Уильям Эйнсворт - Окорок единодушия

— Да, он убедится в невозмутимости нашего счастья. Я не ставлю ее в заслугу себе, потому что у меня редкий муж; но по крайней мере я всячески стараюсь быть достойна его привязанности. Смело скажу, что у нас никогда не бывало размолвки. Мы вполне уверены друг в друге; между нами не может быть неприятностей.

— Вы говорите искренно и убедительно, — возразил доктор, — и мне грустно сомневаться в прочности вашей привязанности. Но я последователь сэра Вальтера. Ваша любовь еще не подвергалась испытаниям. Устоит ли она против изменчивости Фортуны, против нужды, против других испытаний, еще более трудных?

— Я уверена, что она вечно останется неизменною.

— Дай Бог; но желаю вам не подвергаться испытаниям.

— Я вполне довольна своею судьбою. Лишь бы только мой муж был подле меня, я буду всегда счастлива. Но как летит время! Френк уже должен бы воротиться домой.

— Вы беспокоитесь за него? — иронически заметил доктор, — Я видел его в гостинице. Вероятно, мистрисс Неттельбед задержала его. Какая она хорошенькая, да и кокетка, в то же время. — Стрела не уязвила Розу Вудбайн.

— Я не тревожусь, — сказала она, — мужа моего часто дела задерживают долее, нежели мы ожидали; потому его отсутствие меня не беспокоит. А мистрисс Неттельбед очень любит своего мужа, и вы напрасно так о ней говорите.

— Гм! так Неттельбеды, по-вашему, живут как голуби, воркуя и лаская друг друга — сильно сомневаюсь в том.

— Доктор Плот скептик, — улыбаясь, заметил управитель.

— Можно ли предложить вам вопрос, мистрисс? Ведь вы знаете, я чудак, потому извините мою нескромность: говорит с вами муж о своих делах?

— Говорит все, что нужно мне знать.

— Сказывал ли он вам, что он должен мистеру Роперу?

— Нет; вероятно, потому что долг очень невелик.

— Двести фунтов, — сказал Ропер.

— Двести фунтов! — с изумлением повторила Роза.

— Видите, сумма довольно значительная для мистера Вудбайна, — сказал старик.

— Он, конечно, заплатит, — сказал Ропер.

— Конечно, — сказала Роза с совершенною уверенностью, — он и не занял бы, если б не мог заплатить.

— А все-таки, он не говорил вам об этом, — сказал старик, — объяснял ли он вам по крайней мере свои средства и доходы?

— Френк приобретает деньги честным трудом, мне только и нужно знать; а если б я и знала что-нибудь больше этого, не стала бы рассказывать, — отвечала Роза, чтоб прекратить расспросы.

— Извините меня, мой друг, если я огорчил вас. Я ужасно люблю все разузнавать — такая у меня натура. Но переменим разговор. Вы пели, когда мы пришли, и я расслушал несколько слов вашей баллады: они меня заинтересовали; можно ли просить вас повторить ее?

— Я с удовольствием исполню ваше желание, — просто и добродушно отвечала Роза: — но баллада длинна, и вы остановите меня, когда она вам наскучит.

Чистым и свежим голосом она запела:

«Что вам нужно, дети, мои? чего просите вы, преклоняя колени на камнях помоста нашего священного монастыря?» — Так спросил седой приор молодую чету.По скромной одежде было видно, что они простые поселяне; но он был видный молодец, она была красавица, хотя оба они были простые поселяне.«Уж год и день прошел с тех пор, как мы повенчались, — сказал он, — и с того часа не изменилась, не ослабела наша любовь.Верны мы были друг другу, любим, как прежде, друг друга больше всего на свете; ни в деле, ни в слове, ни в мысли, не было между нами несогласия ни на одну минуту.Клянемся мы в том, благодарим за то Владычицу Небесную, Пречистую Деву, которой посвящен Донмовский Монастырь. Благослови же нас и ты, святой отец».И седой приор возложил на них руки. «Да будет вся жизнь ваша такова», —  сказал он. И радостно встала молодая чета.

И в тот самый час проходил мимо повар монастырский, и нес он для служителей огромный окорок прекрасной ветчины.«Возьмите это в подарок от меня, — сказал седой приор, — и кушайте на здоровье.»«Добрый приор, — сказал тогда муж, — дорог мне твой подарок, потому что вижу теперь, что ты веришь и радуешься нашей любви.Я дарю, взамен его, богатые земли твоему монастырю. Тысячу марок будут они приносить тебе каждый год.Но с тем условием дарю, что каждый раз, когда молодые супруги дадут клятву, какую дали мы, будут они получать такую же награду. И будут они примером для всех, и все будут хвалить донмовский обычай».«Кто ты, сын мой? — сказал, дивясь, седой приор. — Неприлична твоя шутка». — «Я не шучу, приор; я Реджинальд Физвальтер.Я слагаю теперь свою бедную одежду, объявляю свой сан. Я богаче всех богачей, потому что Бог дал мне это сокровище, — сказал сэр Реджинальд, обнимая жену. —В одежде простого поселянина я приобрел любовь ее. В деревенской избе мы счастливо прожили год. Теперь непоколебима наша любовь.»Водворилось при этой вести радость в монастыре; водворилось веселье в чертогах Физвальтера, когда явилась туда молодая госпожа, добрая и прекрасная.Долго единодушно жили супруги и смерть не прервала любви их: умерли они в один час. Вот каким образом возник старинный донмовский обычай.

Доктор Плот при некоторых куплетах баллады значительно посматривал на управителя, как бы говоря: «это удивительно!» Ропер не понимал или показывал вид, что не понимает его взглядов; но оба слушателя были одинаково восхищены пением Розы.

— Странно, что я никогда не слышал этого предания, — сказал старик, похвалив певицу. — Известна ли она вам, мистер Ропер?

— Я слышал что-то подобное, сэр, — отвечал управитель.

— Мне рассказывал легенду муж, а я переложила ее в стихи, — сказала Роза.

— Если верить балладе, то сэр Реджинальд Физвальтер был и лучше и счастливее всех своих потомков, — заметил старик.

— Почему ж не предположить у него столь же счастливых потомков? — сказал управитель.

— Если сын сэра Вальтера жив, желаю ему от всей души такого счастия, — прибавила Роза.

— Сын! почему ж вы знаете, что дитя Физвальтера был мальчик, а не девочка? — сказал доктор, пристально смотря на Розу.

— Я этого вовсе не знаю; у меня просто сказалось: сын. Одинаково желаю счастия и дочери, если дитя было девочка, — смеясь, сказала Роза. — Но как идет время! Уж поздно, а Френка все еще нет. Что его задержало? — прибавила она с беспокойством.

— Сказать ли вам, что задержало его? — сказал доктор. В эту минуту послышались в саду шаги.

— Это он! — радостно вскричала Роза, бросаясь к двери.

Но собака Френка, лежавшая у камина, сердито зарычала, чуя приближение не хозяина, а постороннего человека.

— Кто ж это? — уныло сказала Роза, видя, что обманулась в ожидании.

— Это я, Джильберт де-Монфише, — отвечал голос из-за двери.

— Сэр Джильберт де-Монфише! — с изумлением повторила Роза, вопросительно взглядывая на своих собеседников, которые были удивлены не меньше ее.

VIII. Голубка и Грач

Молодой баронет вошел; вслед за ним мужчина, такой громадной вышины и толщины, что едва пролез в двери.

Сэр Джильберт де-Монфише был очень хорош собою. На нем была дорогая соболья шуба; скинув ее, баронет остался в малиновом кафтане, с зеленым шитьем; на боку у него висела серебряная шпага, в руке был хлыст. Он учтиво извинился, что заехал, быть может, не вовремя и, казалось, был недоволен тем, что нашел у Розы гостей. Доктор и управитель переглянулись, как бы собираясь уйти; но Роза, взглядом, просила их остаться, и они остались. Доктор стал внимательно следить за баронетом.

Сэр Джильберт рекомендовал хозяйке своего друга, капитана Джоддока, и неуклюжий гигант с нелепыми ужимками поклонился Розе.

Капитан Джоддок, по своему гигантскому росту, мог бы показывать себя за деньги на ярмарках, и был с виду чрезвычайно грозен, но в сущности был добрый малый, и несмотря на свою наружную воинственность, любил мирные пирушки гораздо более кровавых битв. Красное, отекшее лицо свидетельствовало о его любимой страсти. И теперь он был навеселе, точно также, как сэр Джильберт.

— Неужели эта красотка в самом деле жена егеря? — беcцеремонно сказал гигант своим громовым голосом баронету. — Вы мне говорили, что она очень смазлива, но такой красавицы я еще не видывал. Если она действительно жена егеря, так он должен смотреть за нею попристальнее. Я сам, ч… возьми, не прочь поохотиться за такою дичью. Ха! ха! ха!

— Пожалуйста, не давай много воли языку, Джоддок, — сказал, смеясь, баронет: — или нас с тобою выгонят.

— Пусть я буду каналья, если уйду отсюда, — отвечал Джоддок, садясь на стул, затрещавший под его тяжестью. — Вы можете удалиться, если угодно, сэр Джильберт, но я не тронусь с места.