Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
Заремба сделал протестующее движение и хотел что-то возразить, но Воина предупредил его:
— Я должен вылечить тебя от этой приходской святой беспорочности. Мне известны средства против самого застарелого пуританизма. Пока же — бегу представиться Диане.
Заремба опять обратил свое внимание на Ясинского, который продолжал стоять у соседней колонны и, не отводя глаз от танцующих, время от времени обменивался то словами вполголоса, то безмолвной мимикой с разными людьми.
«Ведет какую-то тайную игру!»-подумал Заремба и, не решаясь подойти к нему, присел поодаль на бархатной скамье, где уже несколько пожилых дам в пышных буклях с жаром давали волю языкам.
Музыка заиграла капризный англез, больше десятка пар танцевали посредине зала под предводительством знаменитого маэстро Довиньи, который в белом парике, в белом фраке, в белых туфлях и таких же кюлотах и перчатках, со шляпой под мышкой и тросточкой в руке, изощряясь в утрированных приседаниях и пируэтообразных поклонах, вел свою увлеченную танцем гвардию.
Красные лакеи в париках разносили серебряные и хрустальные кувшины с оршадом и баваруазой[4].
Пожилые дамы все больше и больше увлекались своей пикантной, по-видимому, беседой. Хищные, злорадные взгляды блестели, словно кинжалы, ехидные же остроты, прозрачные намеки, иронические улыбки все время доносились до ушей Зарембы. Он продолжал, однако, мужественно сидеть, как будто не понимая их штопаного французского жаргона, заинтересованный только Ясинским и каждым его движением.
Складные лорнеты с одним стеклышком поднимались поминутно, направляемые на разных красавиц, язвительные же языки работали без устали.
— Неселовская! Вуаль и туника а-ля весталка! Ха-ха! А выглядит точно ключница, закутанная в грязные простыни.
— Или вот эта, Шидловская! Ее прическа а-ля антик похожа на взбитый сноп гороховой ботвы. Наверно, последняя плоцкая мода.
— Ожаровская выглядит сегодня совсем как старая, засиженная кушетка.
— Свой отвислый живот могла бы оставить дома. Смотреть противно.
— У Валевской нет ничего под туникой! Бесстыжая, показывает людям спину всю в струпьях, как ксендз дароносицу. Собаки взвоют от такого зрелища!
— Смотрите, у литовской маршалихи декольте от пупа до мягких частей.
— А трясутся они у нее позади, как будто хотят со стыда отвалиться.
— Не потеряла бы их, как старостиха Водзинская в Варшаве.
— Люлли! Какие жемчуга! Какой хвост поклонников! Парижская судомойка!
— Смотрите, камергерша Рудзкая со своей рябой обезьяной.
Заремба вздрогнул и стал прислушиваться с большим, чем прежде, вниманием, хотя сердце у него екнуло при долетевшем до него замечании.
— Это ее новый «друг»! Говорят, он потратил на нее уже триста тысяч дукатов. Выписывает из Парижа эстафетой наряды и лакомства.
— Кто-то, заслуживающий доверия, рассказывал, что она и другим не отказывает.
— Это из жалости, чтобы им в складчину легче было справиться с расходами. Бедная весталка, деньги сейчас нелегко даются, а камергер скуп.
Заремба корчился от бессильной злобы, но, заметив, что Ясинский развлекается с каким-то странным выражением в лице, снимая перстень с одного пальца и надевая на другой, подошел к нему и проговорил вполголоса:
— Какой красивый перстень!
Ясинский с предупредительной улыбкой подал ему перстень.
Перстень был золотой, фасона, как называли тогда, «римских всадников», с надписью «Надежной рукой», датой «3 мая» и выгравированными на внутренней стороне инициалами. Такие перстни носили в память конституции третьего мая.
Заремба вынул из кармана жилета такой же перстень и поднес к его глазам.
— Похож на ваш! — проговорил он тихо, с трепетом ожидая ответа.
И, услышав в ответ чуть внятный условный шепот, он подошел еще ближе и, шепнув тоже условные слова, назвал свою фамилию.
— Стань ко мне боком, смотри внимательно на публику и делай вид, будто мы незнакомы. Ты меня знаешь, юный военный? Из какой ты бригады?
— Из второй. Кто же из нас, бывших юнкеров, не знает вас, полковник! — радостно проговорил Заремба.
— Мой командир предупредил меня о твоем приезде.
— Он уже здесь, в Гродно?
Заремба смотрел на движущихся по залу гостей и, хотя увидал среди танцующих Изу, не тронулся с места, сознавая важность момента.
— Приедет на днях. Собирается Совет. Где начальник?
— Вероятно, уже на пути в Краков.
— А шпики искали его по всему Гродно и окрестностям.
— Было такое предположение, его, наверно, выдал Мерославский, остерегайтесь его; он ведет какие-то шуры-муры с Тарговицей. Предполагались большие дела. Мне нужно установить связь с Мадалинским и Гроховским.
— Завтра получишь планы. Я квартирую в доме гетманши Огинской, но чаще найдешь меня на обеде у Ожаровского или у Коссаковского. Не удивляйся ничему, — продолжал вполголоса Ясинский, придвигаясь еще ближе к Зарембе. — Тебе надо войти в приятельские отношения с русскими офицерами. Воина тебе поможет, он здесь запанибрата со всеми, но с ним самим будь осторожен: хитрец и болтун, готов для красного словца душу продать. У тебя есть деньги?
— Верно должен давать сколько нужно.
— Будь завтра на обедне у бернардинов.
— Я там квартирую. Налажена почта с Варшавой?
Но вместо ответа он услышал удаляющиеся шаги и немного спустя увидал Ясинского в другом конце зала в свите красавицы Люлли. Говорил ей какие-то комплименты, широко расшаркиваясь, кланяясь низко и улыбаясь. Красивое благородное лицо его искрилось скрытым огнем, уста же, по-видимому, были красноречивы, так как взгляд красавицы, обращенный к нему, становился все более благосклонным и нежным. Он говорил оживленно, откидывая левой рукой завитые, пышные кудри, ниспадавшие до самого ворота зеленого фрака, и жестикулируя правой, точно рубил саблей.
Заремба смотрел на него пылающим взглядом давнишнего поклонника. Почувствовал в душе после этой встречи какую-то новую бодрость, не страдал уже так от своего одиночества среди веселящейся толпы.
«Значит, и он с нами! Литовская артиллерия — наша!» — размышлял он, с трудом сдерживая свою радость. Стал взвешивать все благие последствия, вытекавшие из этого факта для «дела», и связывать с общими планами.
— Запляшете вы скоро! — шепнул он невольно про себя, преследуя Сиверсовых офицеров волчьим, хищным и беспощадным взглядом. — Скоро кончится эта ваша собачья свадьба.
Душа его кипела негодованием, возмущенная бурным, безрассудным весельем, царившим кругом, этим торжищем предателей и продавцов родины, которых разоблачил перед ним Воина. Он следил за ними взглядом лазутчика во вражьем стане, старался запомнить каждую черточку их лица.
Иза пронеслась мимо него в вихре какого-то танца. Не оглянулся даже на нее, но только первый раз в жизни посмотрел с ненавистью на женщин.
— Чертовы куклы! Коварные обманщицы! — изливал он на них свои горькие укоры и на нежные взгляды, какими они дарили его, отвечал суровым взглядом презрения.
Остановился, однако, в раззолоченных дверях и с возрастающим волнением смотрел на кружащиеся по паркету пары, на обнаженные груди, голые ноги, прозрачные, ничего не скрывавшие туники, на бесстыдную наготу, пожираемую плотоядными глазами мужчин, и на сладострастные изгибы тел, кружившихся в танце.
Дрожь охватила его, и кровь вскипела в нем. Он впервые увидел этот «олимп», от которого веяло безумием страсти и необузданным распутством. Чувствовал стыд в душе, но не мог оторвать глаз и стоял, как прикованный. Точно сон, полный искушений и волшебных призраков, кружился перед его пылающим взором, извивался перед ним бесконечной лентой и непреодолимо манил, опьянял, увлекал...
Были там Психеи с персями, похожими на бутоны, с лицами точно из лунного сияния, были высокие, гордые и неприступные с виду Дианы с установившейся славой развратниц. Были весталки, обвитые гирляндами из белых иммортелей, сами похожие на белые лилии, дерзко стрелявшие кругом глазами. Были Цереры, полные царственного величия, рассевавшие кругом вожделения и трепет страстных желаний. Были нимфы и дриады, одетые совсем как дикарки, только в цветы, перья, драгоценные камни и — бесстыдную наготу. Были и девушки, только что вышедшие из детского возраста, смущенные своей наготой, испуганные, безумствовавшие, как вакханки. Было и много других, одна красивее другой, и каждая, согласно моде и нравам, выставляла все, что только было, напоказ и на продажу.
— Что ж это вы в таком одиночестве? — раздался вдруг рядом негромкий нежный голос.
Север повернулся. Перед ним стояла подкоморша с очаровательной улыбкой на устах.
— Я заблудился в лесу чудес! — указал он глазами на толпу танцующих.
— Я могу стать вашей Ариадной!
