Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
Рядом продавец блинов поливал горячий круг маслом из глиняной бутыли и тонким слоем распределял по нему опару.
- Лей, кубышка! Поливай, кубышка! Не жалей хозяйского добришка!..
Дружинку прежде всего потянуло к квасному ряду. Он жадно опорожнил полжбана и сладостно перевёл дух.
- Любишь квасок! - отметил Род.
- Ох, люблю! И житный, и медвяный, и яблочный, и яшный. Пил бы, да живота мало. И сладкий, и чёрствый… - Дружинка махнул рукой и кинул ещё две векши на мокрый прилавок. - Не зря Кисляком прозвали, - признался он, снова выпив и решительно отойдя. - Как стал я квасом почаще рот полоскать и ежесубботне грудь попаривать - поверишь ли? - дышу гораздо свободнее.
- А ты меня в Сущёво сопроводишь? - спросил Род.
- Хы, - все ещё всматривался в него Дружинка. - Нет, а ведь как похож! И каким образом уцелел? Расскажи-ка…
- Не знаю, что рассказать, - опасаясь назвать Букала, вёл щекотливый разговор Род. - Оказался в муромских лесах. Добрые люди вырастили, поставили на ноги…
С холма по площади под стать вечерней заре полился малиновый перезвон. Его тут же поддержала колокольня у пристани.
- Вечерня кончилась, - отметил Кисляк. - Внизу - у Николы Мокрого, на площади - у Пятницы… Большой праздник завтра!
- Какой праздник? - полюбопытствовал Род.
- Как это ты не знаешь? - изумился Кисляк. - А Вздвиженье? Неужто не знаешь?
Род смутился. Ведь он и в самом деле не знал. Чем объяснить?
За спиной рыночные торговцы наперебой предлагали птичий товар: голубь и курица - 9 кун, утка, гусь, журавль или лебедь - по 30 резаней. Кисляк ко всему приценивался.
- Хочешь к празднику гуся купить? - спросил Род.
- Гуся в Рождество едят. Неужто не знаешь? - ещё более изумился Дружинка. - А во Вздвиженье… Ты скажи-ка мне вот что…
«Сейчас спросит, какой веры», - догадался Род. Сам-то ишь как истово перекрестился, заслышав звон. По новгородскому опыту Роду было известно: нетерпимы к «поганым язычникам» те христиане, что любят напоказ выставлять свою набожность.
- А почему такая большая глота[40] собралась перед храмом? - перебил он Дружинку, чтобы сменить разговор.
- Выход боярского семейства любят смотреть, - пояснил Кисляк. - Давай-ка и мы притиснемся ближе. - И он ловко заработал локтями.
Когда боярская челядь стала осаживать толпу перед выходом господина, Рода оттёрли от Дружинки и он потерял его из виду. Решил, что отыщет после, сосредоточил внимание на распахнутых церковных дверях.
- Ежели Гюргий на Боровицком холме, Кучка молится в своей церкви на Чистых прудах, - отмечала навалившаяся на плечо Рода розоволикая баба в цветастом повое, - а ежели князя нет, ездит показаться народу к Пятнице. Знай наших!
- Двоевластие, как двоепупие, - уродство, и только, - откликнулся мужик позади неё.
Толпа разом колыхнулась. На паперть вышел боярин Кучка. Род понял это по богатой одежде.
- Опашень-то на Степане Иваныче, как на князе, весь зол от, с низаным кружевом и нашивкою! - восхитилась только что судачившая возле Родова плеча баба.
Внимание юноши больше привлекало лицо боярина, нежели наряд. Густой волос не по возрасту сед. Скулы так выпирают, будто глаза кулаки показывают. Улыбка в редкой бороде - яркогубым рассветом в сквозном березняке. Боярин кланялся по сторонам, приветствуя народ.
Следом за ним выступала черноглазая смуглая красавица. Не в здешнем вкусе была её излишне сочная красота, как южный приторный плод, и навязчиво бросалась в глаза. Портил её ястребиный тяжёлый взор.
Похвалу круглолицей соседки Рода заслужил яркий летник боярыни:
- Гляди-ка, жёлтая камка, а прошвы на ней - аксамит багрян! Ай да Амелфа Тимофевна!
Род вдруг так и просиял. Последней из боярской семьи в сопровождении двух девушек вышла его Улита. Не сразу её и узнаешь! Девичий повенец на закатном солнце смотрится короной. Платье, как и на мачехе, из кармазиновой камки ярко-красного цвета. Лицо надменное, как в тот первый миг, когда она глянула на него в лесу, вскочив в облике русалки с полёглого бревна. Его уж не отпугнёт Улитина надменность. Он впился глазами в боярышню и вновь, как на Букаловой повети рядом с ней, ощутил своё счастье. Улита бесстрастно оглядывала толпу, пока их взоры не встретились. Внезапно она всем телом подалась вперёд, пристально всмотрелась, закусив нижнюю губу, потом степенно приблизилась к отцу и что-то истиха произнесла, лёгким кивком указав на стоящего невдалеке Рода. Боярин обратился к свите. К нему с удивительной лёгкостью подскочил грузный пучеглазый здоровяк и тоже глянул в толпу. Все это длилось мгновения, в течение коих к паперти подоспела белая на подбор шестерня. Она и увезла боярскую семью в сопровождении конной обережи.
Род стал искать Дружинку в редеющей толпе. Крепкая рука легла ему на плечо. За спиной стоял один из челядинцев боярина, которого он только что видел в оцеплении перед толпой.
- Пойдём, парень.
- Куда? - спросил Род.
- Куда велено, - был краткий ответ.
Ещё несколько вооружённых людей обступили его. Подвели осёдланного коня. Дружинка как в воду канул.
Пришлось повиноваться.
Конная группа, миновав несколько улиц, поскакала по торной дороге бором, потом полем, только что опроставшимся от сжатой ржи. Сверкнул багряными красками обрамлённый вётлами длинный пруд. А за ним - высокие хоромы, увенчанные красными, как опрокинутые сердца, закоморами, опоясанные крытыми гульбищами, окружённые сосновыми службами под тесовыми кровлями, погребами-медушами, голубницами со стайками птиц. Подъезжавшие всадники застали ещё боярскую шестерню, остановившуюся у распахнутых ворот. Прибывшая из церкви досточтимая семья прошла пешком через двор, к крыльцу не подкатывала, ибо, как позже узнал Род, это почиталось неприличным.
2
Двое сопровождающих подвели Рода к служебной избе невдалеке от ворот.
- Сюда, что ли? - спросил один.
- Велено к Петроку Малому, - сказал второй.
Его ввели на половину избы об одном окне, пустую, как предбанник, с двумя лавками по стенам. Печь в стене лишь лицом выходила на эту половину, а боками и задом - на другую. Оттуда из-за чуть приотворенной двери журчал тихий разговор.
- Обожди тут, - велели Роду. - У боярского отрока[41] кто-то есть.
Род остался один. В тишине разговор за дверью слышался явственнее. Дверь тесовая, и стена тесовая, да тёс тонкий. Отдельные слова уловил бы каждый, а лесной охотник с острым слухом легко воспринимал всю речь.
- Ещё, - требовал сиповатый бас.
- Микифорка юродивый объявился, - ответствовал приятный мужской голос, до ужаса знакомый, только что слышанный, подпорченный разве что нотками угодливости, - Опять этот попрошатай станет в людях зыбёж подымать…
- Как опознать Микифорку? - спросил бас.
- Волосом рус, очи серы, на носу пестринки, - предательски доносил знакомый голос… Да это же Дружинка Кисляк!
Род как ужаленный вскочил, на цыпочках приблизился к стене, чтобы лучше слышать. За стеной после краткой тишины разговор возобновился:
- А ещё…
- Ещё Матфейко, съедник[42] из Стромыни. К княжескому тиуну приполз на тебя сутяжничать.
Известие сопроводилось подобострастным хихиканьем. Это был уже совсем не тот Кисляк, что у пристани.
- А не обознался ты?
- Куда уж! Приметы ведомы: в лицо пестроват, очи красно-серы…
- Ладно. Ещё…
- Ну вот ещё этот гость ваш нынешний. (Род затаил дыхание.) Гюрятин сын.
- Ты что мелешь! - возмутился бас, - Сам знаешь, Гюрятин сын умер без кормилицы двухдневным нехристем.
Ответом был неразборчивый шёпот Кисляка. Лишь последние слова прозвучали внятно:
- …Он на берег вышел, я глазам не поверил.
- Хы-хы, - презрительно надсмехнулся бас. - Чему ж поверил?
- Ему! - гулким шёпотом выдохнул Дружинка. - Допрежь на всякий случай дал знак паромщику Ждану увести его каюк, путь назад отрезать. А когда парень всю подноготную выложил, я даже возгордился своим чутьём.
- За чутье тебе и плата, - приговорил бас. - Однако надобно дотла[43] досочиться.
- Опять… Офимку? - едва распознал Род вопрос Кисляка.
- Иди. Повечер потолкуем. Вот тебе додаток… - Послышался звон монет.
Род притулился у двери, чтобы, распахнувшись, она его заслонила. Вознамерься Дружинка прикрыть за собою дверь, оба встретились бы нос к носу и не расстались так мирно, как в первый раз. Роду не приходилось выбирать. Он положился на судьбу, и та поступила милостиво. Дружинка не прикрыл за собою дверь. Это сделал его хозяин, и то не сразу, а когда Кисляк вышел из дому. Род ещё некоторое время постоял, незамеченный, потом вошёл в залу.
