Максим Яковлев - В годы отрока Варфоломея
— Великого князя Владимирского воевода, со словом тебе! — крикнули с улицы.
— Со словом, — проворчал Кирилл. — Заезжай сам-третей.
Всадник кивнул шишаком; обернувшись на воев, указал на троих из них. Кирилл сделал знак своему дворовому:
— Пропусти.
Шестеро крепких холопов оттащили собак. Открыли ворота, впустив во двор верховых.
Кирилл подпоясался саблей, ждал, прислушиваясь к шагам на лестнице.
— Вот те и Мина…
— Ну, псы буёвы у тебя! — улыбался, войдя, воевода, — аж навзрыд, зверюги, заходятся. Чуют что ль, что тут полютее их объявилися?.. Честному боярину Кириллу доброго здравия, мир дому и добрых дён… Аль не признал?
Мина снял шлем-шишак, поставил на рундук, звякнув кольчужьем.
— С миром ли принесло вас, на святые-то дни? — Кирилл ответил малым обычаем.
— Мы на «святки», как бабка говаривала, смазали пятки лошадке, да прямо к вам. Пришёл я тебе слово одно сказать.
— Пришёл, садися.
Сели. Мина осмотрелся по-свойски.
— Слыхал я, Стефан ожанился. Кажись, вот было-то, брал его с собой на уезд впервой… саадак ему свой подарил. Двор-то его рядом что ль? — спросил Мина. — Петраш с Варькой, тоже, поди, ерехонят голосками-то? скоро, гляди, и их пристанет жанить…
Кирилл отвернулся к окну.
— Чтой-то тихо у вас, — удивился Мина, — не то ждали нас? — кинул взгляд на свитки. — Ну, уж упредили, знамо дело, есть кому. Ведаешь, боярин, с чем Москва-то пожаловала?
Снизу, из гридни, послышалась возня с боем и руганью…
— Ве-е-даешь, вижу, что ведаешь, догадал, боярин. А принесло нас, как ты сказал тут, по долги ваши ордынские. Пора. Сколь ни дуйся, ни жалуйся, а платить надо, обещанки-то ваши по всем заборам висят, и воробьи не таскают. Придётся покряхтеть, расплатиться. А и то, нет нужды в Орду ехать, теперь сама Москва учнёт собирать. У ней тоже рука не пёрышком…
Донеслось несколько криков с глухим ударом.
— Уже собирают, вон, — оборвал Кирилл. — Не хуже татар!
Мина повернулся на звуки, нахмурился:
— Погодь, боярин, схожу-ка, гляну, — открыл, и шагнул за дверь; загремели гулко ступени под ним. Вскоре, трубный глас воеводы перекрыл все прочие звуки…
Кирилл поднялся с лавки, отворил скрыню, выдвинул средний ящик. Достал свиток, посмотрев его, сел на место. Внизу затихло.
— Прокшич, где ж ты застрял там? Должон уж здесь быть, — произнёс вслух, — и Касьяна нету с вестями…
Подошёл к иконе в углу.
— Спаси Ты нас, Мать Пресвятая Богородица, больше некому!
Вернулся Мина.
— Овса лошадям не поделят, поцапались сдуру. Касьяну досталось от моих, не шибко, так, юшку пустили. Я своих остудил. Твои, вижу, тоже не дюже ласковы…
— Они в своём доме, — произнёс Кирилл.
— В своём, говоришь? — Мина разглядывал сбитые до крови костяшки пальцев, лизнул ранку, — рукавицу забыл надеть. Ладно, затянется… Так вот, боярин, Москва своего боярина на правёж прислала, супротив него твои псы — ягняты малые. Аверкию туго придётся, Кочева-то первым делом к нему. А я к тебе.
— Казна у князя.
— А и Бог с ним, с князем-то, пусть его бегает за еленями, — Мина рассмеялся чему-то, — мы ль не ведаем про казну вашу? чорта ли в ней! А не то и впрямь откупились бы, наскребли бы по всем сусекам… Ты ль не поймёшь, что Москве не сребро нужно, своего хватает, ей Ростов нужен, земли, дворы, да промыслы! А срок ваш ещё с прошлого лета весь вышел. Вышел ведь? Право слово, негоже, не по-христьянски долга не отдавать, «опредь расчитайся с имущим на тя» — в Писании сказано. Господь-то на нашей стороне! Москва своё брать пришла — за то своим сребром хану плачено, до рублика.
— У Аверкия малая печать, толку не будет.
— Ничего, где малая, там и большая сыщется. Всё одно отдавать-то, так лучше уж мы, Москва, чем нехристь всякая. Мы хоть убьём, да не до смерти.
— Давно ль московским стал? Другой разговор мне помнится: как ты нещадно Москву честил с Калитою, забыл? Видать, тебе много всего позабыть занадобилось, и князя нашего, и хлеб-соль его…
Мина откинулся к стене.
— А мы слуги вольные, — сказал серьёзно. — Дак, они все наши, князи-то. Все крещёны, все русские.
— Крещёны… — Кирилл развернул свиток, — помнишь ли святителя старца Серапиона — восприемника наших с тобой отцов от святой купели? Оный список мне в дар от владыки покойного Прохора. Послушай, что сей пастырь вещал князьям и народу в соборе, тогда ещё! — «Ненасытность поработила нас! не даёт нам миловать сирот, не даёт нам помнить о человеческом естестве, но яко зверьё жадает насытить плоть, тако и мы жадаем не унимаясь, чтобы всех погубить, а горькое имение то и кровавое себе награбить; зверьё хоть насыщается, мы же насытиться не можем добычей, ещё желаем!» — Кирилл прервался, отложил свиток. — Пол века минуло, и что? Деды наши с отцами творили то, и отошли на суд Божий. Ныне мы дела их творим, а после и наши дети також? Какой нам милости ждать? На что надеяться? Чего мы ещё не содеяли, чтобы Господь не перестал предавать нас в рабство и в поругание нечестивым безбожникам? Каких ещё грехов не подъяли на погибель себе и детям своим?.. Кого вы трясти приехали? У нас два лета неуродных, одно за другим, скота без числа от мора пало, леса все пусты стоят… А сколь раз последним сребром откупаться пришлося от рати поганой? В диковину вам?
— Недород, говоришь? — Мина подался вперёд, привстав над Кириллом. — А не мы ли тогда, с нашим князь Фёдором, да с тверскими дружками-то нашими, когда Тверь снова в силу вошла, два погоста отъяли с городищем, да займища Константиновы с угодьями, и промыслы тож? Было? А Ростов как делили, того раньше? Не кровушкой ли?..
— Так то беда наша!
— Беда, говорят, ум родит, — Мина подул на ранку… — И вот тебе моё слово, Кирила боярин… Вот, что я скажу тебе… Ничто не жаль! Никого-ничего не жаль мне, хватит! Пропади она пропадом ваша жалость! Видит Бог не то время ныне! Будем жалеть, во век не подымемся, ни обресть нам в жизни, ни воли унюхать, так и будем с мечом охотиться друг на друга, кромсать, пока куска целого не останется… Так под пятой Орды и похерят нас! Она ведь, сука какая, жалость-то: ты его пожалей, не тронь, а когда он силу возьмёт, пожалеет ли? А коли нет? Что с твоей жалостью станет? Кому она в рухлядь сгодится? Кто её подберёт?.. куды? где она? кого защитит? кого спасёт?.. А тебя-то уж черви в земле изъели. Но и лютости не ношу в себе. И вот почему я Москве служу, открою тебе, боярин. Посмотрел я на князей наших — всяк за своё грызётся, чтоб улучить удачу, хоть на час, а что за ней грядёт, о том и малой думки не имут. Москва не так. Серапион-то прав, а кто, кто конец-то всему положит? Не бывал ты в землях московских, а там тишина — хошь сей, хошь вей… и хлеб есть, и никто не дрожит. Рано ли, поздно, Москва всё подомнёт, умирения ради Руси и целости. А кто поперёк попрёт, зашибём! чтоб его же дети вольными жили без труса и гнёта. Сему и служим, сего стремимся…
— Не сего ли ради агарян нечестивых приводите, чтобы верх держать над своими?
— Ничего, пускай покуда Орда на нас поработает, а там, Бог даст, и без них управимся. Сами по себе стоять будем! Отвадимся от Орды, от ярлыков их поганых… — Мина раскраснелся, капала с пальца кровь на пол. — Одна рука, одна голова всему — как на Небе, а иначе растарзаемся в клочья, и рассеют нас яко негодный прах на юру. Митрополит Пётр во Владимире жил, и в Твери был, и в Ростове тож, и нигде перста Божия не узрел. Все воюют, одна Москва строится, псалмы поёт и татар бьёт, и ничто ей — как с гуся вода! Он там и осел и почил в ней, и слово своё сказал…
— Послушать бы, что он ныне прорёк об вас.
— Он-то, святитель Пётр, и благословил Даниловичей, сходя во гроб: «Москва надо всеми стоять будет, в ней утвердится великий стол Руси, и Бог здесь прославится!»
— Захватом и насилием?
— Он Калиту любил… Протасий по его завету собор возводит, он муж головастый, зело непрост, сродник-то твой. Тысяцким в Москве — шутка ль! Великого князя Владимирского первый советчик!
— Я ему не судья.
— Поразмысли, Кирилл, я дело говорю. Сам поразмысли… Ты ли князя своего не знаешь, норов его? Ростову за ним не стоять, ясно как божий день, и самому не удержаться ему, заполошному… Он-то сюда не сунется, всё на вас кинул. А мы в Ростов не в дудки дудеть приехали, велию метлу привезли вам: Москва свой счёт выставляет, а надо будет, всё по брёвнышку раскатаем, любого с пути сметём! Я со своими на твоём дворе стану. Ты пока ко Стефану перебирайся, один забор-то…
— Больно говорить горазд, словно хозяин тут! — вскипел Кирилл.
— Да ты послушай… Покуда я здесь, твой двор не тронут, вам лучшей защиты нету! Ну, посуди, остынь…
Кирилл промолчал. Мина взял шлем, прибавил мирно:
— С расписками посидим вечерком, разберёмся, — кивнул на свитки. — Мне ещё кой-куды поспеть надо.
Кто-то подбежал к порогу, дверь раздалась настежь…
