Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Впрочем, и солдаты молодой гвардии не отставали от поляков. Они, правда, в отличие от славяно-католиков, совершенно не отдавали себе отчета, где находятся, куда их привел обожаемый император, зачем они маршировали день и ночь, преодолев пол-Европы, и с кем им придется сражаться. Слух, что там, за рекой, лежит дорога в Индию, передавался из уст в уста. Добраться бы до несметных богатств, которыми пользуются проклятые англичане. Жемчуг и алмазы, рубины и сапфиры, изумруды и бриллианты снились им на коротких привалах. Браслеты, ожерелья, серьги привезут они своим любимым из восточного похода. И не знали молодогвардейцы, что драгоценности, переливающиеся всеми цветами радуги и вспыхивающие сотнями огоньков, есть всего лишь предвестье слез, опасности и горя.
Они прогоняли прочь маркитанток, которые им говорили правду, что жемчуг — к слезам, ожерелье — к неприятностям, браслет — к западне, перстни — к ссорам, а лучистые соблазнительные бриллианты — это к ложному счастью. Да и сама золотая корона на голове символизирует глупость! Но корону носит император! Следовательно, заявлять подобное — государственная измена! Военная полиция Наполеона боролась с суевериями. Но вещие сны продолжали будоражить горячие головы.
— Да здравствует император! — взрывались, надсаживаясь, окрестности. — Да здравствует император!
Потом все вдруг смолкло. И только его голос взлетел над сбившимися в энтузиазме когортами:
— Солдаты! Вторая польская война началась!..
Шквал радостных кличей вынудил его взмахнуть рукой. Постепенно солдаты успокоились, и он произнес лаконичную и емкую речь, которая как две капли воды походила на сотни прежних призывов. Нечто подобное он извергал из себя и в Египте, и в Италии, и в Германии, и в Польше, и, конечно, во Франции — перед каждой схваткой, и каждый раз слова — крылатые и могучие — воспринимались свежо, по-новому, будто впервые. Он тиражировал текст легко и свободно, без усилий и траты дорогого времени, которого всегда недоставало. Внезапно оборвав клокочущий внутри поток, он возвратился в палатку, чтобы принять привычный облик. Он переоделся в серый походный сюртук, обожаемый старой гвардией, взял в руки треугольную шляпу со скромной кокардой и поношенные перчатки и опять вышел на воздух. Он обратил взор к солнцу, затянутому пепельной пеленой. Армия возвращалась к повседневным заботам. Лошадям насыпали в мешки фураж, канониры чистили и смазывали пушечные колеса, повара раздавали пищу. То там, то здесь клочковато вспыхивала военная музыка. Солдаты готовились к переправе. Дивизии перестраивались, приближаясь к трем мостам — для пехоты, кавалерии и артиллерии. Вдали из недр замершего леса выливалась бесконечная нить обозов. Все скучивалось и уплотнялось в ожидании начала общего движения на Восток. Он привел без потерь на берега Немана Великую армию. Дисциплина на марше оставалась железной. Несколько изнасилований, две-три кражи, с десяток убийств. Исчезла дюжина бочек с вином. Остальное — или по обоюдному согласию, или за деньги. Целая Европа поднялась против России: поляки, испанцы, португальцы, итальянцы, саксонцы, вестфальцы, баварцы, сардинцы — ну и конечно, ударную силу составляли французы. Однако он сбережет французскую кровь!
Он чувствовал себя французом, хотел им стать и стал. Но он знал, что между ним, корсиканцем, жителем городка Аяччо, и теми, кто родился в Париже, Бордо или Лионе, есть различие. Он утаивал это различие от других и нередко даже от себя. Его храбрейшим маршалам, таким как благородный Ней или бывший контрабандист Массена, иногда делалось дурно от запаха крови и вида гниющих трупов. У него никогда не кружилась голова, а тела убитых вызывали лишь раздражение. Именно победителю приходилось их убирать. Побежденные были мертвы или отсутствовали. Он приказал создавать похоронные команды из пленных, но пленные плохие землекопы, и трупы, едва присыпанные землей, воняли, отравляя ему сладостные мгновения триумфа. Впрочем, он легко переносил эти испытания. Труп врага хорошо пахнет. Не он заметил — древние!
И все-таки он недаром тремя мощными, строго нацеленными массами промаршировал по прекрасной — ухоженной и сытой — земле Европы. Четыре года континент не знал большой войны, и вороны изрядно отощали. Теперь он их подкормит. По дороге солдаты торопливо глотали еду, торопливо брали подвернувшихся женщин — конечно, с их согласия! — и мечтали об обещанных победах. Победы не за горами, победы обязательно будут. Он накопил огромную мощь.
— Меня беспокоит дивизия Фриана, — сказал император Бертье. — Где она?
— С минуты на минуту появится здесь. Я уже получил донесение, — ответил начальник штаба, который давно научился предвосхищать любой вопрос императора, держал в уме номера всех частей Великой армии и знал, кто и где в данный отрезок времени находится, то касалось даже отставших и заблудившихся вроде генерала Луи Фриана, начальника образцовой дивизии корпуса Даву. Фриану предназначалось идти на конце длинной, спущенной с тетивы стрелы.
Татаро-монгольские ассоциации не были чужды Бонапарту. Татары его интересовали. Сильное племя! Отличные кавалеристы! Вообще Восток занимал его, особенно Чингисхан, Тамерлан и Батый. Странно, что они не сблизили свои границы с Европой. Проиграв Египет, он устремил взгляд в другую сторону. Холод легче переносить, чем жару. По крайней мере жажда не мучит. Сейчас он реже думал об Александре Македонском, Карле V и Фридрихе II. Судьба Карла XII постоянно волновала его. Жаль, что Вольтер не совладал с занятной темой. Вообще Швеция упорно играет отрицательную роль в его делах. Бернадот и его супруга… Император отогнал от себя неприятные мысли.
Фриан действительно возник из небытия через четверть часа. Бертье, который, как два эполета, носил два титула — принц Невшательский и князь. Ваграмский, почти никогда не ошибался, если принимал решения сам. Единственная ошибка стоила ему жизни.
— Сир, — обратился к нему маршал Жерар Кристоф Мишель Дюрок, герцог де Фриуль, — казачий арьергард уходит на северо-запад.
Дюрок часто интуитивно приходил на помощь, когда возникала необходимость избавиться от неугодных видений.
— Очевидно, к вечеру в Вильне узнают о переправе.
Сильным магнитом он вытянул прочь образ Бернадота и, главное, нынешнюю спутницу жизни князя Понте-Корво Дезире Клари, его бывшую возлюбленную, с которой он поступил, как поступают с порванной перчаткой. Победа в России поставит точку на карьере якобинца, которому выпало стать наследником шведского престола.
— Сир, — вновь обратился к нему Дюрок, — Вильна не так далеко, как кажется.
— Ну что ж — тогда начинайте! — И император вопросительно взглянул на Бертье.
Опоздавшей дивизии Фриана пришлось уступить место соседям. Других заминок на переправе император не заметил. Сейчас он не произнес исторической фразы. Он был — как никогда! — серьезен и лаконичен.
— Я велел, — обратился Бертье к императору, — интендантам Дарю вначале перебросить на правый берег пятидневный запас продовольствия. Фуражиры пойдут с первой волной. Я слежу за тем, чтобы посылали с продовольственными отрядами лучших. Литовская земля богата, и надо не упустить момент. Сумки у квартирмейстеров набиты ассигнациями.
— В Ковно и Вильне офицеры не должны скупиться, — сказал император. — За все надо платить купюрами, привычными для русских подданных.
Финансовая система России под напором привезенных в обозе фальшивых денег рухнет раньше, чем Гурьев сообразит, что же произошло.
Снова подлетел Дюрок. Сегодня он просто неутомим.
— Последние всадники скрылись из глаз. Перед нами свободная от войск Пустыня, поросшая редким лесом.
Император долго смотрел вдаль, отстранив протянутую услужливым пажом подзорную трубу. Черт побери, его изображают на картинах очень часто с этой штукой — приближающей, но ограничивающей обзор, что раздражало и мешало увидеть целое.
— Они удирают как зайцы. — И он улыбнулся, заглянув в глаза Дюроку.
Лошадь под Дюроком неожиданно шарахнулась в сторону, что избавило его от необходимости отвечать.
— Не нравится мне это, — произнес император на языке родной Корсики и как бы про себя.
В минуты грозной опасности он возвращался в прошлое, да и с матерью до последних дней говорил и переписывался, как в юности. Записка, которую он прислал Летиции Бонапарт в Аяччо на страда Малерта, написана по-итальянски: «Preparatevi: guesto paese non é per noi» — «Приготовься, — предостерегал мать будущий император французов, — эта страна не для нас». Он имел в виду Корсику. Когда император Франции в момент катастрофы изъясняется по-итальянски — это факт чрезвычайного значения. Многие французские офицеры после Бородина проклинали Наполионе ди Буонапарте. «Он не жалеет нашей крови! — восклицали они. — Потому что он чужестранец!»
