Александр Сегень - Ричард Львиное Сердце: Поющий король

— Слыхал я о таких взорах, — промолвил Герольд де Камбрэ.

— Мало того, — продолжил коннетабль ордена тамплиеров, — Жан признался мне…

— В чем же? — нетерпеливо спросил Ричард, потому что Робер вдруг умолк и долго молчал.

— Простите, эн Ришар, — растерянно отвечал Робер, — но я не смею рассказать вам иначе, как с глазу на глаз.

Оба летописца, слегка помешкав, молча встали со своих мест и удалились, не дожидаясь приказа короля.

— Ну? — спросил Ричард.

— Так вот, гнусный Жан де Жизор стал рассказывать мне… И конечно же — о небо! — он бессовестно врал!.. Якобы ваша матушка Элеонора так жалела рыцаря Глостера, что, удалившись с ним в одну из комнат Жизорского замка, там… сами понимаете что. А Жан якобы находился в это время в той комнате за шпалерой и все слышал. Ваше величество, я передаю вам только то, что мне сказал тогда сей мерзавец, коего мой язык не поворачивается назвать двоюродным братом и тамплиером.

— Оставь свои извинения, Медвежье Сердце, — рассмеялся Ричард. — А то я не знаю свою мамочку! Да я скорее бы никому не поверил, если бы мне сказали, будто она на том турнире ни с кем не изменила королю Людовику. Я давно уж смирился с тем, что моя мамаша самая ветреная и распутная королева в мире. Постой-постой, а как, ты говоришь, звали рыцаря Глостера? Ричард?

— Именно так, ваше величество. Как вас.

— Хм… Она сама мне однажды призналась, что назвала меня в честь какого-то английского рыцаря, в которого была когда-то влюблена. Он мерещился ей в те мгновения, когда я появлялся на свет. — Король Англии задумался с печальной улыбкой. — Уж не этот ли Глостер дал мне мое имя?..

— Я позову Герольда и Амбруаза?

— Разумеется.

Когда летописцы вернулись, Робер де Шомон продолжил свой рассказ о Жане де Жизоре:

— Когда нам исполнилось четырнадцать лет, нас обоих посвятили в рыцари в поле, под сенью жизорского вяза. Тут меня ожидала весьма приятная неожиданность. Среди гостей и родственников оказалось несколько тамплиеров, которых возглавлял командор Филипп де Вьенн. Они были облачены в белые одежды, а белые плащи украшались красными крестами, окруженными золотыми иерихонскими трубами. Ожидался новый крестовый поход, и любимый ученик Бернара Клервоского, Папа Евгений III, благословляя рыцарей Христа и Храма в перегринацию, присвоил ордену сию новую эмблему. Он пожелал им, чтобы стены вражеских крепостей рухнули от одного только приближения храбрых рыцарей, как некогда рассыпались они от приближения звука труб иерихонских. Кроме того, бросались в глаза красивые фибулы, выполненные из серебра, с изображением двух всадников на одном коне и надписью: «Signum militum Christi»[30]. Эту тамплиерскую печать утвердил тридцать лет назад все тот же Бернар Клервоский на синоде в Труа. Мой отец был рад приезду тамплиеров, хотя и проворчал, глядя на их новые знаки отличия: «Ну вот, теперь уже и бедные храмовники украшаться взялись!» Священник отслужил подобающий сему случаю молебен, который нам казался нескончаемо долгим и тягостным. Вот уж трижды пропели «Отче наш», а он снова за Псалтирь взялся… Но наконец по благословению священника мой отец взял в руки пояс с ножнами, в которые был вставлен меч Жизоров, и сначала опоясал мечом Жана, а потом меня. Меч, которым меня опоясали, был еще древнее. По преданию, он принадлежал еще королю франков Сигиберту Шестому и носил имя «Гриффдурс» — «Медвежий Коготь», ибо, как вы знаете, этого Сигиберта, по легенде, родила медведица.

— Ха! — воскликнул Львиное Сердце. — Выходит, не случайно мы присвоили тебе медвежье прозвище, коли тебя и в рыцари посвящали Медвежьим Когтем.

— Но не успел я возликовать, что меня приняли в рыцарство, — продолжал Робер, — как еще большая радость свалилась на мою голову. Тамплиеры окружили меня со всех сторон, и я был объявлен новициатом ордена Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова. Вы понимаете, меня приняли в тамплиеры, а Жана — нет. Правда, мой отец объяснил ему, что он остался единственным сеньором Жизора и не может, как я, идти в крестовый поход.

— Должно быть, после этого сеньор де Жизор возненавидел эн Робера, — сказал Амбруаз.

— Вероятно, — кивнул Робер. — Однако вскоре он тоже стал тамплиером. Причем сразу двух орденов.

— Как это? — удивился Ричард.

— Я же говорил, что тогда орденов было несколько, и каждый оспаривал свое право считаться истинным. Тех тамплиеров, к которым был причислен я, возглавлял великий магистр Бернар де Трамбле. А покуда я принимал участие в крестовом походе, в Жизор по очереди явились другие великие магистры и тоже приняли Жана в тамплиеры. Первый именовал себя Андре де Монбаром, одним из самых первых храмовников. Может быть, это и впрямь был он, а может быть — самозванец. Бог его знает. Второй был Бертран де Бланшфор, унаследовавший титул великого магистра от Черной Черепахи. Так Жизор стал комтурией [31] одновременно двух тамплиерских орденов.

— Прыткая свинья из двух корыт жрет, — ввернул Ричард аквитанскую пословицу.

— Вот когда Жан действительно возненавидел меня, так это после моего возвращения домой, — сказал старый тамплиер и вдруг расплылся в улыбке, — Десять лет я скитался по свету, участвовал в разных стычках и битвах, дослужился до звания шевалье ордена, был ранен во время взятия Аскалона, который много раз то захватывался сарацинами, то вновь переходил в руки христиан. За отличия я был удостоен особой награды — мне вручили перстень царя Соломона, найденный в одном из кладов под Тамплем. Однако я отказался, оставив перстень в общей тамплиерской сокровищнице. После смерти славного магистра Бернара де Трамбле орден возглавил тот самый Андре де Монбар, который, возможно, и был самозванцем. А когда умер этот, на его место выбрали Бертрана де Бланшфора. Только теперь я догадываюсь, что все здесь происходило не без лукавого ока Жана де Жизора. А тогда мне просто не нравилось происходящее. Я по-прежнему служил верой и правдой, старался не думать о плохом, но такого воодушевления, как при Бернаре де Трамбле, уже не осталось. Наконец я отпросился на побывку.

Мечтательная улыбка вновь расплылась на лице Робера. В глазах заблестели искорки слез.

— Приятное воспоминание? — спросил Амбруаз.

— Еще бы! — живо откликнулся Робер. — Усталость, накопившаяся во мне за многие годы, вмиг развеялась, как только я ступил с палубы корабля на землю Прованса. Чем ближе я подъезжал в окружении оруженосцев и слуг к Иль-де-Франсу, тем полнее охватывал меня восторг. Все казалось щемяще милым: дороги, реки, деревья, люди, города, замки, облака, коровы, овцы, плетни и колодцы, голубой свод нашего теплого французского неба. А когда в отдалении замаячил Шомон, я уже не мог сдержать слез. Много довелось повидать мне самых разных крепостей и замков, таких огромных и великолепных, неприступных и богато изукрашенных, что иной житель Франции и представить себе не может. Видывал я и Штауфен, и высокий Регенсбург, и венгерский Эстергом, и всевозможные восточные замки в Малой Азии, и замок Давида в Иерусалиме, и Алейк в Ливане, и много-много других. Шомонский замок никак не может соперничать с ними. Маленький, тесный. Стены не шибко крепкие. Четыре приземистые башни, между которых еле втискивается донжон[32]. Всего один внутренний двор. Но дороже этого строения нет в моей жизни! Помню, как бешено я проскакал по мосту через ров, расплющив дурную курицу, что бросилась прямо под копыта моего коня. Ворвался в ворота, остановил своего резвого арабского скакуна и дурковато проорал во всю глотку: «Босеан!» Тотчас из сада выбежал отец, я кинулся в его объятья. А потом по его зову навстречу мне вышла девушка такой несравненной красоты, что я мгновенно влюбился в нее. Да разве и мог я не влюбиться в Ригильду, подвернувшуюся в столь радостный миг! Это была та самая Ригильда де Сен-Клер, которая, оставшись без родителей, поселилась у нас вместе со своей нянькой Алуэттой. Когда я уходил в крестовый поход, ей было всего три годика. Теперь это была дивная, только что расцветшая девушка. И она тоже влюбилась в меня с первого взгляда. А когда долгими вечерами в присутствии множества слушателей я рассказывал бесчисленные истории о своих приключениях, она влюбилась в меня еще крепче. И я сильнее полюбил ее, видя несравненный блеск ее глаз, когда она слушала меня.

— И она стала вашей женой, эн Робер? — спросил Герольд де Камбрэ с теплым чувством в голосе.

— Да, — счастливо кивнул тамплиер. — Великий магистр Андре де Монбар отменил обет безбрачия, введенный некогда Бернаром Клервоским в устав ордена тамплиеров. Я горячо молил Бога о спасении его души, благодаря ему я мог жениться на Ригильде. Мы объяснились и поклялись друг другу в любви до гроба. Правда, ей еще не исполнилось четырнадцати лет, и пришлось ждать девять месяцев, прежде чем помолвка обернулась свадьбой. Теперь я больше не мечтал о далеких странствиях и битвах, в будущем рассчитывал получить титул комтура и основать в Шомоне свою комтурию. Всю зиму, готовясь к свадьбе, Ригильда своими ручками вышивала подвенечный наряд, и он получился, судари, такой красивый, какого никто не мог припомнить ни на одной свадьбе. И вот, представьте себе, дорогие мои друзья, утро перед венчаньем, наступает пора обряжать невесту, глядь — а великолепное платье надвое разорвано, будто разрублено мечом! Ригильда безутешно рыдает, все недоумевают, кто это мог вытворить и зачем. Что делать? Переносить свадьбу? Тоже не годится. К счастью, у Ригильды было на всякий случай заготовлено другое платье, похуже, но ничего не поделаешь, пришлось невесте моей выглядеть скромнее, нежели ожидалось.