Владимир Архипенко - Ищите связь...
И все равно Кронштадт всегда оставался взрывоопасным. Шотман нисколько не сомневался в том, что матросы и солдаты, узнав о восстании на кораблях, поднимутся тоже. Но лучше будет, если о выступлении эскадры подпольная организация Кронштадта узнает заранее и она сумеет предупредить гарнизон. Но вот каким образом можно выйти на связь с кронштадтцами?
После завтрака, вызванные штурманским электриком, Краухов и Малыхин явились к нему в каюту в сопровождении вестового. Артемьев сидел за маленьким столиком и что-то писал на листке бумаги. На приветствие коротко кивнул головой, сказал, чтобы минутку подождали.
Оба электрика были здесь впервые и теперь с любопытством рассматривали помещение. Может быть, штатский человек увидел бы в этой каюте образец спартанской простоты и непритязательности, но для матросов после их тесного, душного кубрика она казалась просторной. За шторой виднелась прикрытая верблюжьим одеялом койка, у иллюминатора откидной столик, за которым можно работать, в углу умывальник с зеркалом, на переборке полка с книгами, а над нею портрет красивой женщины. Кругом, как на всем корабле, чистота.
Окончив писать, Артемьев сложил листок вчетверо, велел вестовому отнести записку вахтенному офицеру, а потом в раздумье мгновение рассматривал подчиненных.
— Вот что, братцы, — сказал он наконец, — не хочу вникать в то, что там у вас вчера получилось и отчего вы прожекторным лучом в город залезли. Факт нарушения налицо, и наказание вы заслужили. Вместе с тем до завтрашней отправки в Кронштадт вы оба пока еще под моим началом. Так что на сегодняшний день поручаю вам забрать на берегу в лаборатории находящиеся там на проверке два прибора. А еще нужно будет купить в магазине десятиметровый моток шведского провода. Это уже на мои собственные деньги. Скажете писарю, чтобы оформил увольнительную до двадцати трех ноль-ноль.
Электрики покинули каюту в состоянии некоторого удивления. Чтобы выполнить поручение лейтенанта, требовалось от силы часа два, а он отпускает их, в сущности, на весь день и при этом подчеркивает, что своего вчерашнего приказа об отмене увольнения на берег для обоих он не отменяет. Вот и разберись, в чем тут дело? Впрочем, ни у того, ни у другого не было никакого намерения сейчас разбираться в этом. Главное было в том, что они так или иначе получили возможность побывать на берегу. Чуть ли не бегом кинулись в кубрик, чтобы переодеться.
Когда уже готовые — в перепоясанных ремнями шинелях, в одинаково надвинутых на правую бровь бескозырках, в блестевших башмаках, в отутюженных брюках, они подошли к трапу, Краухова вдруг задержал вахтенный офицер, сказав, что пуговицы на шинели несколько потускнели и в таком виде на берег нельзя. У Сергея даже сердце захолонуло — неужели из-за такого пустяка так и не удастся побывать в городе? Он готов был от отчаяния сорваться на крик, но узнал, что через полчаса катер пойдет на пирс вторым рейсом и пока еще есть время привести себя в порядок.
Краухов торопливо условился с Малыхиным о встрече в лаборатории в двенадцать тридцать и помчался обратно в кубрик.
Когда он подошел к трапу вторично, пуговицы сверкали на шинели, как маленькие солнца. Строгий вахтенный даже хмыкнул от удовольствия.
В мастерской на берегу Шотмана не было, как выяснилось, он еще не приходил с утра. И Сергей отправился к нему домой. Проискал дом довольно долго, а найдя, застучал в дверь с такой силой, что сам же испугался — не слишком ли громко получилось.
Дверь отворилась рывком. На пороге стоял Шотман. Увидев, кто к нему пришел, он молча махнул рукой, приглашая войти. И только когда захлопнул дверь, сказал несколько ворчливо:
— Тарабанишь в дверь так, будто целая орава этих…
— Не серчай, Александр Васильевич, — попросил гость, входя в комнату. — Такая штука получилась: усылают меня из Гельсингфорса.
Только сейчас Шотман заметил, что Сергей взволнован.
— А куда усылают-то?
— В Кронштадт, на новый корабль «Император Павел I».
— Куда, куда? — переспросил Шотман. — И когда же?
— Завтра уже на новом месте должен быть.
— Ну, парень, знаешь — это сама судьба тебя ко мне направила. Я сижу голову ломаю, а ты тут как тут! Так вот — садись и слушай. Ты, наверное, помнишь, как к твоему брату Терентию захаживал высоченный парень из пушечной мастерской?
— Костя, что ли?
— Он самый и есть Константин. А сейчас он на этом самом «Павле» служит. Уразумел?
— Да, вполне, — загорелся Сергей. — На новом месте свой человек!
— Именно свой. Это во всех смыслах. Он с тамошним подпольем должен быть связан. Постарайся его на корабле завтра же разыскать и передай от моего имени, что срок восстания переносится к моменту выхода кораблей гельсингфорсской эскадры на учения. Но, кроме него, об этом, смотри, чтобы никто…
— Да что я — не понимаю, что ли? — обиделся Сергей. — Разве я когда…
— Лишний раз предупреждаю. Дело ведь такое… Не дай бог, пронюхают. И еще к тебе дело есть. Как там твои старики — одни сейчас живут?
— Как есть одни!
— Тогда надо будет, чтобы они на пару дней нашего товарища приютили. Петербург он плохо знает, знакомых у него нет, а в гостиницах ему не след останавливаться — замести могут.
— Так что за вопрос, Александр Васильевич!
Думанов глядел на себя в маленькое тусклое зеркало, висевшее на стене, и с трудом прилаживал непривычный галстук. Костюм, который передал ему с женой Шотман, оказался по длине в самый раз, но явно широковат. Ворот сорочки тоже оказался велик — между ним и тонкой думановской шеей свободно можно было просунуть обе ладони. Словом, наблюдательный человек сразу заметит, что одежда с чужого плеча. Может быть, лучше отправиться в своем обычном поношенном костюме? Но тогда в спальный вагон, конечно, нечего соваться — сразу на себя внимание обратишь…
Чем больше он обдумывал предстоящую поездку, тем сложнее она начинала казаться. Даже если переезд границы пройдет благополучно, то в Петербурге будут свои трудности. Поезд прибывает ночью, и где-то надо дожидаться утра, чтобы потом разыскивать в незнакомом городе редакцию газеты. Но хуже всего, если Полетаева почему-либо не окажется на месте.
Мысли его прервал стремительно влетевший в комнату без стука Сергей Краухов. Лицо матроса раскраснелось, глаза возбужденно блестели.
— Уф-ф, — отдуваясь, заговорил он, — ну и бежал я, чтобы дома застать!
Думанов вопросительно смотрел на него.
— Да ничего не случилось, — махнул рукой Сергей, — просто встретил я Александра Васильича и от него узнал, будто ты в Петербург собрался.
— Точно, собрался.
— Потому я и прибег. Сам-то я — питерский, и родители мои там живут. Шотман просил передать, чтобы ты у моих родителей переночевал — самое надежное место. Батя у меня до сих пор еще работает на Путиловском в пушечной мастерской… Очень тебя прошу зайти к нам домой, передай весточку, а еще и поклон от Александра Васильича.
— Да ведь удобно ли, Сергей? — замялся Думанов.
— Еще бы неудобно было! Ночевать тебе где-то надо? Так заночуй у наших. У них сейчас свободно совсем — сам я, как видишь, на флотской службе, братишка Алеша в солдатах служит. Другие братья — Петр и Василий своими семьями обзавелись, живут в другом конце города, а старший наш братан — Терентий — подале всех сейчас. Он ссылку отбывает…
— Да сколько же вас — братьев?
— Пятеро и есть! А еще две сестры — Настя и Люба, но у них тоже свои семьи теперь. Так что сейчас отец и мать в своем домишке вдвоем остались.
— Ишь буржуи! — засмеялся Думанов. — Значит, и дом свой имеете?
— Да какой там дом — название одно! Хибара, да и только! Там за Нарвской заставой таких развалюх — десятки. Но отцовский дом все знают. Дай листок бумаги и карандаш — я нарисую, как от трамвайной остановки пройти.
Думанов внимательно выслушал объяснения. Записывать ничего не стал по старой конспиративной привычке.
— Обидно до слез, — сказал на прощание Краухов, — что в такое время из Гельсингфорса отсылают, что без меня восстание начнется. Так этого часа жду!
— Ничего, — утешил его Думанов, — если все по плану пойдет, так через несколько дней восставшие корабли в Кронштадт придут.
Утром, едва начальник Финляндского жандармского управления полковник Утгоф прибыл в свой кабинет, он первым делом потребовал к себе Шабельского, осведомился, как обстоят дела с рапортом фон Коттену. Заранее ожидавший этого вопроса ротмистр шагнул к столу, положил перед начальником тонкую картонную папку.
— Вот здесь он, извольте ознакомиться, господин полковник.
Он скромно потупил глаза, ожидая, что Утгоф скажет: «похвальная оперативность» или что-то в этом роде. Но полковнику было сейчас не до тонкостей обращения. С утра у него нудно и отвратительно болела печень (не помогли даже карлсбадская соль и грелка), после завтрака его поташнивало. Но свою усилившуюся болезнь он тщательно скрывал от коллег, знал, что с этим народом надо держать ухо востро: того и гляди настрочат в Петербург, намекнут, что не только по возрасту, а уже и по здоровью начальнику управления пора на пенсию. А как раз на пенсию он и не хотел, хотя и знал, что пособие установят ему приличное — он боялся потерять единственное, что ему доставляло глубокую радость в жизни: обладание реальной и большой властью, возможность распоряжаться судьбами людей.
