Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

В двадцати верстах от Путивля, неподалёку от села Свято-Михайловского, произошло приключение, которое едва не стоило жизни князю Игорю.

Дорога шла лесом, по широкой долине. Где-то вблизи журчал невидимый в густых зарослях ручей. Хотя всю весну и почти половину лета стояла сушь и травы на полях сохли, желтели, а листья, увянув, облетали с деревьев, здесь было прохладно и зелено. По обе стороны тихо шумела густая дубрава; встречающиеся берёзки, ольха, орешник успокаивающе покачивали ветвями. Весь утренний лес звенел весёлым птичьим пеньем.

Ничто не предвещало беды. Всадники ехали быстро. Игорь торопился, очень хотелось к вечеру добраться домой. И он, понукая коня, мчался впереди. До Путивля оставалось всего полдня такой езды.

Внезапно из зарослей выскочил кабан-секач и кинулся прямо под ноги коню Игоря. Конь шарахнулся вбок, и князь в мгновение ока оказался на земле.

Вепрь тоже испугался, ринулся в сторону и быстро исчез в кустах. А Игорь, охая, пытался подняться и не мог.

— Княже, что с тобой?

— Кажется, я сильно ушибся… Помогите мне.

Его подняли. Но стать на ногу он не мог.

— Только бы не перелом, — забеспокоился Рагуил. — Надо же такому случиться! Почти дома — так на тебе!

Сообща князя подняли на коня. Но о том, чтобы он ехал верхом, не могло быть и речи: малейшее движение отдавалось острой болью.

Медленно ведя коня в поводу, добрались они до села, повернули к крайнему двору. Хозяин, смерд Василько, молодой приветливый человек, узнав, что перед ним князь Игорь и что он бежит из полона, прикрикнул на детей:

— Кыш! Чтоб и духа вашего тут не было! — А чернявой молодице, повязанной полотняным платком, велел: — Фросина, режь петуха, вари борщ. Да попроси у соседей взаймы муки — князю и его людям вареников сваришь. Да живо поворачивайся! А я в саду сейчас сена намощу, чтобы князь смог прилечь отдохнуть…

Смерд был шустрым, расторопным. Сложив и размяв в тени под вишнями несколько охапок сена, накрыл рядном, принёс кринку с квасом и липовый ковшик, поставил рядом.

— Пей, княже… Холодный, с погреба… А я мигом приведу костоправа Демидка или бабку-шептуху Якилину — пускай твою ногу поглядят.

— Не нужно, Василько, — поморщился от боли Игорь. — Не нужно ни костоправа, ни бабки-шептухи… Лучше найди огнищанина — скажи, чтобы известие послал в Путивль обо мне… Княгине…

— Княже, для чего огнищанин? Пока я его найду, пока он призовёт гонца да коней выделит — полдня пройдёт! Дозволь мне самому в Путивль поехать — я живо! Одна нога тут, другая — там!

— Тогда бери любого нашего коня, скачи! — не раздумывая согласился князь.

Ярославна подъехала ко двору Василька. Здесь уже была половина села. Люди толпились на улице, во дворе, вдоль тына. Перед княгиней расступились. Она птицей вспорхнула с возка и побежала, полетела через подворье в садок.

Игорь сидел на невысокой скамейке. Он уже отдохнул, умылся мягкой речной водой, принесённой Янем и Овлуром, причесался. Рагуил бережно перевязывал ему колено.

— Княже мой! Ладонько ненаглядный! — вскрикнула Ярославна, протягивая к нему руки. — А где же сын наш? Где князь Владимир?[113]

Игорь побледнел, подался вперёд, ни звука не мог произнести. Она упала ему на грудь, заливаясь слезами.

Игорь гладил её косы, целовал мокрые от слез щеки, а у самого тоже влажной пеленой туманились глаза.

— Как дети?

— Все живы, здоровы.

— Слава Богу, хотя бы здесь всё хорошо… Одно лихо большое — мой неразумный поход…

Он не сдержался и беззвучно, сотрясаясь всем телом, зарыдал.

Люди, что обступили подворье Василька, тоже плакали, приговаривая:

— Замучили нашего князя поганые!

— Вырвался из неволи, страдалец.

— Проторил и другим стежку… Теперь начнут и наши сыночки возвращаться — кто жив остался.

— Князь выкупит!

— Потому и бежал! Хотя мог и головой поплатиться!

Слушая всё это, сказанное от самого сердца в обычном селе простыми селянами-севрюками, Игорь осознал, что никто ни единым словом его не осуждает, чего он больше всего опасался. Понял, что люди верят ему, надеются на него. И они вправе ждать и ждут от него вызволения всех северских воинов из неволи и защиты от новых половецких нападений.

Игоря перенесли на возок, и небольшой княжеский поезд двинулся в сторону Путивля.

А колокола звонили праздничным благовестом, сопровождавшим их по всему пути, по которому проезжал князь Игорь. Затихал благовест в одном селе и сразу же начинал звучать в следующем, вселяя в людские сердца надежду, что лихо теперь отступит. И всюду навстречу выходили люди и приветствовали князя, ибо уже вся Северская земля знала и про его раны, и про его муки, и про его мужество, и про рискованный побег, в котором не раз мог погибнуть. Каждый надеялся, что этот его поступок должен спасти из неволи не только его родных и приближенных, но и всех полонённых русских воинов. Ведь кто сможет расстараться о них лучше, чем он? И теперь, пребывая на свободе Игорь сумеет как следует позаботиться об обороне Северской земли. Разве не это являлось теперь главным радением князя?…

Игорь подъезжал к Путивлю.

И здесь, над городом, тоже радостно и громко гудели колокола, улыбалось чистое солнце, в небе летали стаи белых голубей. Все, кто мог ходить, высыпали на улицы и майданы, приветствовали князя с вызволением и возвращением домой, плакали от горя, что поселилось почти под каждой стрехой, почти в каждом сердце северском.

Когда въехали на гору, откуда открывался широкий обзор на мощную крепость на крутой вершине, на голубой Сейм и синие боры за ним, Игорь отёр ладонью вдруг защипавшие глаза, повернулся к Ярославне и взволнованно прошептал:

— О Боже, я дома!.. Дома!.. Но сердце моё там, на Каяле, с моими воинами-соратниками, живыми и погибшими. Всю свою жизнь буду помнить об этом!.. Погибшим — вечная память, а о живых сейчас подумать и позаботиться должен я! Это первейшая моя обязанность!.. Всё своё отдам: золото, серебро, серёжки и перстни, бархаты и меха, стада и отары. Останусь голый и босый, а людей своих из неволи половецкой вызволю…[114]

— Ладонько мой! — прижалась к нему Ярославна. — Ладонько! А как же иначе?…

Дома! Наконец-то дома! В родных стенах! Рядом с любимой женой, рядом с любимыми детками! Какое это счастье после всего, что пришлось пережить за последние два с лишним месяца!

Игорь вымылся в бане, постригся, поправил запущенные бороду и усы, надел чистое белье и свою обычную одежду. Гук перевязал колено и нога стала меньше болеть.

Но окончательно он поверил, что всё страшное позади, когда сел к столу за праздничный обед в кругу семьи. Были только свои — Ярославна, дети, шурин Владимир Ярославич.

Утолив голод, Игорь отодвинул в сторону тарелку и стал рассказывать. Говорил долго, не избегая ни малейшей, самой горькой для себя подробности… О том, как подбился конь, о солнечном знамении, о том, как в тревожном предчувствии зашлось сердце, когда мрачная Изюмская гора как бы отделила его войско от родной стороны… Затем о первой битве, и о второй, страшной и гибельной, о полоне и бегстве…

Ярославна бледнела, судорожно вздрагивала, то и дело плакала. Дети замерли, не сводя глаз с родного лица, которое так осунулось и постарело за короткое время разлуки, что стало неузнаваемым. Владимир Ярославич был — само внимание. Не отрывал от Игоря пылающих глаз, буквально впитывал в себя каждое его слово, улавливал и запоминал каждый жест. Ему казалось, будто и он сам находился в пучине кровавых битв, был ранен, попал в полон, а потом, убегая от половцев, продирался, как загнанный зверь, через чащи Чёрного леса, далеко пролегающего по берегам Донца.

Закончив своё повествование, Игорь закрыл глаза и тихо, с раздирающей сердце скорбью произнёс:

— Какие ужасные потери! Как бесславно закончился мой поход, на который я возлагал такие большие надежды! О Боже, Боже, как ты меня наказал! И поделом мне!..

Владимир Ярославич наклонился над столом и пожал ему руки.

— Игорь, брат любимый, не горюй так! Несмотря на ужасное поражение, ты настоящий воин! Ты истинный богатырь! Опрометчивый, но честный и отважный полководец, равного которому среди современных князей я не вижу, разве что кроме моего тестя Святослава Киевского… Сейчас у нашего народа две большие беды: княжеские свары да непрестанные половецкие набеги. Трудно даже сказать, которая из них опаснее. По мне — обе очень страшные! И ты проявил безоглядную смелость в борьбе с одной из них. Своим примером показал, куда всем князьям нужно прежде всего направить свои удары: всеми силами — против Поля!.. Но ты недооценил могущество собранных воедино орд кочевников. Твоя гордыня не позволила тебе разделить славу победителя с другими князьями, поэтому и потерпел поражение… Однако, пока ты рассказывал, припомнилось мне, что не ты первый пренебрёг тем, что силы противника могут намного превзойти твои. Киевский великий князь Святополк Изяславич, когда половцы напали на Рось и осадили Торцк, выступил против них, имея лишь восемьсот воинов. А его союзники — молодой князь Владимир Мономах и совсем юный его брат Ростислав имели ещё меньшие дружины. И чем это закончилось? Отчаянная смелость не помогла князьям — за Стугной они были разбиты и вынуждены были спасаться бегством. При этом утонул князь Ростислав… О, как рыдала над ним несчастная мать, когда его достали из воды, привезли в Киев и хоронили рядом с отцом Всеволодом в Святой Софии!.. А разве не так же необдуманно, но смело кинулся на литву с меньшими силами юный брат моей тёщи Марии Васильковны князь Изяслав? И что же? Пал он, смертельно раненный, вместе со своей дружиной на окровавленной траве под червлёные щиты. А когда перед смертью пришёл в себя после боя, то увидел над собой лицо ворога, который снимал с его шеи золотое ожерелье, увидел, как всё поле битвы покрыли стаи черных воронов, которые выклёвывали глаза у мёртвых и терзали их хладные тела. И сказал со злорадством победитель: «Дружину твою, княже, птицы крыльями прикрыли, а звери кровь с травы слизали!» Вот так и твои полки, Игорь, полегли в далёком незнаемом поле из-за того, что ты один оказался супротив всей силы половецкой, которую никакой князь в одиночку не одолеет, каким бы смелым он ни был.