Юрий Слезкин - Брусилов
И когда адъютант входит вслед за денщиком, несущим на подносе стакан чая в серебряном подстаканнике, Алексей Алексеевич с улыбкой замечает:
— Чудесный чай! Помнишь, у Тургенева кто-то из его героев говорит: «Чай должен быть крепким, горячим и сладким, как поцелуй возлюбленной»… Вполне разделяю мнение.
Часть вторая
I
Лето царь проводил в Царском Село в кругу своей семьи, под неусыпным наблюдением царицы, Распутин не прекращал своих «бесед» c Александрой. Царица все более укреплялась в необходимости выполнить свое «предназначение», указанное ей старцем. Ей нужно было как можно скорее устранить все препятствия, и первое из них — ненавистного «Николашку». В его руках была фактическая власть — войско, с его именем была связана необходимость вести войну до победного конца.
— Его нужно убрать как можно скорее, он преступник, — твердила Александра. — Он готов повторять любую гнусность обо мне и нашем друге, лишь бы уронить твой престиж и выдвинуть себя. Я знаю.
Подвыпивший великий князь Дмитрий Павлович[13] в компании офицеров своего полка сбрехнул, что он с приятелями, которых очень много, скоро разделается с Гришкой. Офицеры подняли бокалы за благополучное уничтожение «грязного мужика».
Слушок о «патриотическом тосте» дошел до Воейкова, а там и до царицы. Царю этот слушок представили как подготовку к дворцовому перевороту.
Николай пришел в ярость. С ним это редко случалось, но в раздражении он поступал, как взбесившаяся лошадь, скачущая напропалую через плетни и овраги.
— Я его не пощажу, — повторял он.
Дмитрия Павловича вызвали на «поправку» в Петроград, а участь Николая Николаевича была решена бесповоротно.
Четвертого августа, после доклада, царь заявил военному министру Поливанову[14], что он намерен вступить в верховное командование армией.
— Когда армия в трудном положении, я считаю себя нравственно обязанным присоединиться к ней и взять на себя руководство дальнейшим ведением войны, — вставая, торжественно произнес Николай.
Поливанов, сутулясь, склонил голову.
— Я могу только изумляться, государь, величию и мужеству вашего решения. Но смею заметить, что ваше величество берет на себя задачу, превосходящую силу человека, ибо положение страны требует ныне большого к себе внимания и непрерывного общения вашего с правительством…
Поливанов шил белыми нитками. Он был плохим царедворцем — царь видел его насквозь. Министр призакрыл глаза и упрямо смолк.
— Министры будут приезжать ко мне в ставку, — помедля, возразил Николай. — Я все хорошо и детально обдумал. Мое решение твердо.
II
Слухи о смене верховного ползли по столице и разносились в туманных намеках газетами по всей стране. Одиннадцатого августа представители всех фракций, за исключением крайне правых и левых, собрались на квартире Родзянко и пришли к соглашению о необходимости «организовать страну при помощи думского законодательства». К этому заключению присоединилось и большинство членов Государственного совета. Так образовался «прогрессивный блок», тотчас же приступивший к выработке резолюции.
Предварительно блок послал Родзянко к царю своим парламентером. Председатель Думы «умолял» государя не подвергать свою священную особу тем опасностям, в которые она может быть поставлена последствиями принятого решения сменить верховного… Московская городская дума подхватила резолюцию блока и потребовала «создания правительства, сильного доверием общества и единодушного, во главе которого должно стоять лицо, облеченное доверием страны».
Трудовики, эсеры, меньшевики обещали членам блока «поддерживать все прогрессивные их устремления». Представители революционного пролетариата — большевистские депутаты — давно уже были лишены голоса и угнаны в Заполярье.
Шестнадцатого августа военный министр доложил своим коллегам о предстоящих переменах в высшем командовании. Всполошившиеся не менее членов блока министры испросили приема у царя. Их приняли двадцатого в девять часов вечера в Зимнем дворце. После короткого сообщения Горемыкина[15] выступили один за другим министры — Кривошеин, князь Щербатов, Харитонов, Сазонов, Самарин и Поливанов. Они указали на то волнение, какое может охватить страну, когда она узнает, что царь уехал из столицы, от своего правительства, в армию, сместив великого князя, точно попавшего в опалу за последние неудачи на фронте.
Министры говорили смиренно: они умоляли, убеждали, настаивали. Горемыкин, распустив губы и белые бакены, моргал красными веками, покорно кивал головой. Хвостов фыркал и смотрел на царя собачьими глазами, готовый укусить любого по первому требованию. Царь скучающе постукивал пальцами по золотому портсигару. Глаз он не подымал, неопределенно бормоча: «Я подумаю, мне об этом доложат…» Министры, не шевелясь, смотрели на него. Тогда, опираясь ладонями о малиновое сукно стола, готовясь встать и безразлично глядя вперед на золоченые двери, император сказал:
— Я выслушал ваши соображения… и остаюсь при своем мнении.
Двадцать восьмого произошла решительная схватка. Представители общественности и министры двинулись в последнее наступление.
За подписью восьми министров, среди которых четверо — министр иностранных дел Сазонов, финансов — Барк, обер-прокурор святейшего Синода Самарин и министр внутренних дел князь Щербатов — были особенно ему ненавистны, Николай получил письмо. Упорствуя, министры писали, что решение даря сместить Николая Николаевича «грозит России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями». Письмо заканчивалось угрозой: «На заседании от 20-го воочию сказалось коренное разномыслие между председателем Совета министров и нами в оценке происходящих внутри страны событий и в установлении образа действия правительства. Такое положение во всяком случае недопустимо, а в настоящие дни гибельно. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и родине».
Письмо министров царь прочел в автомобиле, отвозившей его на Елагин остров во дворец к Марии Федоровне[16]. Равнодушно пробежав каллиграфически переписанный ультиматум, Николай разорвал его и, следя за уносимыми ветром клочками, сказал своему дежурному флигель-адъютанту лейтенанту Саблину:
— Какое мальчишество… они думают запугать меня своей отставкой… точно мало найдется таких же дураков, как они… Еще сегодня мне передавали, что блок выдвигает премьером Родзянко, а он один стоит их всех вместе…
— Если прибавить к нему Гучкова в качестве министра внутренних дел, а Милюкова в роли иностранных дел, — подхватил угодливо Саблин, — то получился бы винегрет, от которого стошнило бы самого Гаргантюа.
— И этакую пакость мне преподносят каждый день! — морщась, сказал Николай.
Министры, с мнением которых не посчитались, подали прошение об отставке. Отставку их не приняли, Государственную думу прикрыли[17], и члены Думы, требовавшие «министерства доверия» и принимавшие угрожающие резолюции, смиренно, с криками «ура» разошлись по домам.
III
Генерал Похвистнев, смертельно раненный, умер, вынесенный из боя на руках своих солдат. Их вывел из окружения Игорь. Он сумел сохранить боеспособность и дисциплину отряда, не дав ему рассеяться. Отряд боем прорвался через фронт врага, неожиданно атаковав с тыла его окопы, и у Сана присоединился к отступающей армии Радко-Дмитриева.
Потрясенный ужасом разгрома армии, сраженный личной скорбью по своему учителю Похвистневу, Игорь, поехал в ставку, где должен был отдать завещание Похвистнева в собственные руки Николая Николаевича. Тут-то и началось то, что всколыхнуло под ногами Игоря, казалось бы, незыблемую почву. Странное отношение верховного к действиям генерал-адъютанта Похвистнева, игра интересов вокруг событий, вестником которых прибыл Игорь, наконец, награждение Игоря офицерским «Георгием» не столько за самый его боевой подвиг, сколько за то, что делало этот подвиг «полезным и выгодным» кому-то, — все это наполнило наболевшее сердце поручика сомнениями и тоской, ударило по лучшим его чувствам и заставило усомниться в себе.
Предложение Коновницына вступить в содружество офицеров, возглавляемое великим князем Дмитрием Павловичем, поставившее себе целью уничтожить Распутина, «опозорившего трон и пошатнувшего устои государства Российского», оказалось той соломинкой, за которую жадно ухватился Игорь.
Ему предлагалось взять на себя ответственную задачу. Он должен был воспользоваться тем, что его временно прикомандировали к штабу Петроградского округа, и тем, что брат его назначается товарищем министра и вхож в известные круги. На Игоря возлагали обязанность произвести возможно полную разведку вокруг «известной особы», с тем чтобы можно было наметить время и место решительного удара. Самый удар должен был нанести человек, избранный сообществом. Игорю необходимо было пойти туда-то и туда-то, встретить того-то и того-то и действовать согласно полученным директивам. «И никак не торопиться, — добавлял Коновницын, — а то я тебя знаю — вспыхнешь, кинешься очертя голову, и все пойдет прахом… Сейчас нам важен не медведь, а его берлога».
