Ральф Ротман - Жара
Над крышами громко выясняли отношения сороки, издавая резкие трескучие крики, эхом разносившиеся в вышине. В воздухе летали хлопья пепла. Пакет с углем в одной руке, сетка с мелко наколотыми чурками — в другой, Де Лоо повернул в узкий переулок, выходивший на Хазенхайдештрассе. Небо было черно-синим, и цветные стеклянные шарики, которые катали играющие на тротуаре дети, так и вспыхивали, когда пересекали полоски света, падавшего на улицу из окон нового ресторанчика на углу.
Прежде прокуренный притон, где задавала тон одна уличная компания, зачастую до утра превращавшая помещение, забитое всяким хламом и освещаемое затянутыми паутиной лампами, в пристанище для романтически настроенных гуляк из близлежащих домов, стал после объединения Берлина рестораном повышенного класса. Прежние хозяева и кельнеры, до неузнаваемости гладко причесанные, в белых накрахмаленных куртках и белых фартуках, стояли сейчас, крайне напуганные своим новым статусом, перед пустыми столами и обучались у приглашенного сюда из первоклассного ресторана Берлина метрдотеля, обладавшего изысканными манерами, как следует на особый, рафинированный лад накрывать столы и придавать элегантную форму белоснежным салфеткам. При этом метрдотель, в жилетке и фраке, холеные усики, бросал короткие пренебрежительные взгляды на Де Лоо и его угольные брикеты.
Толстый продавец книжного магазина, расположенного напротив, как раз вносил назад ящик с книгами, выставляемыми днем на лотке на распродажу. Магазинчик был таким маленьким, что лучше было оставаться на улице и терпеливо ждать, если внутри уже находилось двое покупателей. А кроме того, похоже было, что там торговали больше письменными принадлежностями, чем романами. И все же, когда Де Лоо решил однажды заказать дешевую книжонку издательства «Reclam» с текстами Якоба Бёме [26], книготорговец хотя и покачал головой, но тонкую желтую брошюрку с полки все-таки достал, купленную им самим двадцать пять лет назад.
Перед домом, в котором он жил, обложенная кирпичом клумба, на ней почти голый розовый куст — лишь два цветка грязно-белого цвета продержались до зимы. В помещении за клумбой, бывшей молочной, над одной из своих самых больших картин трудилась фрау Андерсен. Холст был прислонен к стене и доставал до неоновой трубки под лепниной. Почти монохромная работа на плохо натянутом на подрамник холсте; превалировал фиолетовый фон, на нем — кажущиеся черными облака. Только в правом верхнем углу светилось оранжевое пятно, которое восьмидесятилетняя художница явно собиралась увеличить. Для этого она привязала лыком к палке длинную кисть и поднялась в своих старых туфлях, надрезанных местами из-за опухших ног, на деревянную лесенку высотой в четыре ступени. Это далось ей с трудом, и она ухватилась за палку от метлы, прибитую с грехом пополам сбоку. Однако, стоя уже на возвышении с вытянутой рукой, согбенная, но в принципе еще статная женщина заметила, что кончик кисти все еще не достает до светящегося пятна.
Качая головой, она задом спустилась по лесенке и положила кисть на палке на стол, заваленный тюбиками с краской, шпателем и палитрами. Потом она пересекла, волоча ноги по земле, все помещение, нагнулась и вытащила, уцепившись за отверстие для руки, тяжелую каменную плиту из-под печки. Она понесла ее к картине на обеих руках, положила на лесенку и выдавила из тюбика, слегка дрожащими руками, свежую порцию оранжевой краски.
Макнув в нее кисть, она вновь начала восхождение, причем палка от метлы, ее опора, двигалась, как рычаг, то вперед, то назад. После каждого шага она ненадолго останавливалась, чтобы передохнуть, при этом под рабочим халатом вырисовывался ее позвоночник. Плита увеличила высоту последней ступеньки вдвое, но закрыла собой почти всю площадку: для ноги оставалась только одна-единственная возможность — поставить ее слева от плиты, и когда художница так и сделала, вес ее тела переместился на опорную палку, нижний конец которой, пробитый в нескольких местах гвоздями, тут же расщепился и подломился; Де Лоо даже показалось, что он слышал через толстое витринное стекло этот хруст.
Но само сооружение не рухнуло, и тогда фрау Андерсен подтянула вторую ногу, перенесла ее через последнюю ступеньку и край каменной плиты и уже почти поставила ее на площадку, но тут с ее сильно опухшей ноги соскочила старая туфля, больше похожая на разношенный кожаный лапоть, и шлепнулась вниз на пол.
Она повернула голову и пошевелила губами, извергая проклятия. Узловатыми пальцами она заправила седую прядь за ухо и снова спустилась с лесенки, положив кисть на стол. Потом она села в старое, очень давно покрашенное в зеленый цвет соломенное кресло, надела туфлю, медленно и с трудом нагнулась, покопалась в своем ящике с рисовальными принадлежностями; она была вся сосредоточена на себе и с мрачными мыслями задумчиво смотрела в темноту. Де Лоо сделал один шаг, войдя в тень от живой изгороди.
Она обмотала себе ступню куском проволоки от подрамника. Убедившись, что туфля больше не спадет, она выбралась из кресла и снова зашаркала ногами, направляясь к картине, взяла со стола кисть и поднялась на первую ступеньку. Потом на вторую, на третью. С большой осторожностью подняла она обмотанную ногу и поставила ее на плиту; носки туфель выступали теперь за край плиты, лесенка зашаталась, и женщина медленно, очень медленно выпрямилась.
Ее опора, палка от метлы, подломилась окончательно, она отбросила ее и повалилась на картину, упираясь в нее растопыренными пальцами левой руки; картина была прислонена к стене, с ней ничего не произошло, она только заметно прогнулась. Слегка зашевелившийся холст отбросил в некоторых местах световые блики, и показалось, что облака поплыли; женщина стояла уже прямо, но спина ее все еще выглядела согнутой, позвоночник в своей верхней части был совсем кривой, и поэтому казалось, что голову она держит вбок и что у нее какой-то странный, поверженный взгляд.
Она вытянула руку, в которой держала удлиненную кисть, и кончик с оранжевой краской на нем немного задрожал. Она все еще не дотягивалась до нужного ей места. Скривив лицо, она встала на цыпочки, и при такой чрезмерной физической нагрузке дрожание рук только усилилось. И вдруг — едва кончик кисти коснулся полотна — рука ее обрела твердость.
Де Лоо поставил на землю пакет с углем, подошел ближе к витрине, а художница легким движением кисти, как бы невзначай, нанесла краску, крошечное пятнышко, размером не больше ногтя мизинца. И после этого начала спускаться.
Вытерев кисть тряпкой, она погасила свет и покинула помещение, и когда Де Лоо обернулся, он увидел, что был не единственный, кто наблюдал за старой женщиной. Скрываясь и прячась в тени голых ветвей дрока, растущего возле двери, стоял мужчина в темном пальто. У него были длинные волосы, заложенные за уши и чуть ли не касавшиеся плеч, он был в белой рубашке, при галстуке, а в блеске штиблет отражался совсем другой район Берлина. Мужчина странно улыбался какой-то мечтательной улыбкой, очарованный тем, что только что увидел, и вдруг кивнул Де Лоо. А тот нагнулся за своим пакетом с углем и деревянными чурками в сетке. Мелкая угольная крошка оставила черный след вдоль лопнувшего шва в бумажном пакете. Когда Де Лоо выпрямился, мужчина уже исчез.
Лестница рядом с холодильной камерой вела на бельэтаж, в посудомоечную, окон там не было, а в огромных каменных мойках лежали грязные мешалки, черпаки, кастрюли и пластмассовые ведра. Здесь же находились два туалета, но и на дверях обоих помещений, предназначенных для обеденного перерыва, тоже красовались две таблички: «М» и «Ж».
Бутылка воды в одной руке, еда в другой, Де Лоо нажал локтем на ручку двери. Узкое помещение, круговые лампы дневного света над столом, прокуренный воздух. Расслабившись и опустив руки на колени, а подбородок на грудь, Гарри, похоже, спал. В тарелке с гуляшом, съеденным наполовину, лежала жвачка. Эмиль читал газету. Бернд листал проспект мебельного магазина, ел лишь один Клапучек Он только что отправил в рот вилку с жареным картофелем, произнес с набитым ртом невнятно: «Приятного аппетита!» — и Де Лоо поставил на стол свою тарелку.
— А что, туалетного мыла нет?
Клапучек покачал головой.
— Шефиня больше не кладет нам мыла. Думает, мы воруем его. Возьми «Приль».
Он снова вышел и вымыл руки, используя средство для мытья посуды. За стеклом на другом конце коридора стояла женщина и изучала его, разглядывая поверх очков. Облегающий жакет костюма, жемчуг, крупный, с ноготь большого пальца, шея в морщинах и молодежный макияж. Он потянул на себя бумажное полотенце и высморкался в него. А потом вернулся в помещение для отдыха, сел на скамейку и снял фольгу с еды.
— А ты быстро ориентируешься, — пробубнил с едой во рту Клапучек. — Когда я первый раз поехал без провожатого, я так психовал, что съехал в яму с цементом. Клиенты юмора не оценили и были недовольны, что мясной рулет поспел только к чаю. Но со временем я наловчился. — Кивнув головой на Гарри, он сказал: — Вот наш Элвис, думаю я, успевает даже заскочить между делом к своей Матильде, или как там ее зовут, и поиграть с ней в жмурки. Поэтому он всегда у нас такой замученный.
