Александр Лукин - Беспокойное наследство
Так, не торопясь, мы дошли до угла Деребасовской и Советской Армии. Тут Павлик остановился закурить — как раз возле шашлычной. Прикурил от своей шикарной зажигалки — я еще спросил, откуда у него такие заграничные штучки, а он опять усмехнулся, говорит: есть приятели-шахтеры.
— При чем тут шахтеры? — удивился я.
— Особые шахтеры: что угодно из-под земли достанут.
Иногда бывает у Павлика такой какой-то, знаете, тон…
— И чего ты с ними водишься? — вырвалось у меня.
Павлик закурил и потрепал меня по плечу. Я вообще-то не обидчивый, а тут чуть не обиделся — уж очень он свысока меня похлопал. И я сразу на другое разговор повернул. Смотрите, говорю, на каком историческом месте мы остановились: ведь в этой шашлычной знаменитый «Гамбринус» был! Это мне Женя рассказывал — он здорово историю Одессы знает, всякие знаменитые здания, памятные места и так далее. Его предки тут чуть не со времен Дюка жили. Ну, может, я и перехватил, но во всяком случае, Женин отец еще в царском подполье успел поработать. До революции.
— Понимаете, — говорю, — «Гамбринус»! Вполне возможно, я сейчас, попираю след ноги писателя Куприна…
Павлик искоса глянул на меня и снова улыбнулся. Но мягкой такой улыбкой, не по-обычному.
— Куприна? Чудак! Да тут за истекший исторический период городские власти полсотни раз асфальт на тротуаре меняли.
— Да я же не в буквальном смысле…
— Эх, Антошка! Романтик… Хочешь совет? Больше думай о сегодняшнем дне, чем об исторических сувенирах. Думай и осмысливай. След Куприна… — Он опять не по-товарищески похлопал меня по плечу. — А за сим, можешь нас не провожать… Всех благ. — Сделал ручкой, подхватил Лену и ушел.
Ну что за манера у человека! А ведь мы, можно сказать, старые друзья. Павлик, если хотите знать, оказал на меня большое влияние. Особенно в последние годы. В школе учился я так себе — на троечки-четверочки. Соотношение в пользу троечек. Получил аттестат — и в Киев, в институт ГВФ. Знаете, есть ребята, которые то и дело увлекаются какой-нибудь новой профессией: то он моряком решил стать, то уже сыщиком, то, смотришь, над самодельным телевизором колдует. Со мной ничего подобного не было. С юности я хотел быть конструктором самолетов — и точка. Больше никем. Но в институт ГВФ я с блеском завалился.
Отец был в плавании. Одноклассники разъехались кто куда держать вступительные. Надо отдать мне должное, ни в какой другой вуз поступать я не стал, как мама ни уговаривала идти в фармацевтический — там конкурс маленький и к тому же какой-то родич, седьмая вода на киселе отыскался. Никуда больше документы я не понес, а валялся целый день на диване и переживал. Тут-то однажды и заявился ко мне Павлик — мы еще на старой квартире жили, на Чичерина. Сам он уже три года как с буксира перешел в крановые — поступил в вечерний институт, а на судне ему было трудно учиться. Вошел, значит, Павлик и заявил:
— Судя по горизонтальному положению, ты пребываешь в состоянии мировой скорби. Отчего?
— Вступительные завалил, — отвечаю без особой бодрости.
— Ну и что?
— Как это «ну и что»?
— А так. Кроме, как в вузе, по-твоему, и жизни нет?
— Здорово живешь! — говорю. — А для чего же я десятилетку мучился кончал? Сам-то ты небось учишься в своем вечернем.
— А сколько я вкалывал до этого после десятилетки — это не в счет?
Павлик развил мне целую теорию: среднее образование должен получить каждый — для общего развития. А высшее — вовсе не обязательно.
— Расти над собой покуда самостоятельно. Все равно, у кого своего университета в голове нет, — ни Одесский государственный, ни Московский, ни даже институт гэвээф не помогут. Вот так-то, старик! Ты завалился на вступительных — это же превосходно!
— То есть как это «превосходно»?! — вяло возмутился я.
— А очень просто, — спокойненько заявляет Павлик, выбирает из вазы на столе самое большое яблоко и со смачным хрустом откусывает сразу половину. — На рынке брали? Почем?
— Черт его знает, — отвечаю я раздраженно. — Меня это очень мало интересует.
— Вот видишь, ты оторван от реальной жизненной почвы. Никогда, друг мой Антон, не следует пренебрегать конкретной экономикой…
Я даже зашипел от злости — таким гнусным и издевательским показался мне его тон. А он как ни в чем не бывало хладнокровно продолжал:
— И тем более — позволять слепому гневу поселяться в сердце своем. Что же касается столь любезного тебе высшего образования — то нынешняя ситуация открывает перед тобой блистательные перспективы. Ты получаешь возможность вкусить от вечнозеленого древа подлинной жизни вначале непосредственно, а не через столь неточный — скажем мягко — прибор, как вуз. В институт ты успеешь… еще пару раз сыпануться. Тише, тише, без эксцессов! А потом — поступишь. Возможно… Словом, иди к нам в порт. Быстренько освоишь кран, способностей у тебя хватит. Кстати, на кране будешь куда ближе к авиации, чем в постели. Все-таки высота…
Я подумал — и пошел. А в институт, тоже в вечерний, как Павлик, поступил в прошлом году. Теперь уже на второй курс перелез. И все-таки учиться и работать трудно. Да и подготовку получаешь не ту. Хочу переходить в нормальный, в дневной.
Ух, ты, как я в сторону отвлекся. Ведь стал рассказывать о том злосчастном дне, когда началось это самое дело… дело Павла Кольцова — даже не верится, что все правда! А я развел целое «лирическое отступление» — и про Павлика, и про Женю Шлейфера, и про отца, и про Лену… Впрочем, может, все это не зря, а то бы вы ничего не поняли, если бы не знали, кто есть кто… А теперь — про тот день.
СИСТЕМА СТАНИСЛАВСКОГО
Накануне наш драмколлектив — им руководит Лена — показывал премьеру «104 страницы про любовь». Замечательная пьеса!
Вечером я переоделся в новый костюм — отец привез из загранки. Сначала я хотел заехать за Павликом, но передумал. В последнее время он стал какой-то странный, замкнутый. Как-то отдалился от меня, что ли. Я в общем-то понимал, что он очень занят — готовится к защите диплома. Мы почти не встречались, пока он был в дипломном отпуске. Ну и Лена, ясное дело, занимала у него время. Я даже решил, что вот-вот получу приглашение на свадьбу. В общем, думал я, ему не до меня. Но оказалось, что он вовсе не все время тратил на занятия и на Лену. Несколько раз встречался мне Павлик со своим соседом — малоприятный парень такой у него в квартире живет, Степан, он в ансамбле народной песни и пляски на скрипке играет. Потом как-то встретил я их обоих еще с какими-то ребятами — те продавали какое-то барахло. У Павлика в последнее время появилось много разных импортных вещей — и не только тряпки. Он обзавелся японским транзистором, отличным американским фотоаппаратом, а свою «Яузу» сменил на западногерманский стереофонический «Грундиг» с четырьмя дорожками. Когда я спрашивал, откуда он достает такие классные штучки, он отшучивался и менял тему разговора. А однажды совсем поздним вечером они выскочили из такси с девчонками, я даже не успел Павлика окликнуть, как вся компания влетела в подъезд. Может, я не имел права, но только назавтра — мы столкнулись в порту — прямо, по-товарищески ему сказал: что это за фифы такие? А Лена?
У него сделалось каменное лицо, и он отрезал:
— Не твое дело. — И пошел к проходной.
После этого прошло немало времени, Павлик успел защитить диплом, получил назначение стивидором на наш район. Ему полагался отпуск, но он решил взять его попозже, осенью.
Отношения наши прежними не стали. Мне стало казаться, что Павлик меня избегает. Может, это мнительность, но было у меня такое чувство.
Вот почему я не стал за Павликом заезжать. Решил, что встретимся в портклубе.
…Спектакль получился великолепный. Играли ребята — ну, честное слово, не хуже профессионалов. Особенно Верка Слипченко и Петя Баранчук, главные герои. А вот Сережка Ломов — не тянул. Ну нет у человека дара — и все тут. Только что красавец — как звезда из какого-нибудь итальянского фильма. А хотел главную роль играть, еще обиделся, что Лена наотрез ему отказала.
Лена руководит нашим драмколлективом вот уже год — с тех пор как в театр поступила. И — это все говорят, и даже директор портклуба, — что она очень высококвалифицированный режиссер. Ведь что за кружок был у нас до нее? Три года на всех вечерах показывали «Предложение» А. П. Чехова. Многие наши ребята прямо наизусть всю пьесу выучили. Я ничего не говорю, Чехов, конечно, классик, но разве можно все время одно и то же! А Лена все перевернула. Прежде всего объявила запись в коллектив и прямо-таки экзамен желающим устроила. Сережку Ломова не хотела брать, он три раза бегал к ней, умолял. Выбрали пьесу и начали репетиции. Прямо как в театральном училище! Лена им теорию преподавала, они коллективно ходили на спектакли, а после их разбирали. В порткомфлоте профсоюза хотели, чтобы эти самые «104 страницы» показали на первомайском вечере. Но Лена заявила, что спектакль еще сырой и о показе не может быть и речи. И как ее ни уговаривали, она проявила себя как кремень.
