Гана - Морнштайнова Алена
Она пододвинула к Гане конверт.
Гана на нее даже не взглянула, оставила конверт на столе и повернулась к двери.
— Тогда мы вам пошлем почтой, — крикнула сотрудница ей вслед.
Гана закрыла за собой дверь. Обо мне, своей единственной родственнице, она даже не спросила.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Май 1954
Ярослав Горачек решил стать военным, когда ему исполнилось четыре года. Он точно помнил, как сидел у отца на плечах и с высоты, которой могли только позавидовать толпы собравшихся у площади людей, смотрел на военный парад в честь первой годовщины образования независимой Чехословакии. Ровные ряды и слаженно мелькающие ноги военных настолько поразили его воображение, что он маршировал всю дорогу домой, маршировал теперь всегда, когда ходил с мамой за покупками, и, несмотря на протесты родителей, маршировал даже по воскресеньям в церкви. Когда я еще жила у Гораче-ков, дядя Ярек, если был в хорошем настроении, за ужином иногда со смехом рассказывал, как звонко разносился топот маленьких ног под каменными сводами храма.
— Но потом папа сказал, что статуя Девы Марии нахмурилась из-за моего топота. С тех пор я перестал маршировать в церкви, но теперь меня туда было не затащить. Так я стал атеистом.
Я не знала, что значит атеист, и решила, что это какое-то военное звание, ведь дядя Ярек в конце концов и правда стал военным. Хотя сначала выучился у своего дяди на мясника.
Если задуматься, довольно подходящая подготовка для военного. Когда у Горачеков на обед было мясо, он всегда его разделывал. Брал нож — самый большой, который находил в ящике, — и мне приходилось отворачиваться, потому что у меня в голове обе его профессии перемешались и перед глазами возникали странные образы.
— Потом я пошел в армию, да так там и остался. Потому что армия заботится о своих.
Когда он произносил эти слова, все уже понимали, что следующий пассаж будет предназначен Густе, и смотрели на него. А Густа всегда делал вид, будто его вообще здесь нет. Он весь съеживался, уходил в себя, и взгляд становился отрешенным, как у тети Ганы.
— Армия дает человеку дисциплину и становится для него второй семьей.
Дядя Ярек горячился все сильнее, а Густа исчезал на глазах в ожидании предсказуемого финала.
— Я не мог учиться в военном училище, Густав. Но ты-то точно станешь офицером.
Он хлопал сына по плечу, нисколько не смущаясь отсутствием в нем энтузиазма к этим планам. Видимо, отец надеялся однажды сломить Густу, вдалбливая ему каждый вечер свои мечты, ведь и вода годами камень точит.
У тети Иваны к армии было несколько иное отношение, я уверена, что она тоже была не в восторге от идеи, чтобы Густа стал военным. Просто не хотела спорить с мужем и в сотый раз выслушивать, как они обязаны армии всем, что у них есть.
Кажется, тетя Ивана была единственным человеком — по крайней мере из тех, кого я знала, — кому война принесла что-то хорошее. Поскольку дядя Ярек в армии Первой республики был сержантом, а им нельзя было жениться без разрешения армии. Дядя Ярек не мог бы получитьэто разрешение, поскольку у его избранницы было слишком скромное приданое. Когда республику оккупировали немцы, Горачек ушел из армии и устроился работать у своего дяди мясником. Женитьба мясников никого не волновала, так что он наконец смог взять в жены Ивану и сделать ее пани Горачковой. После войны мясник Горачек опять превратился в старшего сержанта Горачека, но времена уже изменились, к тому же он уже был женат, так что армия вскоре выделила им квартиру на втором этаже буржуазной виллы, и теперь на военных парадах дядя Ярек снова маршировал в ногу с товарищами.
В чем, собственно, заключалась его служба, я не представляю, зато точно знаю, что он сделал в тот день, когда выяснилось, что его отпрыски собирались сбросить меня с лестницы. Он нацепил фуражку и потопал в сторону центральной площади. Перед домом тети Ганы он замялся, прикидывая, правильно ли собирается поступить, но потом решительно взбежал по лестнице. Наверняка перешагивая через две ступеньки, ведь он так гордился своей физической формой и укреплял ее при каждом удобном случае.
Ярослав Горачек позвонил в дверь. Ноль реакции: тетя Гана никогда не принимала гостей, поэтому решила, что кто-то ошибся адресом, и даже не удосужилась открыть. Он позвонил во второй раз и наконец услышал в квартире слабые шорохи. Тетя Гана очнулась из полузабытья, отодвинула стул и пошла к двери. На секунду у нее мелькнула мысль, что это ее сестра Роза, но потом тетя вспомнила, что Роза умерла и больше никогда не придет. В отличие от меня, тетя Гана была слишком благоразумна, чтобы надеяться, что произошла какая-то ошибка, поэтому особо не спешила.
Ярослав Горачек был когда-то знаком с тетей, и до него доходили слухи, какая она стала чудачка, но все равно пришел в ужас от открывшей ему дверь фигуры в черном.
После смерти моей мамы Розы Гана выходила из дома уже только за хлебом. Ничего другого она не покупала. Целыми днями она просиживала за столом, иногда отщипывала корочку хлеба и совала в рот. Она всегда была худой, правда, за месяцы, проведенные в больнице, немного поправилась. Но к тому времени она уже снова сбросила набранные килограммы, черная одежда на ней висела, щеки ввалились, а глаза казались безжизненными.
— Это было ужасающее зрелище, — рассказывал потом дядя Ярек, но главное, в тот момент в нос ему ударила такая сильная вонь из квартиры, что заставила его отступить на два шага назад. — Первое, о чем я подумал, что нельзя Миру туда отправлять, — рассказывал он.
Ганино выражение лица внезапно изменилось.
— Тебе что тут надо?
Когда дядя Ярек дошел до этого места, в его тоне появились агрессивные нотки.
— А что мне было делать? Я сказал, что Мира у нас и что дальше так продолжаться не может. Пусть забирает, иначе отведем ее в опеку, пусть там с ней делают, что угодно. У нас все-таки не пансион.
Он повернулся спиной, так ему хотелось поскорее уйти оттуда. Избавиться от этого кислого запаха, бьющего из квартиры, и от женщины в черном, избавиться от ее безжизненных глаз.
— Стой.
Он остановился.
— Где она?
Ярослав назвал адрес. Потом сбежал по лестнице и направился в пивную. Он не хотел присутствовать при том, как черная Гана появится в их доме.
Наверное, когда тетя Гана пришла за мной, Ивана Горачкова так же удивилась и испугалась, как и я. Она застыла в дверях и смотрела на тетю Гану, будто понимая, что должна что-то сказать, но не могла ничего придумать. Я стояла чуть поодаль и думала только об одном: я не хочу идти с тетей Ганой, но придется, ведь у Горачеков больше оставаться нельзя.
Тетя Гана переступала с ноги на ногу. Сломанные голени у нее все время отекали и болели. Она посмотрела на меня, будто видела впервые в жизни, и принялась изучающе разглядывать. Я решила, что она хочет найти во мне хоть какое-то сходство со своей сестрой Розой, раз уж ей придется обо мне заботиться. В детстве у меня только глаза были мамиными. Только с возрастом я начала находить в себе ее черты, а сейчас уже могу предста вить, как бы она выглядела, если бы ей дове лось состариться.
— Идем.
В голосе Ганы звучала такая усталость, что Ивана Горачкова перестала бояться и заставила себя заговорить.
— Ганочка, мне очень жаль, что так вышло…
— Идем, — повторила тетя Гана, теперь это прозвучало трагично и нетерпеливо. Как будто она не хотела даже слушать то, что ей Ивана собиралась сказать.
— Если бы я могла…
Тогда я думала, что она говорит о смерти моей семьи, что хочет выразить соболезнование тете Гане. И только гораздо позже я поняла, что она имела в виду на самом деле.
Тетя Гана резко выпрямилась, теперь ее тощая, одетая в черное фигура излучала не отчаяние, а ярость. Она бросилась ко мне, больно вцепилась в плечо костлявыми пальцами и с неожиданной силой потащила прочь.
— Ты могла, — кричала Гана маминым голосом. — Могла!
