Гана - Морнштайнова Алена
Гана присела на стул и стала ждать, когда слабость пройдет. Рано или поздно всегда проходит. Она по привычке сунула руку в карман, отломила кусочек корки и сунула в рот. Ее затошнило, голова закружилась, а кухня заходила ходуном. Гана осторожно встала, прошла от стола к стене и, опираясь на мебель, двинулась к спальне. Качало все сильнее, бросало из стороны в сторону, колени подкашивались. Наконец она нащупала изголовье кровати и в последний момент рухнула на аккуратно застеленное одеяло. Тут же сознание у нее затуманилось, и Гана провалилась в другой мир.
Теперь она уже была не дома, а в поезде. Поезд гудел, дергался, через открытые окна внутрь струился ледяной воздух, и Гана задрожала от холода. Она замечала только холод и ритмичный стук железных колес, мчавшихся по рельсам и уносивших ее в места, откуда не было дороги назад. Потом кто-то в поезде погасил свет, и всё поглотила тьма. Из полутьмы выступали фигуры, они говорили с ней, тянули ее туда, куда она не хотела возвращаться. Она затыкала уши, убегала от них, но спрятаться было некуда.
Вечером булочница вспомнила, что утром так и не пришла за хлебом эта странная ведьма Гелерова, которая и поздороваться-то нормально не умеет, но потом переключилась на двадцать три кроны, которых недоставало в кассе к концу дня.
А продавщица в магазине вообще не заметила отсутствия Ганы Гелеровой, хотя каждый понедельник в начале десятого она как штык являлась в магазин. Продавщицу гораздо больше беспокоило, что покупатели, несмотря на предупреждения и призывы санитарной службы, трогают руками весь товар, а ей приходится в этой суете еще за ними следить и делать замечания, чтобы не схлопотать неприятности.
Жители города были погружены в свои заботы, так что никто не заметил, что два вечера подряд окна в квартире их соседки Ганы Гелеровой оставались темными, а шторы не задернутыми.
Когда я поднималась по лестнице к ее квартире, она бредила и в жару лихорадки боролась со своими кошмарами. Она не воспринимала, что приехал толстый врач и ее повезли в больницу. К тому времени она уже оказалась на рубеже, оставалось всего несколько шагов до той невидимой стены, чтобы найти своих близких и наконец узнать, как закончилась жизнь ее матери Эльзы и дедушки с бабушкой.
Пока я топталась на тротуаре площади, которая в ту пору называлась Сталинградской, и высматривала высокую фигуру своего спасителя, тетю Гану привезли в районную больницу. Инфекционное отделение было переполнено. Больные лежали в коридорах, а персонал был изможден и перепуган не меньше пациентов, так что «скорую» сразу от проходной перенаправили в больницу в Градиште. Толстый врач вышел, поскольку рассудил, что в его присутствии нет никакой нужды: все равно эта пациентка при смерти, и ей, в отличие от других, уже ничем не поможешь. Больная была настолько обессилена лихорадкой и несколькими днями без еды и питья, что не оставляла доктору никаких надежд.
В тот момент, когда я в темном коридоре нашего дома отчаянно пыталась нашарить ключи, тетю Гану принимали в больнице города Градиште. Сестры сняли с нее черный свитер, платье, чулки и белье, все это запихнули в мешок и отправили на дезинфекцию. Потом ее помыли, надели сорочку, заставили выпить немного сладкого чая и отвезли в палату, где ей предстояло ждать смерти.
Я в тот вечер засыпала в темном чулане на втором этаже дома, похожего на корабль, и мне даже во сне не могло привидеться, что я уже не вернусь домой.
Тетя Гана лежала с двумя другими умирающими в тесной больничной палате и боролась с ночными кошмарами. Она отчаянно отпихивала руки, которые снова и снова выталкивали ее из вагона поезда, хваталась за железные двери, но пальцы ее совсем не слушались. Все тело ныло, по щекам текли слезы, рот скривился от страха, а в голове билась одна-единственная мысль: «Нет, только не туда, туда я уже не вернусь, уж лучше умереть».
Потом ее кто-то толкнул, и Гана выпала на холодную бетонную платформу. Она собрала последние силы, поднялась и поковыляла подальше от поезда. Крики за ее спиной не утихали, но, когда она оглянулась, погони за собой не увидела. Она понимала, что, если уж сбегать, то нужно как можно быстрее убраться отсюда. Дверь на вокзал оказалась открыта, Гана побежала по длинному залу в поисках другого выхода. Все двери были заперты, а на окнах решетки. Силы ей уже отказывали. Ноги сделались ватные, колени подламывались, а руки дрожали. Она ковыляла от одной двери к другой, пока наконец одна не поддалась.
Она оказалась в маленькой комнате, облицованной белой плиткой. По правой стороне тянулся ряд умывальников, по левой — кабинки с унитазами. Окно в стене напротив было открыто и без решетки. Она захлопнула за собой дверь, но голоса преследователей не утихали. Она понимала, что они уже за дверью и вот-вот ворвутся и схватят ее. Осталась последняя возможность.
Она пододвинула стул, который стоял в углу, прямо к окну, вскарабкалась на него, села на подоконник и перекинула одну ногу. Глянула в окно и увидела в темноте очертания мезиржичской площади. Только пересечь ее — и она окажется у себя дома, в безопасности. Запрет за собой дверь и уже никогда никому не откроет.
Гана перебросила вторую ногу, скользнула на карниз, который тянулся вдоль всего периметра здания, и потихоньку, прижавшись спиной к шероховатой стене, двинулась от окна прочь. Только через несколько шагов она посмотрела вниз. Площадь исчезла. Под ногами простиралась бездонная пропасть. Она зажмурилась, но было уже поздно. Невидимая сила ужа схватила ее и потянула в бездну.
Ганина койка стояла в дальнем конце палаты, за кроватями двух других тяжелобольных. Сестра каждый час заглядывала в палату, прислушивалась к сиплому дыханию и стонам умирающих, но отделение было переполнено теми, кому ее помощь была гораздо нужнее, так что внутрь она не заходила и Ганино исчезновение вообще не заметила.
Только рано утром кочегар, возвращаясь с ночной смены в котельне, чуть не споткнулся о безжизненное женское тело на газоне перед зданием больницы. Преодолев первый испуг, он бросился стучаться в приемное отделение «скорой помощи» на первом этаже. Ему открыли, он ворвался внутрь и сказал, заикаясь:
— У вас там какой-то труп снаружи лежит. Похоже, выпал из окна.
Дежуривший в ту ночь заспанный доктор Яролим, которому удалось уснуть не больше часа назад, после ухода последнего пациента, по испуганному виду кочегара сразу понял, что на этот раз старик не пьян, как это частенько случалось. Он кивнул сестре, чтобы она немедленно вызвала санитара, и быстро направился к выходу.
Гана лежала на спине, широко раскинув руки, ночная рубашка задралась, а седая голова склонилась набок. Доктор не стал выяснять, жива она или нет, схватил под мышки и вместе с санитаром уложил холодное исхудавшее тело на носилки, набросил сверху простыню и занес внутрь. Потом они выпроводили кочегара, запретив ему под угрозой увольнения рассказывать о том, чего он стал случайным свидетелем.
—> Уж я-то знаю, что такое врачебная тайна, никому ни слова, — божился кочегар, но уже в полдень под влиянием можжевеловой водки, которой он заливал шок, позабыл о своем обещании и подробно рассказывал о своей ужасной находке не только жене и соседям, но и собутыльникам в привокзальной пивной.
Доктор Яролим работал в больнице много лет. Мечты о красоте и важности профессии врача и помощи людям за долгие годы практики обернулись будничной рутиной, но он все еще любил свою работу. Отличительной чертой его характера было упрямство, и именно оно заставляло его бросить вызов року, отражавшемуся на полумертвом лице этой тощей седовласой женщины. Он не захотел оставлять ее умирать несмотря на то, что нашептывали ему коллеги и сестры, которые понимали, что падение пациентки из окна — это их промах, который им рано или поздно кто-нибудь припомнит.
— Не тратьте время попусту, — говорили они. — Ей с самого начала суждено было умереть.
Доктор Яролим осмотрел костлявое тело со следами мук, через которые не должна проходить ни одна живая душа, засучил рукав испачканной ночной рубашки и нащупал почти незаметный пульс. Он повернул голову Ганы с боку на бок, ощупал руки и ноги и сразу отправил ее на рентген. Доктор лично проводил тележку с больной по длинному коридору к лифту, подтолкнул ее к кабинету и нервным стуком в дверь добился, чтобы их приняли. Потом подгонял лаборанток, как будто они могли ускорить химические процессы, долго изучал снимки и с удовлетворением пришел к выводу, что у этой женщины с волосами старухи и телом мученицы, которой на самом деле всего тридцать пять, после падения с третьего этажа сломаны только две малоберцовые кости, правая рука и несколько ребер.
