Максим Яковлев - В годы отрока Варфоломея

— Больно говорить горазд, словно хозяин тут! — вскипел Кирилл.

— Да ты послушай… Покуда я здесь, твой двор не тронут, вам лучшей защиты нету! Ну, посуди, остынь…

Кирилл промолчал. Мина взял шлем, прибавил мирно:

— С расписками посидим вечерком, разберёмся, — кивнул на свитки. — Мне ещё кой-куды поспеть надо.

Кто-то подбежал к порогу, дверь раздалась настежь…

— Там буча на площади! — выдохнул Мине вбежавший сотник. — Кочева тебя зовёт, сказал, чтоб послал две сотни на Стретенскую, а сам — к нему, отсечь надо б…

— Что там?

— Аверкия пытают, он печать утаил!.. Посад за него поднялся.

— Там Прокшич, — вырвалось у Кирилла.

— Что ж молчал-то? — укорил Мина, — с него, поди уж, и шкуру содрали. — Он вышел в сени, надевая на ходу шишак.

— Я с тобой, — Кирилл подался за ним.

Мина бросил, не обернувшись:

— Гридь не бери свою, от греха…

Они выехали за ворота в окружении сотников. Воевода, крича, отдавал приказы. Кирилл, держась рукой за поводья, другой застёгивал второпях полу кафтана… Поскакали вдоль тына, мимо торга, свернули на улицу, распугивая прохожих. Потом, по санной дороге, к собору…

Впереди, на площади, головою вниз висел на столбе ростовский боярин Аверкий. Полторы сотни всадников, размахивая плётками и клинками, удерживали напор посадских. Ударил набат…

— А-ну!.. а-ну, зашибу! — Мина въехал тараном в толпу ростовцев.

Кирилл искал глазами своих.

Из храма выбежали несколько человек с чернецами и бросились в рассыпную. На паперть выволокли избитого посадского старшину и соборного ключаря. Здесь же стали вязать… Кирилл увидел Петра, метавшегося между всадниками…

— Не иначе боярский выкормыш, — определили воины, — вишь, ожерельце-то… Ну-ка бери его…

— Не тронь! — прорычал Кирилл, направив коня на всадников.

Двое из них, увидев боярина, выставили вперёд копья.

— Боярин с нами! Отдай! — крикнул им Мина, — он вертелся на месте, наблюдая за площадью, за действиями сотников…

Кирилл пробился к Петру.

— Что с тобой?.. Где Варька? — спрашивал, подсаживая к себе на седло.

— Не знаю… не знаю! — мальчика било дрожью.

Всадники сминали толпу, били древками копий… Народ, сжимаемый со всех сторон московскою конницей, кидался по сторонам, сбивая друг друга с ног… Из сутолоки выбрался Прокшич, выталкивая перед собою Варфоломея. Забежали за дровяной сарай, столкнувшись вдруг с Пахомом и Ларькой.

— Пахом? Вы как тут?!

— А куды нам?! Сунулися дворами к околице, а там уж заставы их! Мотнулись сюда, чаяли в храме укрыться, да где там!.. вона, они везде мечут! псы московские… Один-то узнал нас, рыжий в мисюрке, расписали мы его тогда, в Твери, дрынами-то, чисто архангела! Беда што не досмерти. Нам бы к Поречью прорваться, ты покаж нам, пока не заперли…

— Чего со двора-то сбегли?! — Прокшич не мог понять.

— Ага, сходи погляди-ко на двор ваш, как там Москва всех охаживает!

— Как Москва?.. — Прокшича качнуло.

— Будя, сродничек. Прощевай со своим Ростовом, — сплюнул Пахом. — Пропади оно пропадом!..

Сюда же, за сарай, вылетел откуда-то рыжебородый всадник; окинув всех взглядом, осклабился на тверских.

— Гей, знакомцы! Вот вы где… чумуроды, — сказал он, наезжая на них.

Ларька с отцом бросились от него в проулок. Всадник, смеясь, хлестнул за ними коня, но не мог стронуться — Прокшич повис на узде его…

— Пощади их, родной, не бери греха! я тебе дам, что хочешь… Нельзя, нельзя!

Варфоломей упал, рванувшись к нему на подмогу. Рыжебородый настёгивал коня, волоча умолявшего Прокшича…

— … человек ты Христов, ангел Божий!.. Всё отдам, соболей, скатного жемчуга, чепрак новый… Скажи, чего тебе надо?.. скажи, скажи!..

Всадник волок его, лупя плетью, куда ни попадя… Бил, бил, всё никак не удавалось отбить его, вынул саблю:

— Да отлынь ты, собака! — срубил наотмашь.

Поскакал, догоняя Пахома с Ларькой.

Прокшич рухнул с перерубленной шеей, заливая снежную кашу кровью…

Всадник настиг Пахома и Ларьку в конце проулка, наехал на них, хрипя и сверкая саблей… Оба ткнулись в сугроб. Он потоптался ещё возле них, повернул обратно. Выехав из проулка, наскочил на Варфоломея, — едва успел осадить коня.

— А-ну! — замахнулся он, но медлил, удержав руку над головой… — У, глазюки-то… Чего вперился-то, сучонок? И тебя тож?!

Ответа не было.

— Он кто тебе, дядя, что ль? Дурак твой дядя, не лезь под руку… Ну, чего вытаращился? Ты кто? Блажной, что ль?.. Что там в руке у тебя? Чего прячешь, ну? дай мне. Дай, кому говорю!..

Варфоломей, вытянув руку, разжал кулак.

— А, крестик… Евонный? — взял, глядя на срезанный саблей шнурок… Тёплый ещё. Плачешь что ль? Эх, паря… — рыжебородый нагнулся, — а хошь, носить его буду со своим?.. Не совался бы под руку, так и жив бы был… Как он меня — «ангел Бо-о-жий!»… Не тужи, душа его прямо Богу в рай отлетела! Гляди-кось, — он нагнулся ещё ниже и кинул крестик за пазуху.

Сквозь вопли и ругань раздался свист, крики сотников.

— Э-э-х! Живи, паря! — воин пустил лошадь вскачь. — Живи, паря!.. Живи-и..!

Весною 1329 года Кирилл, бывший ростовский боярин, со всем уцелевшим семейством, и с горсткой оставшихся слуг, переселился в наследный удел младшего Московского князя Андрея — в новую слободу на реке Пажа, — на ту самую местность, именуемую в народе Радонеж.