Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский
Князь тогда прямиком через немецкие земли доехал до города, построенного на море, Венеции, о котором Качка рассказывал чудеса, что дома стоят в воде, а люди вместо карет и коней, используют челны, обитые киром. Там, сев на большой корабль, они пустились по морю, где сильная буря долгое время их так метала, что они уже ждали только смерти, пока чудом не сбросили в море одного злого волшебника, который присутствовал на корабле и был причиной; тогда море успокоилось и они достигли земли.
Как потом по этой Святой Земле в сильном голоде и жаре, часто живя только горстью муки, фигами и сухими плодами, на ослах, верблюдах и пешком все совершали паломничество, благочестиво посещая Гроб Спасителя и колыбель, все святые места, вышли целыми и невредимыми, хоть разбойники их преследовали и болезни от местной воды и жары мучили, не вспомню сегодня…
Достаточно, что князь, достав судно в обратную сторону, снова прибыл по морю в тот город и оттуда отправился на императорский двор в Вену.
Качка поведал, что он ещё был не уверен, что ему делать. Одного дня в монастырь собирался, на другой рыцарское ремесло предпочитал. Общаясь с ксендзами, он принимал их привычки, встретившись с людьми военного ремесла, он стремился к ним. А так как на императорском дворе он был почти что родственником, надеялся, может, найти там великую судьбу. Надежды его, по-видимому, разочаровали, потому что скоро узнали, что, как был с большим сердцем и гордостью, так же не было никакой степенности. Каким-то образом чаша весов склонялась к рыцарскому делу.
Может, в поисках того, что было для него лучше, в Тевтонском ордене он думал одновременно найти и монашескую рясу найти, и военное ремесло.
А поскольку именно в то время добровольцы со всего света собирались в Мальборке для похода против Литвы, мы вдруг услышали, что и наш князь там находится.
Качка, проведав о нём, не сдержался, и так как очень его любил, желая хотя бы увидеть, пошёл к нему.
Было это как раз после того, как Кейстут напал на Ангербург и захватил крепость, а околицы страшно опустошил. Крестоносцы хотели возмездия, а оттого что гостей прибыло достаточно, потому что даже один значительный прибыл из-за моря, из Англии, отправились на Ейраголь и Пастов, где и князь был с ними.
Известно, что такое война Литвы с крестоносцами, где до боя почти никогда не доходит. Нападёт литвин на земли крестоносцев, спалит, уничтожит, заберет людей и уйдет; крестоносцы пойдут в отместку то же самое чинить…
Так было и в этот раз.
Едва князь победоносно вернулся с этими англичанами и, может, задумал вступить в орден, потому что, по-видимому, уже об этом вёл переговоры с магистром, когда в Мальборк пришла весть, что Кейстут с Ольгердом и Патриком, мстя за Ейраголе, прошли огнём и мечом около Рагнеты, и, схватив одного рыцаря-крестоносца, по-моему, Хенсла из Неунштайна, как стоял в доспехах, на коне, сожгли его живьём в жертву богам.
Когда князь о том узнал, начал думать, что подобной смерти было неразумно подвергать себя ради чужого дела.
Крестоносцы, по-видимому, также не очень держали его за полы, потому что, кроме княжеского имени, он мало что с собой мог им принести. И так снова наш князь от крестоносцев двинулся в свет.
– Трудно ему, видно, место нагреть! – шепнул Дерслав.
– И неудивительно, – добавил Мошчиц, – что он не полюбил крестоносцев. Он поехал в Авиньон к папе, от него там чего-то ожидая. Там его тоже не приняли, как желал. Уставший, по наущению монахов цистерцианцев, направившись в какой-то их монастырь, он вступил в их орден.
– Мы же слышали, что он стал бенедиктинцем, – произнёс Дерслав, – хотя между серым и чёрным облачением разница небольшая.
– Подождите, – рассмеялся Мощчиц, – и к бенедиктинцам попадём.
Другие молчали, покачивая головами; эта судьба князя, на которую, казалось, возлагали какие-то надежды, не очень понравилась тем, кто желал ему добра.
– Что удивительного, что у цистерцианцев не удержался, – вставил Предпелк, – орден очень суровый, а люди несносные. Всё-таки для такого, как он, должны были что-то сделать.
– Не знаю, как до этого дошло, – бормотал Мощчиц, – но, по-видимому, седьмого месяца князь из монастыря, в котором уже дал первую клятву, сбежал к бенедиктинцам в Дижон, где его, надевшего уже новую чёрную рясу, нагнали цистерцианцы в костёле, где хотел дать обет.
Я слышал, что начался сильный спор, почти у алтаря, потому что цистерцианцы силой хотели забрать беглеца, а бенедиктинцы его защищали. Монахи поссорились, но те, что были на своей земле и числом превышали, победили и князь по сей день остался у св. Бенедикта.
Когда Мошчиц докончил, долго царило молчание. Дерслав дивно потирал голову.
– Не знаю, – сказал он наконец, – можно ли нам рассчитывать на бедного, разбитого столькими событиями, потерявшего охоту к жизни. Монах не монах, всё-таки нам папа бы его отдал, если его хорошо попросить, но что нам от такого человека?
– Не говорите так, – горячо вырвался Предпелк из Сташова, – именно такой человек, как он, самый лучший для нас, потому что нам будет всем обязан. По свету крутился, правда, места не согревал, потому что судьба его нигде не нашла. Что же ему было делать?
Стефан из Трлонга тут же произнёс:
– Он храбрый, это все свидетельствуют. Пястовская кровь в нём. Чего ещё хотите?
– А при этой крови, – сказал Дерслав, – я хотел бы и Пястовскую голову. Я знаю, что другого Пяста найти трудно, но я бы уж Кажка предпочёл.
Другие поднялись и закричали:
– Этому золотые горы давайте, и то его не заманите. Его уже взял Людвик, он – его, а о короне не думает…
– И нет другого, кроме этого, – докончил Предпелк.
Дерслав задумался.
– Времени достаточно, – сказал он, – сегодня это только оговаривается и составляется заранее. Покусится на Людвига лишь бы с кем и чем трудно.
– Сомневаюсь, – отозвался первый раз, но горячо, до сих пор молчавший Ласота Наленч. – Я сомневаюсь, что с мы королём Людвиком придём к порядку, а он с нами. Для венгров, долматов и итальянцев он, может, такой пан, какой им нужен, а нам ни на что не пригодится… Увидите…
– И мы так думаем, – обращаясь к говорившему, сказал Предпелк. – Мы, сколько
