Юрий Татаринов - Юрова гора
Татары были в рыжих полушубках шерстью наружу. Из-за плеч у них торчали колчаны и черные луки, а на боку у каждого висела палица с конской челюстью. Но особенно удивило паныча выражение лиц вражеских всадников. Глаза их, казалось, вываливались из орбит. Было ясно, что в эти минуты татары испытывают те же чувства, что и дружинники, — удивление и страх. Лошади и тех, и других тоже таращили глаза, настороженно тянули морды — принюхивались к тем, кто так неожиданно предстал перед ними...
Еще мгновение — и могла бы начаться схватка. Но тут на холме появились еще две дюжины татарских всадников... Угадав, что силы неравны, Жибинтей вскинул руку и что есть мочи крикнул:
— Уходим! За мной!
И первый развернул коня, да так, что бедняга взвился на дыбы. Пан Юрий тоже развернул лошадь. Белая кобыла, не ожидавшая такого проворства от седока, оглянулась и с места понесла в галоп, стала отбрыкивать, выражая явное недовольство. За сыном старосты поскакали остальные участники вылазки.
Татары наконец опомнились, дико заорали, затем бросились вслед за отступающими. Без седел, держась за круп лошади одними ногами, они на полном скаку привычным движением, словно находились на земле, поснимали с плеч луки, достали из колчанов по стреле и, не метясь, пустили их в сторону отступавших целым облаком. Сей залп был больше для устрашения, эффекта он не имел, так как расстояние между враждующими за короткое время увеличилось до сотни шагов... Не желая продолжать бессмысленную погоню, татары вскоре остановились и, развернувшись, двинулись к горке.
Отряд замковых ураганом пронесся через костельную площадь и, не задерживаясь, свернул к башне. Жибинтей позволил своим остановиться лишь у ворот. Сначала он пропустил подчиненных и только потом въехал сам... Прогулка, подарившая ее участникам столько эмоций, наконец закончилась.
Весь вечер пан Юрий делился впечатлениями. Еще бы! Ведь он видел нехристей в каких-то тридцати шагах!
— Какие они? — спрашивали люди мальчика.
— Страшные, — уверенно отвечал тот. — С глазами, как у коршуна.
Пана Петра огорчил его рассказ. Но он постарался скрыть свои чувства. И все же поздно вечером вызвал Жибинтея.
— Это была большая неосторожность с твоей стороны, — заметил он, когда десятник рассказал ему о том, что произошло. — Даже оплошность. Оплошность, которая могла стоить дорого...
Предчувствие подсказывало пану Петру, что татары следят за вылазками замковых и строят ловушку. Доказательств тому не было. И все же староста подумывал о том, чтобы запретить выходы из замка... Правда, вместе с тревогой сердце его волновалось и совершенно противоположным чувством — чувством удовлетворения. Он видел, как был доволен его мальчик. Вдобавок он признавал, что дружинникам следует учиться воинскому искусству... И тем не менее в этот вечер, прежде чем отпустить Жибинтея, он еще раз пожурил его за неосторожность.
Глава 8. Пленение
К тактике выжидания, к которой с некоторых пор обратились татары, действительно следовало отнестись с осторожностью. В вялости и равнодушии врага скрывалась непредсказуемость, как в кажущемся равнодушии зверя. Создавалось впечатление, что татары забыли про осажденных. Редко когда тот или иной отряд их пересекал городскую площадь. Стычек не случалось...
Когда подошло время и пан Юрий опять попросил отца отпустить его за пределы замка, пан Петр разрешил уже без особых сомнений. В тот день отсутствие сына уже не казалось ему бесконечным и волнение было куда меньшим, а мальчик опять вернулся полон впечатлений. Татары, узнав лошадь старосты, гнались за смельчаками до самой площади. А другой татарский отряд пытался отрезать отступавшим путь... Но все обошлось. То ли крутизна горок помешала врагу, то ли резвость коней смельчаков, только и на этот раз попытка татар схлестнуться с замковыми оказалась безуспешной.
Такие игры с огнем могли закончиться бедой. Пан Петр понимал это, но не противостоял общей эйфории мнимого успеха. Все будто сговорились, вдруг уверовали в то, что враг глуп и что с ним можно забавляться, как со щенком, который хочет, но не может укусить. Вылазки сделались забавой. Каждый рвался подразнить нехристей. Стало даже ритуалом дважды в день высылать из замка небольшой отряд, хотя необходимости в этом не имелось.
Наконец и пан Петр уверовал в безопасность этих прогулок. Поэтому, когда сын попросился в третий раз, он уже не колебался.
В тот день Жибинтей вывел из замка всего дюжину всадников. Кроме пана Юрия и гайдука Прокши, с ним выехали те, кто был непосредственно под его началом. Отряду поручалось подняться на Перун-гору, откуда открывались дали в сторону Ошмян и Вильни, и посмотреть, не видно ли воеводиных войск.
Перун-гора находилась ближе других горок к замку. Она как бы нависала над его стенами. Издревле она считалась священной. Утверждали, будто она берет на себя часть гнева Божьего. По крайней мере молнии чаще били именно по ней. Когда это случалось, гора вздрагивала и издавала отзвук, подобный стону, словно внутри нее кто-то откликался. При этом вершину окутывали клубы испарений, рисуя миражи... В народе к горе относились с уважением, почитали за спасительницу от пожаров. Поэтому всякий, кто проезжал или проходил у ее подножия, оглядывался и крестился, посылая в ее адрес слова благодарности.
Взбираясь на Перун-гору, смельчаки были спокойны. В поле зрения их находился замок, с дозорными которого они поддерживали знаковую связь.
Паныч держался в середине отряда. Издали он выделялся по масти лошади, а также по серебристой кольчуге и сверкающему польскому шлему. Желая первым добраться до вершины, он неожиданно пришпорил длинноногую кобылу, вырвался вперед. За ним, словно тень, последовал верный Прокша...
Со стороны города гора была отвесной. На ее вершину можно было подняться по дугообразной тропинке. Но прежде всадникам предстояло пересечь вброд ручей. Пан Юрий первым одолел водную преграду, направил кобылу по тропинке вверх. Прокша, едва поспевая за ним, канючил сзади, просил, чтобы паныч умерил прыть, — он опасался, что кобыла мальчика может поскользнуться.
Вскоре оба выбрались на небольшое плато. Хотели было двигаться дальше, но тут увидели в низине в пятидесяти шагах от себя всадников. Те стояли, выстроившись плотной длинной цепью, явно поджидая кого-то. Длинные нечесаные гривы лошадей незнакомцев свисали до самой земли.
Прокша схватил кобылу господина за уздечку, прогудел басом:
— Вертай назад, паныч! Беда!
Подросток, будто очарованный, продолжал взирать на странных, глазевших в его сторону всадников. Черные узкие глаза их, казалось, манили.
— Кто это? — наконец спросил он гайдука.
— Разве не видите — нехристи! — гаркнул Прокша и силой заставил развернуться кобылу господина, после чего ударил ее плетью.
Длинноногая кобыла понеслась вниз по тропе. Пан Юрий оглянулся. Его удивило то, что татары даже не шелохнулись. Он готов был побожиться, что у них добрые намерения...
Жибинтей, понукая лошадь, приближался к молодому пану. За ним двигался его отряд.
— Паныч! — на ходу закричал он. — Татары! Уходим! — в его голосе звучала тревога.
— Там, наверху, — указывая себе за спину, подсказал ему Прокша, — их целая рать!
— Вперед! — жестко скомандовал десятник — и, развернув лошадь, первый устремился в сторону брода.
Кто знает, было ли это ошибкой Жибинтея, — может, ему следовало повести отряд по другой дороге, в объезд, но на этот раз татары отрезали смельчакам путь.
Стоило группе замковых оказаться на середине брода, как они увидели на противоположном берегу ручья цепь татарских воинов. Натянув луки, варвары что-то кричали, подобно стае чаек, заметивших выброшенную на берег рыбу. Жибинтей и его люди остановились, оглянулись. Но и позади них, на горе, уже тоже находился татарский отряд... Промедление было равносильно самоубийству. Поэтому десятник, взмахнув саблей и перекинув со спины на грудь деревянный щит, громко скомандовал:
— Сомкнись! На прорыв! За мной!
Пан Юрий, озираясь, достал сабельку. Впервые в жизни ему предстояло принять участие в настоящем верховом бою. Страха он не испытывал. Он подумал было, что Жибинтей принял неверное решение: следовало отступить по руслу ручья, которое вывело бы к замковому рву. Но совещаться и тем более спорить было некогда. К тому же дружинники уже бросились за десятником. Паныч последовал за остальными. За ним, озираясь на стремительно приближающуюся с Перун-горы живую цепь всадников, поскакал Прокша.
Сначала молодой пан услышал душераздирающий вопль. Он поднял голову — и увидел, как Жибинтей, пораженный сразу десятком стрел в голову и горло, выронил саблю и вывалился из седла. Тотчас на землю упало еще несколько воинов их отряда. Но двум-трем все же удалось проскочить. Те, кому повезло, вступили в схватку. Зазвенел металл — и вот на землю повалились татары, застонали...
