Уго Фонте - Дегустатор
Я согласился. Он снова стал хвастаться тем, насколько важна его работа, и продолжал бы так без устали часами, если бы я его не перебил.
— Томмазо! — сказал я. — Ты прожил во дворце всю жизнь. Ты всех знаешь. Мне все равно, что со мной будет — я верю, что Господь убережет меня, — но моя дочь, Миранда… Она так молода! Она…
— Тебе нужна моя помощь?
— Ты выращиваешь овощи. Я подумал…
— Ты хочешь, чтобы я помог тебе? — снова спросил он, скрестив на груди руки.
— Да, но я не могу тебе заплатить. Если мы договоримся…
— Сколько Миранде лет?
— По-моему, одиннадцать.
Томмазо склонил голову набок.
— Выдай ее замуж за меня, когда ей будет тринадцать, и я буду твоими ушами и глазами на кухне.
— Замуж? — рассмеялся я.
Он покраснел.
— По-твоему, я недостаточно хорош для нее?
— Не в этом дело. Просто она еще ребенок.
— Моя мать вышла замуж, когда ей было четырнадцать.
— Значит, когда Миранде исполнится пятнадцать, — сказал я.
— Тьфу ты! — Он сплюнул на землю. — Я дал тебе амулеты! Я, по доброте души своей, накормил твою дочь. Ты видишь, как много я знаю о дворце. Ты просишь меня о помощи-и вот твоя благодарность?
За одну секунду он так завелся, размахивая руками и покраснев, как свекла, что я едва мог его узнать. На нас стали обращать внимание. Я вспомнил матушкину поговорку: «Будешь часто кипятиться — быстро сваришься!» — и подумал, что за четыре года многое может случиться. Вся моя жизнь переменилась за четыре минуты, так зачем спорить понапрасну?
— Хорошо. Когда ей будет четырнадцать.
Томмазо рывком протянул мне руку. Я пожал ее.
— Только молчок.
Он пожал плечами.
— Как знаешь.
Юноша попытался было высвободить руку, но я крепко ее сжимал.
— Ты должен хорошо с ней обращаться. Если ты обидишь ее, я тебя убью.
— Я буду обращаться с ней, как с принцессой, — ответил он. — Пока она будет вести себя соответственно.
Тут нас позвали двое слуг, сказав, что Томмазо нужен на кухне, а я должен попробовать завтрак герцога.
— О чем вы разговаривали с Томмазо? — спросил слуга с подносом, пока мы поднимались по лестнице к покоям Федерико.
— Он рассказывал мне о дворце и о людях, которые в нем живут.
— А ты что ему рассказывал? — спросил другой.
— Ничего. Мне нечего рассказывать.
— Ну-ну, — многозначительно протянул первый.
Второй кивнул.
У меня похолодело в груди.
— А что?
— Niente. Ничего.
Мне хотелось задать еще пару вопросов, однако стражники уже повели нас через приемную Федерико к его спальне.
Глава 9
После того как нас обыскали на предмет оружия, мальчики-подавальщики постучали в дверь спальни герцога Федерико. Нам ответил его врач Пьеро. Низенький толстый еврей, Пьеро был лысым, если не считать нескольких волосинок на макушке. От него пахло жиром, который он смешивал с молотыми орехами и втирал в череп, чтобы сохранить оставшиеся волоски.
— Завтрак, мой повелитель! — рассмеялся Пьеро.
Он всегда смеялся после того, как говорил что-нибудь, независимо от того, было это смешно или нет.
— Жратва! — взревел герцог. — Я не срал три дня, а ты хочешь, чтобы я снова жрал?
У Пьеро задергалась правая щека. Кто-то сказал несколько слов более тихим и спокойным голосом. Что именно — я не разобрал.
— Несите его сюда! — вновь послышалось рычание герцога.
Мы вошли в спальню. Такой комнаты я в жизни не видал! Пол покрывали разноцветные ковры, на стенах висели гобелены с изображениями мужчин и женщин, занимающихся любовью. Посреди комнаты стояла кровать — такая большая, что на ней уместилась бы вся моя семья. Ее закрывал темно-красный бархатный балдахин, а на постели виднелись шелковые подушки и простыни, сиявшие в солнечных лучах. Кровать стояла на возвышении, и когда герцог сидел, как сейчас, он был вровень со стоявшими рядом с ним людьми. Тонкие всклокоченные волосы на голове у Федерико напоминали мокрую лапшу, глаза слезились, лицо опухло, а из-под ночной рубашки торчала густая шерсть. Он совсем не походил на герцога — скорее на торговца рыбой, с которым я встречался на рынке.
Федерико слушал серьезного седобородого мужчину по имени Чекки, своего поверенного и главного советника, который говорил:
— Я сказал ему, что, поскольку у вас был день рождения, вы решили, что конь — это подарок, а потому, если он потребует его назад, ваша дружба не пострадает.
— Хорошо, — буркнул Федерико. — Я проедусь на нем чуть позже. Бернардо!
Неряшливый субъект с растрепанными волосами и огромными, как капустные листья, ушами выплюнул в ладонь семечки фенхеля, подбежал к кровати и разложил перед герцогом карты.
— Ваша честь! Марс сейчас в огне, в то время как Меркурий и Сатурн холодны как лед. Но поскольку Марс…
— Это хорошо? — вопросил герцог, хлопнув по карте ладонью.
— Хорошо для войны, — протянул Бернардо. — А во всем остальном — лучше ничего не делать.
Герцог откинулся на подушки.
— Будь твоя воля, ты вообще заставил бы меня весь день проваляться в постели, да?
Бернардо нахмурился и сунул в рот горсть семечек фенхеля, словно это освобождало его от необходимости отвечать.
— Ваша честь! — сказал Пьеро, на цыпочках выйдя вперед. — Я думаю…
— Ты думаешь? — перебил его герцог. — Нет, ты не думаешь! Ты не умеешь думать. Оставьте меня! Вы все! Пошли вон!
— Тебя это не касается, — прошептал мне подавальщик. Он сунул мне в руки чашку и поспешил за остальными из спальни, оставив нас с герцогом Федерико наедине.
Поскольку ночью мы разговаривали в коридоре, я думал, что герцог узнал меня. Поэтому я поклонился и сказал:
— Доброе утро, ваша светлость. Надеюсь, вы хорошо почивали? Да благословит вас Господь!
Он уставился на меня так, словно видел впервые.
— Ты не разговаривать сюда пришел, а пробовать мою еду! Ты уже сделал это?
— Нет, я…
— Так чего же ты ждешь?
Я поднял крышку и увидел полную чашку дымящейся поленты, усыпанной изюмом. От нее поднялся пар, обжигая мне лицо. Ложка была только одна. Когда я поднял руку, герцог завопил: «Вымой их!» — и показал на кувшин с ручкой в виде обнаженной женщины.
Боже правый! До вчерашнего дня я мыл руки раз в месяц, а теперь мне приходилось мыть их дважды в день. Скоро я узнал, что Федерико так боялся отравиться, что требовал от всех чистоты и опрятности. Он переодевался несколько раз на дню, а если замечал хотя бы тень пятнышка на одежде, скатерти или занавеске, их немедленно отправляли в стирку. Я не понимал, какое отношение это имеет к ядам, но меня никто не спрашивал, а раз ему так хотелось, кто я такой, чтобы делать замечания?
Я налил в чашу воды и вымыл в ней руки. Краешком глаза я заметил, что герцог вылез из кровати и отдернул вышитую бисером занавеску. Приподняв ночную рубашку, он уселся на стул с ночным горшком внизу. Он кряхтел, стонал и пердел, как из пушки. Я вытащил из мешочка амулет и окунул косточку в кашу, чтобы посмотреть, не изменит ли она цвет. Но я не знал, как долго полагается ее там держать ;и должен ли я спросить позволения у герцога. А что, если он запретит? Он снова пукнул, да так, что все арабские духи не смогли бы заглушить эту вонь. Я по-прежнему держал амулет в каше.
Герцог застонал. Он сидел ко мне спиной, задрав рубашку до пояса. Потом встал и нагнулся, разглядывая содержимое ночного горшка между ногами. Увидев его громадную белую задницу, я так ошалел, что уронил косточку в кашу. Нужно было немедленно ее вытащить, но полента была такая горячая, что я чуть не завопил от боли.
— Что ты делаешь? — спросил герцог.
Я сунул пальцы в рот.
— Пробую, ваша честь.
Герцог снова взобрался на кровать. В ту секунду, когда он повернулся ко мне спиной, я сунул пальцы в воду.
— Давай ее сюда! — велел Федерико.
Я дал ему чашку с полентой. Герцог поднес ложку ко рту и проглотил. Я молился Богу, чтобы он не подавился косточкой.
— Мой бывший дегустатор пользовался амулетами, камешками и кусочками рогов, — сказал он. — Не смей этого делать. Я хочу, чтобы ты пробовал ВСЁ. — Он съел еще ложку и скривился. — Иди! Забери это с собой.
Он показал на горшок. Мысли у меня в голове метались, как летучие мыши под солнцем. Если герцог найдет косточку, я скажу, что ее положил туда Кристофоро. Я поднял ночной горшок.
— Возьми ее тоже, — сказал Федерико и протянул мне чашку с кашей.
Чудесным образом он не заметил косточку!
Выйдя за дверь, я сразу же выудил амулет. Цвет его не изменился, так что каша не была отравлена. Но какого цвета он должен стать, если в каше будет яд? И если бы косточка поменяла цвет, что тогда? А вдруг Федерико все равно заставил бы меня попробовать поленту? Каждый вопрос вызывал уйму новых, и ни на один я не находил ответа.
