Олег Фурсин - Понтий Пилат
Твоя любовь к обмываниям способна вызвать умиление и восторг у всех, кроме меня. Не подражаешь ли ты твоему праведнику, Иоанну? Мне не нужен акведук в Иерусалиме, на тебя же одного иудеи запаслись бы достаточным количеством воды, вряд ли хватило бы смелости отказать Риму в подобных пустяках. Подвести к городу воду с расстояния в 200 стадий — это ли не подвиг Геркулеса?
Ты, может быть, ждал ещё и благодарности? Насмешил же ты меня. Но для тебя урок, а ты, сколько я помню, понятлив. Желают быть неумытыми — пусть не моются. Впрочем, пустяки, не сказал бы, что пришлось держать волка за уши[36], всё было просто и легко. Я просил, и мне не отказали. Цезарь милостив ко мне сверх всякой меры. Ты прощён. Но впредь воздержись от благодеяний. Даже за их собственный счёт, а уж тем более за наш. Вот тут моё заступничество может не помочь.
Хочу предупредить — не очень нравится мне эта египетская мумия Ормус. Скажу откровенно — ты излишне прямодушен, когда надоест прятаться и выжидать, ты можешь и сорваться. Жрец же обладает способностью ждать в засаде месяцами и подкрадываться незаметно. Но в своём деле он великолепен, мне приходилось это видеть. Не знаю, правда, что ему делить с тобой, не прокураторство же, в самом деле. А всё же чувствую опасность, и хочу поделиться с тобой. Не так уж много на этом свете людей, которых я уважаю.
Будь здоров.
*К Понтию Пилату, привет.
Итак, коли мне необходимо дать прямой ответ, выбрав из двух оставшихся одного, я не колеблясь, отвечаю — Иисус. Твой Окунатель, быть может, неплох, не отрицаю. Но он врос корнями в иудейскую религию настолько, что не способен оторваться от неё. Он представляется мне каким-то монолитом, попробуй, сдвинь его с места. Фанатизм удобен, когда им можно пользоваться. Может, кто-то и может пользоваться Иоанном, но только не мы. Я ощущаю его чуждым до степени полного неприятия, мне скучно думать о нём — это другой мир, одноцветный, скорее всего серый, холодный. Благодари себя за свой дар рисовать людей словами. Жаль, что ты не умеешь объяснить то, что видишь. Что же, придётся делать это за тебя. Будь подробней в своих письмах, я хочу видеть всех участников нашего театра твоими глазами. Черты внешности, походка, бросающиеся в глаза повадки. Это очень важно, префект. Ты увидишь, что я могу помочь. Отсюда, издалека, я могу сделать не меньше, чем жрец, мне бы только увидеть этих людей. Пусть твоими глазами, это очень хорошие глаза, глаза воина, привыкшие различать мелочи.
Я увидел Иоанна с твоей помощью, и я отвергаю его в роли Основателя.
Иисус… Жаль, что я не могу взглянуть на него своими глазами. Как бы я ни доверял твоим, но люди интересные и достойные внимания встречаются не столь часто, чтобы пренебрегать общением с ними. Интересно, что скажет жрец, но, на мой взгляд, египетское прошлое Иисуса он должен одобрить. Увы, не только иудеи грешат подобным, в наше время быть Богом — значит творить чудеса, исцеления и прочее недоступное иным. Только так можно подтвердить близость к Божественному. Нет чудес — нет бога, ибо если нет чудес и всё объяснимо естественными причинами и законами мира этого, как почувствовать человеку присутствие сил мира иного? Их не будет тогда. Торжествующий мир земной и его законы вытеснят навсегда самую память о боге из человеческого сознания… Но ум и таланты бессильны перед верой в чудеса. Что же, не стоит быть неблагодарными, используем дар нашего Основателя. Кстати, Иоанн ведь напрочь лишён подобного дара?
Хочу сказать, что этот дар — не последний у твоего Иисуса. В отличие от Иоанна, он разнообразен сам, и не требует единообразия ото всех вокруг. Он человечен, и это, безусловно, его преимущество. К нему тянутся люди, в первую очередь — простые люди. А ведь именно они — предмет нашего интереса, ибо их несравнимо больше, нежели людей богатых или одарённых.
Ты никогда не был знатоком истории, это, с моей точки зрения, существенный недостаток для политика, и я тебе неустанно твердил об этом. Но о Сократе[37] ты, конечно, слышал. Завсегдатай собраний, улиц, рынков, как и наш Иисус, не так ли? Совесть своих сограждан, призывавший их навести порядок в своём внутреннем мире. Равнодушный к вещам и деньгам, он упрекал соотечественников в излишней озабоченности делами войны, политики, предпринимательства. И при этом очень серьезно говорил о некоем Боге внутри себя, который и определяет его поступки. Собственно, за что и был казнен, за «поклонение новым Богам», и безропотно принял смерть. Как тебе такой ход событий? Чем не Основатель, которого мы ищем? Подходит ли подобная роль Иисусу? Я совершенно уверен, что и Сократ стал бы провозвестником новой религии, если бы не был столь образован, и к тому же, если бы не имел столь умных учеников. Платон[38] — великий философ, Ксенофонт[39] — не менее великий историк. Право же, это слишком. Никакой мистики, никаких чудес, никаких легенд… Одна голая правда. Они преподнесли нам своего учителя без ореола таинственности. А какая религия без чудес? Впрочем, я повторяюсь.
Иисус не слишком образован в нашем италийском понимании. Записывать свои откровения он не станет, впрочем, не делал этого и Сократ, зато постарались ученики. А ученики нашего Иисуса — это нечто совсем иное. Он ведь выбирает из среды отверженных, убогих. Поэт и мечтатель, а именно таким он выглядит в твоём описании, недаром у тебя проскальзывает нотка презрительного превосходства, когда ты пишешь о нём, Иисус говорит с ними на понятном языке. Эта среда ведь тоже не лишена поэзии, сказки — сугубо народный жанр. Они окружат его ореолом чудес, они заплачут над его жертвенной смертью. Они вознесут его Богом, если я что-нибудь понимаю в этих вопросах, а я понимаю. Я ведь и историк, я же и жрец.
Кстати, подумайте с Ормусом, должно ли быть число его сопровождающих каким-либо знаковым, магическим. Допустим, двенадцать, по числу колен израилевых? Не следует раньше времени раздражать местные религиозные власти, чтобы не мешали. В этом смысле даже двенадцать — слишком большое число, с учетом и того, что за ними нужно приглядывать. А это лишние хлопоты тебе.
Итак, я остановился на Иисусе. Нет сомнений, что наш египетский друг поступит так же. Может, ты пожалеешь об Иоанне, но придётся уступить.
Будь здоров, друг. Прислушивайся к мнению египетского гостя, и полагаю, всё будет сделано правильно.
Глава 7. Иродиада
Лёгкое осуществление своей женской власти — вот чем было для неё совокупление с мужчиной. Не существовало для неё понятия греха, прелюбодеяния. Она была рождена для этого — для длинных бессонных ночей со стонами и вздохами, для нескромных движений обольстительного тела, для завистливых взглядов женщин и горячих взглядов мужчин.
В конце концов, она на многое имела право. Ну кем он был, этот грязный полупомешанный пустынник, объявивший её развратной на всю страну? А она была внучкой Ирода Великого[40], царя, чьи владения простирались на всю Палестину, а также часть Ливана, Сирии. В Кесарии она была у себя дома, даже если бы не была при этом женой Ирода Антипы, тетрарха Галилеи. Помимо всего прочего, и это главное — она была красивой женщиной.
Во время нескольких встреч, проведённых в Галилее с тетрархом, Понтию приходилось встречаться с Иродиадой. Гордая, непреклонная, чарующая, загадочная, способная свести с ума — чего только не слышал он о ней. Его собственное впечатление было иным. Бесстыдная, дерзкая, жестокая, циничная, — вот какой она была. Но, безусловно, очень желанная женщина.
Он почувствовал знакомое волнение с первых минут общения. Встреча с незнакомой красивой женщиной всегда порождала у него жажду близости, обещала неведомые оттенки страсти, целый мир ярких и соблазнительно новых ощущений. С первых минут ни к чему не обязывающего, общего для всех разговора он знал, что будет иметь её рано или поздно. Она сказала ему это взглядом. Больше того, она сама повела себя как мужчина. Её нескромный взгляд — не украдкой, не тайком, — заскользил по его телу, она буквально раздела его глазами, оценила формы под тогой, осталась довольна полученным результатом, и именно это выразило её лицо. Понтий отнюдь не был скромником, и всё же он был смущен. Впервые женщина оценивала его столь откровенно с этой точки зрения, казалось, ей удалось даже померить размеры его мужского достоинства под одеждой. До сих пор он не был уверен, не она ли сказала ему глазами — я буду иметь тебя, мужчина, рано или поздно, я так хочу.
Поначалу он сомневался, может ли это себе позволить. В конце концов, миссия его в этой стране (как явная, лежащая на поверхности, так и тайная, скрытая ото всех), состояла не в том, чтобы овладеть женщиной тетрарха, каким бы заманчивым это ни представлялось. Понтий не боялся обидеть Ирода Антипу. После смерти Ирода Великого что Иудея, что Галилея были третьеразрядными римскими провинциями, и вряд ли Антипа, напрямую зависящий от римского благоволения, поднял бы голос по поводу недостойного поведения Пилата. Это он-то, отвергший жену, дочь набатейского царя, ради жены своего брата, Ирода Филлипа, он, упрекаемый беспрестанно за это Иоанном и народом?! Конечно, нет. Антипа, сходивший с ума по жене, бывший под её каблуком, и прекрасно изучивший её повадки, не представлял опасности для Пилата. Тут было другое. Некоторое сочувствие к Ироду Антипе, попавшему в руки к этой хищнице, разновидность мужской солидарности. Он не пытался разбираться в этом, но была здесь и доля задетой мужской гордости прокуратора, не привыкшего к тому, чтобы женщина выбирала его, как выбирают рабов на рынке, не спрашивая его мнения и не беря в расчёт его собственные желания. Он ощущал себя так, словно эта женщина, прощупав его мышцы, заглянув ему в рот и пересчитав крепкие зубы, объявила вслух: «Он мне подходит, я его беру, за деньгами пришлите вечером. Я предупрежу управляющего».
