Вера Крыжановская - Мертвая петля
Ты поймешь, конечно, тайный смысл его слов: присутствие «жидовки» в этом княжеском гнезде было бы для него позором. Забыла тебе сказать, что это «святилище» составляет приданое Нины, его старшей дочери. Это обстоятельство внушило мне мысль, которую я тебе изложу и которая посбавит спеси у этих надутых аристократов, незаслуженно осыпающих нас оскорблениями. А идея моя такова: тебе надо жениться на Нине, которая очень красивая девушка. А затем, ты водворишься в этом родовом гнезде, по правде говоря, ужасно запущенном; и будешь себе разводить маленьких Аронштейнчиков. Пикантная идея, не правда ли? Что ты будешь иметь полный успех, я в этом убеждена. Ты красив, Енох, и твоё музыкальное дарование – великая сила. Сколько уже христианок клянчило твою любовь, так что княжну ты победишь шутя.
Приезжай на мою свадьбу. Если Нина тебе понравится, – повторяю, она очень хороша собой, – ты возьмёшь её себе в жёны; а нет – так ты можешь позабавиться и вскружить ей голову, только и всего».
Закончив письмо и адресовав его Еноху Аронштейну в Славгород, она злобно усмехнулась.
Погоди, недотрога–царевна! Когда ты будешь без ума от моего неотразимого красавца Еноха и поселишь его в своём Радумовском святилище, это будет отплатой твоему милейшему папаше за грубость, да и тебе за сегодняшнюю дерзость.
Несколько дней спустя, после похорон, князь позвал к себе сына.
Мрачный, с понурой головой вошёл Арсений в кабинет. Отец сидел, задумавшись, за письменным столом, и перед ним лежала пачка денег. Князь молча взглянул на него и указал на стул.
– Я ещё не мог переговорить с тобой, Арсений, обо всём случившемся. Смерть бабушки лишила меня спокойствия, необходимого, чтобы выяснить наши взаимные отношения.
– Да, бабушка скончалась от сознания, что ты женишься на жидовке. Я предпочел бы, папа, сделаться мелким железнодорожным чиновником, а Нина согласилась бы скорее пойти в гувернантки, чем переживать такой позор, – сказал Арсений нетвёрдым голосом, краснея от волнения.
– А! Всё это глупая, непригодная в жизни болтовня. «Благородная бедность» и «трудовой хлеб» интересны только в романах, – ответил князь. – Конечно, maman, выросшая в иных убеждениях, была не способна подчиниться горькой необходимости настоящего положения и не хотела понять, что, для чести имени, разорение – такой же позор, как и mesallianse (Перев., – неравный брак). Ты же, хотя ещё и юн, но знаешь, что без денег жить нельзя. Я себя продал для того, чтобы спасти вас от нищеты и, поверь, эта жертва мне совсем не так уж легка, как тебе кажется.
Арсений бросился на шею отца, прижался к груди и зарыдал. Бледный и взволнованный князь погладил его ласково по голове и поцеловал в лоб.
– Успокойся, бедный мой мальчик, – сказал он с усилием. – Ах, ты ещё не знаешь людей. Поверь, все они охотно простят принятие еврейки в нашу семью, не откажутся ни от одного приглашения на бал или обед, и в наших гостиных всегда будет много усердных друзей; но разорения они нам не простят и за «благородную бедность» нас будут считать париями. Ты мой первенец, носитель нашего древнего имени, женишься со временем на девушке равного с тобою положения, и наш род останется беспорочным, а мама и бабушка не будут оскорблены в могиле. Но настоящее надо принимать таким, каково оно есть на самом деле. Если ты меня понял, Арсений, то будешь судить отца снисходительно, а не то моя жертва станет ещё тяжелее.
– Что же ты, собственно, хочешь от меня, папа?
– Чтобы ты только воздерживался от явных обид и вызывающего образа действий и в отношении женщины, на которой я женюсь, и её семьи; но надо тебе подействовать на Нину и других, чтобы они тоже были вежливы, по возможности, и не выставляли напоказ своего неудовольствия.
– Хорошо, папа, я постараюсь.
– Спасибо тебе, друг мой, а теперь покончим ещё с одним вопросом. У тебя долги. Не красней и не смущайся. Я не упрекаю тебя, зная, что у молодёжи – свои права и увлечения, а я мог давать тебе очень мало. Вот – тысяча рублей, погаси долги, а остальное оставь себе. Скоро ты будешь произведён в офицеры, и я тебе назначаю триста рублей в месяц, да три тысячи на обзаведение.
Когда Арсений его поблагодарил, князь прибавил:
– Значит, ты обещаешь мне быть благоразумным? Я вовсе не требую от тебя проявлений нежности, а только вежливой сдержанности, как с ней, так и с её роднёй, которую нельзя пока вовсе стряхнуть.
– Обещаю, папа, не затруднять твоё положение, – ответил Арсений, целуя у отца руку.
В комнате Нины сидели дети с Василисой, потому что гувернантка ушла в этот день в гости. Вошёл Арсений и передал свой разговор с отцом, а попутно зашла речь о свадьбе Лили с певцом Итцельзоном.
– Господи Иисусе, – воскликнула Василиса, крестясь, – должно, светопреставление близко. Ещё можно понять, что барин собой жертвует; а ведь эта шалавая вольной волей, по любви идёт за грязного, пархатого жида, да ещё скомороха. Тьфу! – и она плюнула. – Хорошо, что наша матушка–княгиня померла, не дожив до этаких мерзостей. По крайности, не увидят её глазоньки, как эта жидовка в доме воцарится и порядки свои станет заводить. Чай, всех старых слуг со двора долой.
– Пусть только посмеет, – в голос закричали дети, обнимая старуху и целуя её. – Ты наша, и с нами до самой смерти останешься.
Разгоревшиеся щеки и чистосердечное негодование детей тронули старуху, и она в свою очередь крепко их расцеловала.
Глава 4
Свадьба князя, желавшего хотя бы три месяца соблюсти траур по кончине матери, отложена была до первых чисел февраля. Сарра была крайне недовольна такой отсрочкой и, вообще, за время пребывания её невестой, каждый день приносил ей разочарования. Гордая, страстная и даже циничная, она не просто хотела выйти замуж, а желала быть любимой, считая себя достаточно красивой, чтобы возбудить страсть в князе, который отнюдь не пользовался репутацией бесчувственного аскета. Но напрасно искала она в глазах жениха хоть искру любви, ждала ласки и поцелуя украдкой, в течение тех бесед с глазу на глаз, который великодушно устраивала ей мамаша Аронштейн. Князь был неизменно вежлив, любезен и даже предупредителен, подносил своей невесте цветы, конфеты и дорогие безделушки, но оставался сдержанным, и Сарра чувствовала, что под этим покровом любезности таится ледяное равнодушие, а вызывающее кокетничанье он, казалось, не замечал.
Столь же мало успеха имела Сарра в отношении семьи князя. Арсений был в корпусе: Нина же, за исключением официальных визитов, оставалась невидимкой, а наивные глазки прочих детей не умели скрыть, что их будущая мачеха внушала им отвращение и страх. Все попытки Сарры приручить их конфетами и игрушками остались тщетными.
Разразилась русско–японская война, и политические события повлекли за собой ещё большее охлаждение между действующими лицами. Ввиду пробуждения деятельности в правительственных сферах и обществе, князь стал ещё более редким гостем в доме Аронштейнов, ссылаясь на обременение работой по службе и дворянским делам.
Сарра тотчас же устроила кружок, где работала на раненых и даже пригласила Нину, желая привлечь её в своё общество; но княжна отказалась, заявив, что состоит уже членом дамского кружка, где её знакомые собирались с той же целью.
Между тем, в доме Пронских, на набережной, шло деятельное устройство новой квартиры, и князь сам наблюдал за меблировкой комнат детей, выбирал шёлк и атлас для будуара и спальни Нины, но до остальной квартиры не касался, предоставив всё декоратору.
– Пожалуйста, руководствуйтесь только вкусом моей невесты, – сказал он, когда тот обратился к нему за указаниями.
Когда, перед Рождественскими праздниками, семья князя переехала из особняка на Петербургской стороне в новую квартиру, там всё уже блистало роскошью, и Пронских встретила целая армия прислуги в княжеской ливрее.
За несколько дней до свадьбы, у Георгия Никитича был ещё разговор со старшими детьми, которым он разъяснил, что им необходимо присутствовать на свадьбе; троих же маленьких он отправил на две недели к родным в Ораниенбаум.
Наконец, настал роковой день. В шесть часов должно было происходить венчание, после которого назначен был обед у Аронштейнов.
Нина старалась крепиться и одевалась, мужественно глотая слёзы. На ней было дивное, нарядное, с большим вкусом сделанное платье, но она не кинула и взгляда в зеркало на свою очаровательную фигуру. Как только княжна была готова, она прошла к себе в будуар, достала из шифоньерки портрет матери, долго на него смотрела и потом поцеловала, словно просила у покойной прощения за оскорбление её памяти.
Спрятав портрет, Нина вернулась в спальню, взяла инкрустированную шкатулку и достала нить крупного жемчуга, который и надела на шею. В этом ящике хранились бриллианты и другие золотые материнские вещи, которые отец вручил дочери накануне, и ей приходилось сегодня надевать родовые драгоценности впервые, для вящего позора её семьи.
