть: а что же там есть, внутри?»
Виола слушала вполуха. В завершение каждого занятия йогой Санни любил, как она выражалась про себя, читать «маленькую проповедь». Слова мудрости от Просвещенных, понадерганные отовсюду: из индуизма, суфизма, буддизма и даже из христианства. Население Бали, как она заранее выяснила, исповедовало индуизм. Виола по неведению всегда считала, что здесь преобладают буддисты. «Будда – это мы все», – говорил Санни. «На письме звучит чересчур нравоучительно, – делилась Виола с дочерью по электронной почте, – но тем не менее как-то воодушевляет. Из него получился бы неплохой викарий». Которую из гибких масок примеряла мать на этот раз? – гадала Берти.
Санни преподавал в какой-то школе под названием «Светлый путь» в городке Убуд. На первых порах Виола избегала посещать его уроки. Она остановилась в беспардонно дорогом отеле на «экокурорте» в получасе езды от города; в штате отеля состоял учитель йоги, который проводил индивидуальные занятия в так называемом уголке йоги – приятном, прохладном, отделанном тиковым деревом павильоне, расположенном в роще, где экзотические птичьи трели, немного отдававшие кудахтаньем, сливались с жужжанием и механическим, игрушечным щелканьем насекомых.
В противоположность этому классная комната в школе «Светлый путь» представляла собой огромное, жаркое и душное помещение, куда, несмотря на распахнутые окна, никогда не залетал ветерок. Обстановка была примитивной – или аскетичной, в зависимости от точки зрения: первую разделяла Виола, вторую – сайт «Светлого пути».
Зал, несмотря на свои размеры, едва вмещал всех желающих. Туда стремились в основном женщины: молодые спортивные австралийки и пожилые американки. Последние в большинстве своем, по словам Берти, «маялись дурью по типу ешь-молись-люби».
Санни получил звание учителя йоги много лет назад, еще в Индии; теперь он преподавал на Бали. По всей видимости, из него вышел «почитаемый учитель международного уровня». Его постоянно приглашали в Австралию и Америку, где на его занятия было не попасть. Людям делать нечего, считала Виола.
О Санни было множество материалов в интернете, если, конечно, знать нужные сайты и кого именно там искать: это только кажется, что имя Солнце – да хотя бы и Санни – вполне подходит для человека такого рода занятий, но все почему-то звали его Эд. «Солнце Эдвард Тодд», – назидательно сообщил он Виоле, – таково мое имя». И это было лишь незначительной частью его преображений. Телосложение танцовщика, бритая голова, восточные татуировки, приметы австралийского акцента – все это крайне изумило Виолу. Оборотень, да и только. А какой любимец женщин! У него было множество фанаток, особенно типа «ешь-молись-люби». За те без малого десять лет, что Виола не общалась с сыном, он приобрел вполне человеческий облик. («Может, одно с другим как-то и связано», – поддела Берти.)
– Благодарю вас за этот урок, намасте. – Санни поклонился, молитвенно сложив ладони.
По рядам прошелестели ответные «спасибо» и «намасте». (Все это они воспринимали всерьез!) Санни с подозрительной легкостью вскочил из позы лотоса. Виола поднялась еле-еле, притом что сидела не в позе лотоса, а просто в неудобной позе, по-турецки, как в детстве на школьных собраниях.
Жил Санни в деревне, близ того самого беспардонно дорогого отеля, но вовсе не горел желанием приглашать Виолу к себе домой; она сделала вывод, что единственный способ провести время с сыном – это посещать его уроки, терпя слепое обожание «учениц» (с которыми он держался отрешенно-равнодушно) и, что еще хуже, невыносимые физические нагрузки. Когда-то она увлекалась йогой – а кого миновало это увлечение? – но занятия обычно проходили в хорошо проветриваемых церковных залах собраний или в центрах досуга; от учащихся требовалось выполнять несложные растяжки, а потом лежать и «медитировать», воображая себя в каком-нибудь «тихом, спокойном» месте. Виоле это давалось с большим трудом: пока другие (женщины, одни женщины) возлежали в шезлонгах где-нибудь на тропическом пляже или у себя в саду, Виола мысленно терзалась в отчаянных попытках придумать такое место – любое, – где было бы тихо и спокойно.
Когда Санни закончил индуистские наставления и все досыта наповторялись «намасте», одна американка, занявшая коврик рядом с Виолой («Шерли, с ударением на „и“»), повернувшись к ней, сказала:
– Эд – изумительный учитель, верно?
Мальчишкой он был необучаем, подумала Виола, а вслух только выдавила:
– Я его мать.
Когда она в последний раз произносила эти слова? Наверное, когда сын еще ходил в школу.
– Ах…
На нее вдруг нахлынули кошмарные воспоминания о травматологическом отделении больницы Святого Иакова в Лидсе. Санни только-только начал учебу в колледже, и когда Виоле позвонили из больницы, она заподозрила у него наркотическую интоксикацию, но выяснилось, что ее сын бродил по улицам, оставляя за собой кровавый след, после неудачной попытки вскрыть себе вену. «Я его мать!» – прокричала Виола доктору, сказавшему, что посещения «до поры до времени» нежелательны.
