Павел Маленёв - Пацаны выходят из бараков
— Продаёшь или покупаешь?
Если пришёл продавать что–нибудь стоящее — тут же у тебя эту вещь могут купить со скидкой, чтобы не стоял сам. А если за покупкой приехал — тотчас желанную вещь принесут тебе прямо сюда.
Однако я отвлёкся… Ставили мы этот «рок–н–ролл на туберкулёзных скелетах» и на проигрыватель в Доме культуры на танцах, если уходил директор, и не было дружинников.
И даже рисковали танцевать буги–вуги (когда партнёра или партнёршу надо было кувыркать через себя). Но такими делами занимались только пацаны. Девчата были скромнее (за исключением 2–3, которых знал весь посёлок). Да и в милицию за буги–вуги пацанам было идти как–то сподручнее, чем девчонке.
В общем, именно нас тогда в Заволжье называли стилягами. «Ворчали и на нас из тёмного окна: «Опять идут на джаз стиляги и шпана!» Но языком–пером зачёркивали суть: не праздный рок–н–ролл определял наш путь!»
38
Я думаю, что по сегодняшним меркам промышленной Нижегородской области Заволжский моторный завод, где тогда работало около 30 тысяч человек, — предприятие почти обыкновенных масштабов. Но когда наше племя оказалось в стенах завода, цеха поражали нас своим гигантизмом. (А, впрочем, по сравнению, например, с крымскими предприятиями, где 300 работающих — «большое» производство, а 3 тысячи — уже предел, ЗМЗ и сейчас гигантское предприятие). Но постепенно каждый из нас — а во все цехи тогда набирали станочниками и учениками тысячи моих сверстников в расчете на развитие производства — занял на заводе своё место, как нужный винт в определённом станке. Меня взяли станочником на обработку клапана двигателя «Волги» в первом моторном цехе.
При каждом удобном случае или в обеденный перерыв мы с друзьями сходились вместе и обходили друг у друга рабочие места (за что нам попадало от мастеров).
— Ну-у… Это что! — говорили мы пренебрежительно о профессии товарища. — Айда лучше в наш цех.
В обед шли в заводскую столовую, где по тем временам хорошо, намного лучше, чем дома, недорого кормили.
В ночные смены самые смелые заходили в ангар, где стояли электрокары, и ездили на них по пустым широким пролётам.
Тогда на заводе совершенствовался выпуск двигателей для 21‑й «Волги». Вся сборка вначале велась почти вручную. Детали для сборки находились на полу возле конвейера без охраны. В личном пользовании таких машин почти не было, и сложенные на полу детали для сборки были просто никому не нужны.
Но вдруг при рабочих испытаниях на стенде стали «барахлить» некоторые двигатели.
Выяснилось: попадались неисправные термостаты (латунная полая деталь размером с яйцо куропатки, по форме напоминающая детскую юлу). А потом эти детали вообще стали пропадать.
Как только начальник участка сборки проводил оперативку — мастера тут же докладывали: сколько сот термостатов у кого не хватает.
Спустя какое–то время выяснили следующее. Рабочие каким–то образом узнали, что внутри термостатов жидкость состоит из 10 граммов спирта и какого–то количества глицерина. И научились отделять одну жидкость от другой. Прокалывали термостаты, выливали из них содержимое, а потом «тару» выбрасывали в металлолом, чтобы их не уличили. Кажется, с тех самых пор все детали стали хранить и учитывать более строго.
Но потом всё равно, как нам говорили, спирт в термостатах во избежание соблазна заменили какой–то другой жидкостью.
Честно сказать, работать на завод в то время мы ходили с удовольствием. То ли наш возраст располагал к этому, то ли интересные формы коллективного общения и отдыха. Например, для коллективов каждого цеха по выходным дням организовывались выезды на катере, в лес, в цирк и так далее.
39
И как–то незаметно подошел у меня и у всех моих друзей срок службы в армии. Мы были уже не пацаны. Мы стали юношами, а этот возраст уже не вписывается в заметки о детстве «детей войны», которые я пишу. Далее у каждого из пацанов началась другая, уже взрослая жизнь, достойная иного описания.
Эпилог
А напоследок я ещё раз пройду по улицам Заволжья. Они мне напоминают о многих событиях, рассказать о которых выше не нашлось повода.
Вот, например, площадь перед Домом кльтуры (полагалось писать с прописной буквы). Здесь в середине 50‑х была массовая драка между парнями из Заволжья и молодыми монтажниками Горьковской железной дороги, которые вели работы по электрификации железнодорожного пути, начинавшегося от Палкино, а жили здесь же, в вагончиках. После того, как они избили «наших» после танцев, заволжане ответили тем же, а потом пришли в Палкино и поставили их вагончики вверх колёсами. Дрались жестоко: арматурными прутьями, бляхами на ремнях, железнодорожными «костылями», привязанными к верёвкам. Кого–то убили… Тогда посадили двоих заволжан и троих монтажников.
Вот улица Кирова, мы её ласково называли Кировкой (ныне улица Пирогова). Это была самая любимая у молодёжи, самая тихая улица. Сюда в наше время уходили обниматься все влюблённые.
А вот на этом месте, сбоку от Дома культуры, был «зверинец» — летняя танцевальная площадка, огороженная по периметру металлической решёткой. Когда мы здесь по вечерам танцевали под оркестр (а в перерывах — под радиолу), то ещё больше людей стояло снаружи и смотрело на танцующих. Отсюда название — «зверинец». Бывало, что хулиганы сыпали во время танцев на пол нюхательную, в порошке, махорку, отчего едучая пыль поднималась под одежду, девушки быстро разбегались, и танцы срывались.
Потом на бетонном основании танцплощадки поставили кафе — «стекляшку». А в настоящее время на этой обширной бетонной плите стоит игорное заведение «Сова».
Мне жаль также, что всё лесное, примыкающее к городу, хиреет, замусоривается и вытесняется дачниками, для чего в 1972 году, когда в России гуляли небывалые лесные пожары, была выжжена, как говорили — специально под дачи, и берёзовая чаща, примыкавшая к Заволжью.
И в то же время несчитанные десятки дачных домиков хиреют и догнивают. Молодых наших потомков нынешнее буржуазное общество целенаправленно пропитывает духом потребительства, и они уже не хотят работать на дачных сотках уходящих из их жизни родственников.
И ещё один признак сегодняшней жизни в Заволжье: куда ни глянь — увы! — как и везде в СНГ, в каждой щели копошатся жирные империалистические клопы с кровососущим эффектом.
+++Но я не хочу прощаться с любимым моим городом на минорной ноте. Тем более, что перед моим отъездом с очередной побывки в Заволжье(нынче Украина — гиблое место, где невозможно свести концы с концами, и редко удаётся скопить сумму на поездку!) со мной и моим другом, известным в Нижегородской области художником Валентином Софоновым, произошёл довольно символичный, как я думаю, случай. Может быть, даже симптоматичный.
В какой–то из последних дней июля мы с ним пошли через луга — искупаться на Волге, да и просто так посидеть на песке в ласковых листьях мать–мачехи напротив древнего Городца за Волгой.
В Волге тихо текла вода. Воздух звенел пронзительной тишиной, даже чаек не было слышно. Радиорубки сухогрузов, стоящих на якорях близ левого берега, у Городца, громко переговаривались с пропускными шлюзами электростанции. Мало–помалу самоходные баржи снимались с якорей, — пробка на шлюзах рассасывалась.
Переговаривались пацаны, которые купались на противоположном от нас берегу. Выше них поднимался крутой откос, доходящий до подножия церкви.
Отсюда, с правого берега, казалось, что всё это рядом: прыгни в воду, махни саженками — и через пять минут будешь там, под Слободой в Городце. Но обманчиво зрение. Из–за этого за многие годы немало храбрецов тут потонуло. Когда из Заволжья ходили по льду через Волгу зимой с бидончиками покупать патоку на кондитерской фабрике, полтора–два километра до левого берега выходило!
Валентин искупался. Я не стал. Потом неожиданно и как–то по особенному зажгло солнцем лопатки. Облака на глазах уплотнялись и наливались тяжестью. Исчезли чайки. И вот уж небо и река контрастно отделились друг от друга.
Первый грозовой раскол потряс и небо, и воду, и землю и душу. Дальше глухо рокотало и ворчало. Ливень начался не постепенно, а сразу — будто небо–лейка разом наклонилось над землёй.
Мы сидели в десяти метрах от уреза воды под полиэтиленовой плёнкой и постепенно остывали под потоком холодеющего ливня, отгоняя от себя больших рыжих комаров.
Минут через сорок ливень перешёл в мелкий дождь. Тучи разделились пополам — в разрыве показалось солнце. И тут же возникла радуга, но не обычная, а, скорее всего, единственный раз возникшая нашем мире в данном образе: как крутой арочный мост, перекинутый поперёк Волги. И не под углом, как обычно бывает, а напротив нас: один её конец был на левом берегу, под церковью, а другой конец радуги, разложенный на известные цвета, лёг прямо к нашим ногам!
