Вера Крыжановская - Мертвая петля
Наконец, настал роковой день. В шесть часов должно было происходить венчание, после которого назначен был обед у Аронштейнов.
Нина старалась крепиться и одевалась, мужественно глотая слёзы. На ней было дивное, нарядное, с большим вкусом сделанное платье, но она не кинула и взгляда в зеркало на свою очаровательную фигуру. Как только княжна была готова, она прошла к себе в будуар, достала из шифоньерки портрет матери, долго на него смотрела и потом поцеловала, словно просила у покойной прощения за оскорбление её памяти.
Спрятав портрет, Нина вернулась в спальню, взяла инкрустированную шкатулку и достала нить крупного жемчуга, который и надела на шею. В этом ящике хранились бриллианты и другие золотые материнские вещи, которые отец вручил дочери накануне, и ей приходилось сегодня надевать родовые драгоценности впервые, для вящего позора её семьи.
Горький вздох вырвался из груди Нины, и она вдруг подумала о князе. Где он, о чём он думает? И жгучее желание увидеть отца охватило её. Пока он принадлежит всецело им, а через час между ним и детьми встанет противная, навязчивая «чужая».
Неслышно, как тень, прошла Нина по богато убранным и украшенным цветами комнатам в кабинет князя. Там никого не было, но когда она осторожно раздвинула портьеру и взглянула рядом в библиотеку, то увидала, что отец стоит у окна.
Он был уже одет к свадьбе, и роскошный, залитый золотом камергерский мундир удивительно шёл к его красивой и статной фигуре. На столе рядом лежала его шляпа с белым плюмажем и стояла картонка с букетом, за которым должен приехать шафер. Князь был очень бледен, брови его были сдвинуты, а в углах рта застыла горькая складка.
– Папа, дорогой папа, – глухо и нерешительно прошептала Нина, бросаясь к нему.
Георгий Никитич вздрогнул и обернулся. Перед ним, как видение прошлого, мелькнул образ покойной жены, которую он горячо любил, а Нина была её живым портретом. Он привлек к себе дочь и покрыл поцелуями. Невыразимо гнетущее чувство охватило его; на пороге церкви почувствовал он всю тяжесть потери свободы, а до этого считал, что жертва будет гораздо легче. Отныне он уже никогда не будет один со своими детьми, а всегда под лукавым надзором женщины, которую не любил. А, тем не менее, она всё–таки станет его женой, будет иметь на него права, может требовать от него любви и вмешиваться во все мелочи его жизни; от неё ему никуда уж не уйти, и он вынужден будет таскать её за собой, как каторжник свои оковы…
Стук кареты у подъезда оторвал князя от его мыслей.
– Иди в гостиную, дитя моё, там вероятно тебя уже ждет Арсений, – сказал князь, целуя на прощанье дочь.
Церковь Уделов была переполнена представителями высшего общества. Блестели золотые придворные мундиры, сиял звёздами и орденами генералитет, а на противоположной стороне собиралось другое общество, особого типа, безупречно, правда, одетое, но которое же, с первого взгляда, можно было отнести к иному лагерю.
Невеста была очень интересна в кружевном платье и окутанная, словно дымкой, фатой. В её чёрных глазах виднелось гордое самодовольство, и взгляд её поминутно скользил по бледному, застывшему красивому лицу жениха.
В первом ряду стояла Нина. Она была бледна и старалась побороть охватившую её нервную дрожь, а её волнение усугубилось вдруг ещё чувством необъяснимой тревоги и тяжести, так что ей по временам даже становилось трудно дышать. Она невольно повернула голову и встретилась глазами с господином во фраке и белом галстуке, стоявшим на противоположной стороне церкви и упорно смотревшим на неё восхищенным страстным взглядом.
Дрожь пробежала по её телу, а в душе пробудилось непобедимое отвращение, ненависть и страх. Что это за господин, которого она раньше никогда не встречала?
То был молодой человек, лет двадцати восьми или тридцати, бесспорно красивый, высокий и стройный; шапка чёрных как смоль волос и чёрная бородка обрамляли его бледное, матовое лицо. Правильные черты и горбатый нос обнаруживали его восточное происхождение, а огненный взгляд указывал на страстную натуру; от него веяло чем–то демоническим.
– «Должно быть, кто–нибудь из аронштейнской клики», – подумала Нина, с неудовольствием отворачиваясь.
В это время венчание кончилось, и все стали подходить к новобрачным с поздравлениями. Воспользовавшись суетой, Арсений пробрался к сестре, и они вышли в смежную залу, где подавали шампанское, мороженое и конфеты. Оба не могли решиться подойти к отцу поздравить его с публичным позором и, стоя в сторонке, с удивлением рассматривали общество. А эта покладистая толпа весело смеялась, беззаботно болтала, чистосердечно, как будто, поздравляла Аронштейнов и благосклонно принимала приглашение на обед, пожимая им руки, словно те были их самыми закадычными приятелями.
Залы банкира представляли волшебное зрелище. Аронштейн решил, очевидно, торжественно отпраздновать свою великую победу, и Рейза, в малиновом бархатном платье, себя не помнила от радости, приторно–угодливо принимала гостей.
Нина нехорошо себя чувствовала в этом разношёрстном, непривычном ей обществе. Мать и бабушка воспитывали её в своей среде; а эти, неведомо откуда выскочившие люди, с их угловатостями и пошлой, неряшливой речью, её коробили и отталкивали. Она обрадовалась и облегчённо вздохнула, увидав свою кузину, Лили, которая подошла к ней и обняла её.
Баронесса фон Фукс была хорошенькая, свежая, весёлая и пухленькая барышня; в эту минуту она так и сияла от удовольствия. Усевшись рядом с Ниной, она пожала ей руку.
– Отчего ты такая грустная, Нинок? Ты меня даже не поздравила с недавним моим обручением. Нина испытующе взглянула на неё.
– Ты знаешь. Лили, что я откровенна, и потому прямо говорю: поздравлять тебя с твоим выбором мне не приходится.
– Это потому, вероятно, что я выхожу за еврея? Боже мой, какая ты отсталая, Ниночка! А я тебе всё–таки представлю потом моего милого Лейзера. Он скоро крестится, но я буду называть его по–прежнему, в доказательство того, что его происхождение никакого отвращения мне не внушает. Ты увидишь, какой это артист и как он хорош! Для меня большая честь выйти за такого знаменитого и даже гениального человека.
Нина нахмурилась, и на её подвижном личике мелькнуло выражение удивления и презрения.
– Слушая тебя, я задаю себе вопрос: в уме ли ты? Неужели ты не представляешь себе весь ужас своего положения, в будущем, жить совместно с невоспитанным некультурным человеком, вышедшим из семьи каких–то старьёвщиков, значит, подонков своего же народа? Да он возбуждает просто физическое отвращение! Брр! Во мне каждый нерв дрожал бы при одной мысли, что придется поцеловать такого субъекта.
– А я с наслаждением целую его. Твоё предубеждение, Нина, смешно, и ты забываешь, что для христианина все люди братья, евреи – как все прочие. А такой артист, как Лейзер, – полубог, – восторженно закончила Лили.
– Полубог? – насмешливо повторила Нина. – Очень боюсь, дорогая Лили, что твоё поклонение этому «иудейскому божеству» быстро улетучится. Когда твой «великий артист» снимет фрак и белые перчатки, в которых он щеголяет на житейской сцене, да облачится дома в наследственный лапсердак, тогда твоё безумное увлечение потонет в ужасе и отвращении; если, конечно, он и тебя не затянет до тех пор в ту грязь, из которой выполз сам, и не атрофирует в тебе потребность в изяществе.
Лили обиделась и с неудовольствием ответила:
– Уверена, что твоё пророчество столь же неверно, как и зло. Твоя смешная ненависть к израильтянам тебя ослепляет и делает даже невежливой. У тебя с Арсением такой вид, словно вы присутствуете на похоронах, а не на свадьбе; а это в достаточной мере обидно для твоей belle–mere (Перев., – мачехи) и её семьи. На что уж дядя Жорж? И у того вид каменного сфинкса, а не счастливого новобрачного! Хотя я уверена, что он будет вполне счастлив со своей очаровательной женой, как и я буду счастлива с моим гениальным, несправедливо тобой осуждённым Лейзером. Повторяю, я считаю за честь выйти за него замуж.
– Тем лучше будет для тебя, если я ошибусь. Но в одном ты безусловно права: мы с Арсением глубоко душевно скорбим и действительно присутствуем при погребении чести и родовых традиций нашей семьи. Разумеется, я предпочла бы в такой злополучный день облечься в траур. А что думают про мои чувства Аронштейны – мне решительно безразлично.
– Тсс! Зинаида Моисеевна идёт к нам с молодым Аронштейном, – остановила её Лили. – Боже, как он красив и изящен. Его–то уж ты не можешь ни в чём упрекнуть, c'est un parfait gentlemen! (Перев., – это вполне джентльмен!).
Нина не успела ей ответить, потому что к ней подошла мачеха в сопровождении господина, настойчивый взгляд которого был ей так неприятен в церкви.
– Ma chere Ninon (Перев., – милая Нина), – развязно сказала новая княгиня, позвольте вам представить моего кузена, Еноха Аронштейна, вашего соседа за столом. Познакомьтесь, а баронессу он уже знает.