Александр Лукин - Беспокойное наследство
— Тут вот Павлик Кольцов перечислял всякие наши отрицательные стороны. Но ведь, девочки! — Тут все засмеялись, потому что девочек в зале было подавляющее меньшинство, а Клава не смутилась: — Ведь можно совсем с другой стороны смотреть. У нас есть и очень хорошие качества. Человек в будущем будет такой хороший организатор, как Евгений Маркович, такой веселый, как Петя Любченко, спортсмен, как Илья Рыбаков, такой производственник, как сам Павлик Кольцов, такой красивый, как… извините, не знаю фамилии товарища из университета… — Все как грохнут, а Клава, представьте, как ни в чем не бывало продолжает: — Такой он будет способный к искусству, как Вера Слипченко, такой настоящий товарищ, как… — тут она почему-то запнулась, — как Антон Белецкий. — И сбежала с трибуны.
Тут Павлик похлопал меня по плечу:
— Не смущайся, Антон. Выше голову! Теперь мы с тобой не просто люди, а — прообразы!
Женя успокоил аудиторию и сказал:
— По-моему, Клава нарисовала очень неплохой коллективный портрет. Как, ребята?
И все зааплодировали.
А потом выступил Кирилл Васильевич. Он сказал, что диспут удался. Выступления всех товарищей ему, как научному работнику, готовящему диссертацию на морально-этическую тему, очень много дали.
Зал сначала слушал Кирилла Васильевича очень внимательно, но постепенно начался шумок, смешки, заскрипели стулья. Однако Кирилл Васильевич продолжал говорить все таким же тихим и ровным голосом. Он смотрел в свои листочки и все поправлял очки в очень широкой перламутровой оправе. Когда один листочек кончался, он аккуратно откладывал его в сторону, на уже использованные листочки, и начинал читать следующий. Я даже позавидовал его аккуратности, четкости и организованности в работе. Наверное, только так и можно двигать науку!
Под конец Кирилл Васильевич стал оценивать каждое отдельное выступление. Каждому отдельному выступлению он дал высокую оценку. Но особенно выдающимися, сказал он, были выступления товарищей Белецкого, Сахаровой и Кольцова. В углу, где сидели ребята с буксиров портофлота, громко засмеялись.
— Вы смеетесь, — сказал Кирилл Васильевич, — потому что вам они кажутся несхожими. Но это так представляется на поверхностный взгляд. — Тут Кирилл Васильевич снова поправил очки, словно именно они помогали ему глядеть не поверхностно, а в самую глубину. — При всей своей внешней несхожести, — продолжал он, — эти выступления роднит общая черта: творческая позитивная мысль.
И он должен признаться, что точки зрения товарищей Белецкого, Кольцова и Сахаровой лягут в основу новой главы его диссертации, которая в свою очередь ляжет в основу всей диссертации.
Кирилла Васильевича, когда он сходил с трибуны, проводили аплодисментами — всем было приятно, что выступления своих, знакомых ребят-портовиков, оказывается, представляют такой серьезный интерес для науки.
— Молодец все-таки Резнюк, — сказал я Павлику. — Сразу учел критику!
— Вот именно, — хмыкнул Павлик. — Сразу учел. От глагола «учуять».
ВЕЧЕР ВОСПОМИНАНИЙ
Но я здорово отвлекся. Так вот, о предчувствиях. Я теперь все время думаю: как же это мы проглядели, что делалось с Павликом? Может быть, потому, что характер у него, я вам скажу, — углы и шипы. Я иногда думаю: хорошо б в жизни, как в кино, увидел человека — и сразу ясно, положительный он или отрицательный, карьерист там, или консерватор, или даже жулик. Но так редко получается. Вот и Павлик — как его определить? Стивидором он только-только стал — окончил вечерний институт. А до того работал, как я, крановым. И работал замечательно — был лучшим крановым района, а может, и всего порта. А вот с руководством не в ладах, всегда бунтует. В конце месяца или квартала начинается обычная лихорадка, бригады грузчиков и механизаторов работают по две-три смены, — а Павлик категорически отказывается оставаться на сверхурочные. Сколько раз пытались его уговорить, на сознательность упирали, а он отвечал: «О сознательности вы мне не толкуйте. Я меньше ста тридцати процентов не даю. Пусть начальство свою работу хотя бы на сто процентов выполняет. А то планировать не умеют, ритмичность словно при сердечной недостаточности, а на мне хотят в рай въехать? Нечего на энтузиазме спекулировать. Руководить — это искусство и наука». Однажды начальник района ему сказал: «Заставим». Он прищурился: «Заставить работать сверхурочно не имеете права без моего согласия. По кодексу законов о труде».
Больше насчет сверхурочных с Павликом не заговаривали. Ну, вот и скажите — прав он или нет?
А однажды произошел такой случай. У нас на семьсот сорок третьем кране работает такой Кучеренко Николай Алексеевич. Как-то ему в первую смену заступать, а он пришел к начальнику района отпрашиваться: жена у него в больнице, а сынишку надо было к родителям в деревню на лето отвезти. Начальник ему отказал: дескать, сам знаешь, квартал кончается, заменить тебя некем. Тут и подвернулся Павлик — он зачем-то пришел в контору, а Кучеренко как раз от начальника вышел и кому-то пожаловался. Павлик услышал и говорит: ступай домой, я за тебя отработаю. Тот даже от удивления рот раскрыл — они и знакомы-то едва были, Николай Алексеевич недавно в порт поступил.
Положительный поступок, так ведь? Прямо хоть в «Комсомольскую правду», в очерк под названием «Человек — человеку…». А с другой стороны, он не хочет участвовать в общественной жизни. Никак! И в комсомол так и не вступил.
Его, конечно, здорово обидели, когда исключали из комсомола. Но он-то разве повел себя принципиально, как борец? Вместо того чтобы добиваться справедливости, взял и хлопнул дверью — ушел из школы.
И сколько ребята его потом, когда он уже юнгой был, а после юнги — крановым (это мне Женя Шлейфер рассказывал), — сколько его убеждали, что он не имеет морального права быть вне комсомола! Павлик уперся — и все тут. «Что я, — говорит, — хуже твоих комсомольцев работаю? Вот то-то… Пусть подтягиваются до меня…»
— Скажи на милость, — отвечал Женя Павлику, — какой герой-одиночка! «Не хуже комсомольцев работаю», — передразнил он его. — С сознанием у тебя дело швах. Блестяще доказываешь, что сознание отстает от бытия.
Женя здорово так умеет — вроде и в шутку, а на самом деле — еще как всерьез!
— Комсомол меня исключил, а теперь я не хочу. Поздно, — упрямо повторил Павлик.
— Комсомол его исключил! Один беспринципный карьерист все это устроил — а ты: «комсомол». Психология у тебя паршивого индивидуалиста образца досемнадцатого года.
В позапрошлом году мы переехали в новый дом на улице Перекопской дивизии. Батя получил отдельную двухкомнатную квартиру, и одну комнату решили отдать мне. «Ты уже взрослый, — сказала мама, — у тебя теперь своя жизнь».
Когда мы окончательно обосновались, я пригласил Женю и Павлика к себе. «Новоселье?» — спросил Павлик. «Да нет, — говорю, — никакого официального новоселья не будет. Батя в плаванье».
— А если я приду не один?
— Разве Лена уже приехала?
— Конечно. Каникулы ведь начались.
Лена тогда еще училась в Москве, а теперь уже играет в театре. Я, конечно, не специалист, но, по-моему, здорово играет. Правда, ей пока почему-то дают очень маленькие роли. Я на одном спектакле… погодите, забыл, как он называется… Ну, знаете, там девушка-разведчица, она в конце погибает, но выполняет задание… Вот, вот, «Барабанщица»! Так на этом вот спектакле я считал — за все время она произнесла семь слов. Вместе с предлогами.
Так вот. В тот день, перед самым приходом гостей, неожиданно вернулся батя. Прихожу я с работы, мама открывает мне дверь — и я сразу понимаю, что он дома: мама радостная, глаза блестят. Ну, совсем молодая!
Едва я успел пожать руку бате, помыться и переодеться, звонок.
— Хо-орош, нечего сказать! — сказал батя, встречая Павлика и Лену. — Виват, Павлушка! Ты у нас не был сто лет! Далеко добираться?
— Что вы, дядя Коля. Просто как-то закрутился, дядя Коля.
С моим батей Павлик всегда делается каким-то на себя непохожим, вроде становится мальчишкой.
— Закрутился? — Батя взглянул на Лену и вздохнул: — Д-да, и впрямь можно закрутиться… Ну, так что ж ты меня не представляешь? — И, легонько отодвинув Павлика, заслонившего Лену, поклонился ей.
— Извините, дядя Коля, — завякал Павлик. — Это Лена, моя… ну, в общем…
Батя подождал, пока Лена подаст ему руку, и бережно, но крепко ее пожал. Все как предписано в книге «За здоровый быт» в главе «О культуре поведения». Лихо это у него получилось!
— «Ну, в общем», — передразнил он Павлика. — Скажи прямо: невеста. Правильно, Лена?
И вы знаете — Лена ни капельки не смутилась:
— Правильно.
Вижу, очень Лена по вкусу пришлась моим старикам, уж я-то их знаю.
