Игорь Лощилов - Отчаянный корпус
— Выпейте, Степан Иванович, это придаст звучность вашему голосу.
Тот, не смея ослушаться, схватил и единым махом осушил бокал. Лицо его тотчас же залоснилось, листочки лаврового венка прилипли к лбу.
— Я, ваше величество, — исподволь начал он, — хотел бы восславить мудрость венценосной орлицы, от коей благоденствие и милость разным племенам проистекают. Воззрите, сколь их вокруг, довольных и щастливых…
— Это мило с вашей стороны, но где же обещанная ода?
— Здесь, — Шешковский вынул из складок тоги листок бумаги, отставил его на всю вытянутую руку. Храповицкий громко ударил в бубен и радостно подпрыгнул, как это делают дети в ожидании потехи. Смерив его презрительным взглядом, старик сделал округлый жест и возопил:
Се новый Вавилон! Мелькают разны лицаИ речи говорят на многие языцы,Однако ж за столом все дружно восседают…
— И под столом согласье тоже проявляют, — высунулся из-под его руки Храповицкий.
— Прочь, дурак, — рассердился Шешковский, — не то я поколочу тебя.
— Успокойтесь, сударь, — вмешалась Екатерина, — на дураков, как известно, не обижаются. Тем паче что ваш стих получается неприлично серьезным. Вспомните, что у нас веселый маскарад, да еще извольте учесть, что кроме венценосной орлицы здесь довольно иных птичек.
Шешковский, трудно усваивающий шутливый тон, напыщенно произнес:
— Я, ваше величество, не тщусь на ихнее созерцание, поелику един помысел о государственной пользе имею.
— Одно другому не мешает. Кстати, отчего вы до сей поры не женаты? Ведь у нас принято одиночествовать только монахам…
— Еще дуракам и вольнодумцам, — высунулся Храповицкий.
С дураками еще куда ни шло, но последнего слова Шешковский стерпеть не мог и чуть не запустил в наглого шута лирой. Екатерина напомнила:
— Я жду ответа на свой вопрос: долго ли намерены вдовствовать?
Шешковский приметно покраснел и пробормотал:
— Мне по возрасту не пристало…
— Это совершенная ерунда! На нашей службе не выставляются границы для возраста, токмо требуется телесная крепость. Конечно, ежели вы не в силах жить семьею…
— Я в силах, ваше величество, — встрепенулся Шешковский, — да кто польстится на старика?
— Как кто? Их сколь угодно, почитающих за честь связать с вами судьбу. Лично я хорошо знаю одну из них. Впрочем, давайте сначала посмотрим спектаклю. Граф, распорядитесь!
Безбородко дал сигнал к началу представления.
Заиграла музыка, и выпорхнувшая на подмостки Аннушка запела чистеньким голоском о том, как хорошо и спокойно живется птичке в ветвях тенистого дуба. Трогательный девичий голосок постепенно заглушил шум зала и заставил угомониться даже самых непоседливых зрителей. Вышедший вслед Нащокин запел о пленительных дальних странах и радости совместного полета в заоблачные выси. За пением игралась сцена обольщения. Юные артисты держались превосходно и быстро завоевали общие симпатии. Екатерина с интересом наблюдала за покрасневшим от удовольствия Шешковским. Однако вскоре благостное выражение на его лице стало уступать место угрюмой озабоченности.
О, как знакомы были ему эти наглецы, вертоплясы, прожигающие жизни, проматывающие отцовские имения, оскверняющие чужих жен… Не такая ли участь обманутого мужа ожидает и его на старости лет? Стать всеобщим посмешищем, рогоносцем, героем язвительных стишков — достойна ли его беспорочная жизнь такого окончания? А многочисленные родственники, которых всегда тянут за собой жены? Можно сойти с ума от одного представления о том, как они рыщут по некогда тихому дому и со злобой пинают любимых собачек. Нет, этому не бывать! Лучше отставка, лучше монарший гнев…
Он взглянул на профиль государыни: высокий лоб, прямой нос, тяжелый подбородок, мясистая шея — все знакомо. Только вот глаза, которые сейчас искрятся, а в гневе мечут страшные молнии. Коли в тебя попадут, зашибут до смерти. А попасть точно попадут, если посмеешь ослушаться. Его решимости сразу поубавилось.
В это время Аннушка повела сцену со своим старым мужем, и мысли Шешковского приняли другое направление: «Великая отрадность есть пребывать в счастливом единении душ. Сколь приятственно старому человеку повсечасную заботу иметь, не за плату, но по единственно душевному изъявлению. Стол повкуснее да место потеплее — много ли надо? Ежели ко времени и без понукания, получится близко в отношении райской жизни. Вишь, как резвится ласточка весенняя, легка, проворна, голосок кудрявенький — тюить, тюить, тью… Можно совсем выйти из себя от удовольствия!» Он даже заерзал в кресле от такой счастливой возможности.
Но вот пришел час для заключительной сцены, когда верная жена устраивает ловушку надоедливому ухажеру и тот оказывается в объятиях дворовой скотницы Матрены. Почтенные зрители, составлявшие половину зала, довольно смеялись и плескали в ладоши, Шешковский был едва ли не самым усердным из них. Представление кончилось тем, что добродетельная супруга, склонившись на грудь благородного старца, поклялась в своей вечной преданности.
Государыня, оставшись довольной игрой артистов, приказала привести их к себе. И, между прочим, поинтересовалась мнением Шешковского. Тот силился сказать нечто значительное, но мысли смешались, вертелась только одна строчка из любимого Тредьяковского, которая и была выдана:
— Мыслить умом есть много охоты…
— Скажите, не мудрствуя лукаво: понравилась девица?
— Выше всяких похвал.
— То-то, нрава самого благопристойного и характера добрейшего.
— Из чьих же она будет?
— Не из чьих, сиротка. А вообще — крестница моя, потому и участие в ней принимаю. Жаль такую пташку на волю выпускать, коршунов теперь ой как много. Взяли бы под крыло.
Шешковский сразу отрезвел. Неспроста его сегодня обхаживают, наверное, у сей пташки птенчик завелся, вот и хотят прикрыться. Втянулся в кресло и пробормотал:
— Я хоть и стар, одначе выйдет неприлично у себя в доме молодицу держать.
— Я не в содержанки ее прочу, — нахмурилась Екатерина, — а в законные жены, чтоб вам в радость, ей — в защиту. Так как же?
«Точно, с птенчиком», — уныло подумал Шешковский и чуть слышно выдавил:
— Мне монаршией воле противиться не пристало.
Подошли артисты. Императрица похвалила их за усердие и повелела выдать по сто рублей.
— А тебе, Аннушка, будет особый подарочек. Очень ты все натурально разыграла, но их превосходительство, — Екатерина указала на Шешковского, — посчитал это искусным притворством. Что скажешь?
Шешковский, пристально изучающий стан девушки на предмет обнаружения «птенчика», вздрогнул и смущенно улыбнулся.
— Я играла по своим чувствам, — ответила Аннушка, — и только ими была влекома.
— Мне тоже так показалось, — продолжила Екатерина, — но поскольку его превосходительство проявил настойчивость, я, памятуя о нашем вчерашнем разговоре, предложила пари на тот предмет, что ты не только сыграть на сцене, но и в жизни поступить так горазда.
— Вестимо, матушка, — сказала Аннушка, еще не понявшая, куда клонится дело.
— Вот и докажи! Степан Иванович Шешковский, тайный советник и многих орденов кавалер, просит твоей руки.
До Аннушки плохо дошел смысл сказанных слов. Она впервые взглянула по-настоящему на улыбающегося краснолицего старика, пытающегося с трудом выкарабкаться из кресла. Полно! Это, должно быть, шутка, у государыни, как известно, веселый нрав. А как же Павлуша? Он-то почему молчит и на ее защиту не встает?
— Почитаю за честь, сударыня, совокупиться с вами на честное житие…
Аннушка услышала скрипучий старческий голос и жалобно посмотрела на государыню. Та понимающе улыбнулась:
— Не пугайся, дитя мое, не ты первая, не ты последняя — такова наша женская доля. Жених, хоть и не молод, зато богат и в чести, будешь за ним, как за каменной стеной. Что же ты молчишь? Ну-ка, напомни свои последние слова по роли: «И сердце, и красу…»
Аннушка механически проговорила: «И сердце, и красу, и молодость беспечну тебе я отдаю, мой господин, навечно».
— Слышали, Степан Иванович? — обратилась Екатерина к Шешковскому. — Она согласна. Возьмите-ка сей перстень и передайте невесте в знак благодарности.
Шешковский взял бриллиантовый перстень, который императрица сняла со своего мизинца, и подошел к Аннушке, намереваясь надеть его. Но лишь только дотронулся до девушки, как она в беспамятстве опустилась на пол. Жених крякнул и бестолково затоптался вокруг. Нащокин бесцеремонно оттолкнул его и поднял девушку на руки. С этой ношей обратился к государыне:
— Ваше величество, явите милость, не разлучайте любящих сердец. Аннушка только что изъявила согласие стать моей женой и ждала удобного случая, дабы испросить на то ваше всемилостивейшее соизволение.
