Лабиринт - Яэко Ногами
Старику Дзиэмону было уже за семьдесят. Когда он приезжал по делам в столицу, то всегда останавливался у Таруми и держал себя там как настоящий патриарх рода. Высокий, красивый и бодрый старик чуть не каждый день брал билеты и приглашал хозяев в театр, водил их по изысканным ресторанам, так что даже скуповатая Кимико при всем желании не могла бы пожаловаться на лишние расходы. Очень любили щедрого дедушку и дети: он баловал их, делал им подарки. Особенно сильную привязанность Дзиэмон Канно, умерший несколько лет назад от апоплексического удара, питал к Тацуэ. Когда Таруми сидел гражданским губернатором на Тайване, у девочки начался катарр верхних дыхательных путей. Врачи советовали переменить климат, и ее отправили на родину отца, где она прожила в доме Канно два года. Было это в те времена, когда Таруми, осуществляя смелые и ловкие операции при выдаче лицензий бесчисленным претендентам на концессии, основательно потрудился над тем, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев: пополнить кассу своей партии и приумножить свой личный капитал. И это были как раз те два года, когда между Сёдзо, учившимся тогда еще в средней школе, и Тацуэ, ученицей младших классов женской гимназии, установилась продолжавшаяся и поныне тесная близость, похожая на отношения старшего брата и младшей сестры. Будь все хорошо и Сёдзо, на которого все родственники возлагали большие надежды, окончив университет, начал делать карьеру, никто бы не удивился, если бы отношения эти завершились браком. Однако раз Сёдзо попал в число крамольников, никто и мысли не допускал о таком союзе. И все же Кимико беспокоилась. То, что творилось в головке ее дочери, всегда было для нее книгой за семью печатями; ни она, ни отец никогда не могли разгадать стремления и чувства Тацуэ, а теперь и вовсе были сбиты с толку. И мать ужасно боялась, как бы ее строптивое и своевольное дитя по странному капризу не предпочло вдруг всем своим завидным женихам опального друга детства. Но сам Сёдзо был убежден, что Тацуэ от него так же далека, как какая-нибудь фея из волшебных сказок, которыми он зачитывался в детстве, да он и не влюблен в нее вовсе. А кроме того, можно не сомневаться: какой бы взбалмошной Тацуэ ни была, она слишком презирает бедность, чтобы решиться на столь безрассудный шаг.
— Привет!—раздался густой, хрипловатый бас хозяина дома. Таруми грузно опустился в кресло, в котором недавно сидела Тацуэ, и сразу приступил к деловому разговору.
Юный наследник виконта Ато посещает школу для детей пэров. Весной мальчик перешел во второй класс. Ему нужен репетитор по английскому языку — два-три урока в неделю.
— У них был домашний учитель,— говорил Таруми,— но он уехал куда-то в провинцию, и теперь госпожа Ато подыскивает нового. Тебе как раз и карты в руки: ты изучал английское право и, наверно, недурно знаешь язык. Да и являться тебе специально не нужно, ты ведь и так каждый день ходишь туда на службу. Ко мне обратился их управитель, старик Окамото, и спросил, нельзя ли рассчитывать на господина Канно. Я, не задумываясь, ответил, что не сомневаюсь в этом. Предложение и в самом деле заманчивое.
Для проформы Таруми счел нужным спросить, нет ли у Сёдзо каких-либо возражений, но тон при этом у него был повелительный.
Тон этот был хорошо знаком Канно. В роли лидера политической партии Таруми несколько пообтесался, стал более гибким и дипломатичным, и все же у него сохранились застарелые замашки отпетого бюрократа: в верхи он пробился из провинциальных губернаторов. Его безапелляционный тон и привычка навязывать другим свою волю, всегда коробившие Сёдзо, сейчас особенно сильно его задели.
Пользуясь тем, что Канно находится в безвыходном положении и вынужден прибегать к его протекции, Таруми распоряжался им и принимал за него решения, будто перед ним был несмышленый младенец. Сёдзо решил отказаться: мальчика нужно учить языку с азов, а это дело нелегкое, и он, Сёдзо, для этого не годится.
— Читать вместе и разбирать какой-нибудь сложный текст — с этим я бы, пожалуй, справился. Но преподавать основы — этого я не сумею. Такой учитель; как я, может только причинить вред ученику,— доказывал Канно.
— Ха-ха-ха!—громко рассмеялся Таруми.— Я вижу, ты все такой же идеалист! Сплошное бескорыстие! — От смеха ходуном ходила его грудь, широкие плечи и толстый живот, обтянутый темно-коричневым чесучовым кимоно. Таруми недавно исполнилось шестьдесят лет. У этого дородного, упитанного, крепко сбитого человека была крупная голова, подстриженные ежиком густые и жесткие волосы с сильной проседью. Его стесанный затылок и мощная красная шея образовывали прямую линию, что придавало Таруми сходство не то с быком, не то с каким-то диким зверем. Однако в физиономии его не было ничего примечательного, если не считать мясистого тупого носа и глубоких борозд, тянувшихся от крыльев носа к уголкам его резко очерченного рта, что делало его лицо волевым и сильным.
Скрестив руки на груди, Таруми продолжал:
— Ты, видно, еще мало горя хлебнул, а то бы, наверно, сначала подумал о себе, а потом уж об ученике. Разве люди всегда делают то, что им по душе и что они отлично умеют делать? Даже тому, кто ничем не подмочен, приходится заниматься вещами, от которых часто с души воротит. А вы начинаете сразу ершиться! Вашему брату нужно сейчас хвататься
