Алексей Новиков - О душах живых и мертвых
Но и сейчас еще мог бы отказаться от участия в преступной дуэли Алексей Аркадьевич Столыпин.
– Господа секунданты, – вмешался князь Васильчиков, – ввиду явного отказа противников от примирения нам надлежит приступить к исполнению возложенных на нас обязанностей.
Все будто ждали этих слов. Быстро отмерили барьер в десять шагов и еще по десять шагов в обе стороны от барьера для схождения противников.
Приготовления совершались деловито и быстро. Грозовые тучи уже висели над головами. Противники встали на свои места. Им подали дальнобойные пистолеты. По условию каждый из дуэлянтов после команды мог стрелять с места или приближаясь к барьеру.
Лермонтов поднял пистолет дулом вверх.
– Сходитесь!
Поэт не сделал ни шагу. Не изменил позы. Не опустил пистолет для прицела. Он не будет стрелять в Мартышку: слишком много чести.
Мартынов рванулся к барьеру. Громкое эхо пистолетного выстрела затерялось в раскатах грома. Лермонтов упал как подкошенный, не сделав шагу ни вперед, ни назад. Секунданты бросились к нему. В боку дымилась рана. Медленно сочилась кровь. Признаки жизни быстро исчезали с лица поэта.
Трех выстрелов не потребовалось.
Гроза разразилась, хлынул ливень. На месте дуэли ни оказалось ни доктора, ни экипажа. В оцепенении стояли секунданты. Подошел Мартынов. Он поцеловал поверженного противника в холодеющий лоб, как подобает христианину. Предоставив секундантам печальные хлопоты, Николай Соломонович тотчас собрался в Пятигорск: он доложит начальству о происшедшем.
Только он сохранил полное присутствие духа; если же и допустил оплошность, то единственную – забыл на месте дуэли свою черкеску. За ней пришлось послать из города человека. Иначе, как в этой парадной черкеске, отставному майору Мартынову невместно было явиться к коменданту Пятигорска.
Судное дело № 199
Глава первая
«15 июля, около 5-ти часов вечера, разразилась ужасная буря с молнией и громом; в это самое время между горами Машукою и Бэштау скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов…»
Загадочные строки первого журнального известия о гибели поэта отражали как нельзя лучше смятение, охватившее пятигорские власти.
В самом деле – можно ли пропустить в печать сведения о том, что оный поручик Лермонтов убит на дуэли? А что скажет высшая цензура?
Около флигеля, где жил поэт, толпились люди. В низкой комнате, окрашенной в искристо-розовый цвет, покоилось на столе безжизненное тело. Возле стола расположился художник, спешивший запечатлеть облик поэта. В смежных комнатах Столыпина члены назначенной комендантом комиссии терпеливо ожидали, пока лекарь напишет медицинское заключение. Лекарь писал, старательно обдумывая каждое слово, потом прочел членам комиссии:
– «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок, ниже последнего ребра, при срастании ребра с хрящом, пробила правое и левое легкие…»
Лекарь пятигорского военного госпиталя читал заключение быстро, являя полное презрение к медицинскому невежеству господ членов комиссии.
– «…от которой раны поручик Лермонтов мгновенно, на месте поединка, помер. В удостоверении чего общим подписом и приложением печати свидетельствуем…»
Члены комиссии стали поочередно подписываться. За депутата подписался корпуса жандармов подполковник Кувшинников. После этого подполковник быстро покинул флигель и с трудом пробрался через толпу, запрудившую двор.
На улицах вдруг откуда ни возьмись во множестве появились голубые мундиры. Подполковник Кувшинников с удовлетворением отметил расторопность своих подчиненных. Но это было лишь началом его действий. Еще предстояло отправить срочное донесение графу Бенкендорфу. Надо было очень торопиться с этим делом. Пятигорский комендант полковник Ильяшенков дерзнул отправить рапорт об экстраординарном происшествии самому императору. За всю долгую службу впервые писалась подобная бумага у старого коменданта.
Власти, при всей щекотливости дела, состязались в срочности донесений. Но, кажется, всех опередил оказавшийся в Пятигорске начальник Ставропольского штаба, флигель-адъютант его величества полковник Траскин. Он первый отправил рапорт военному министру, ревнуя о том, чтобы граф Бенкендорф не оказался в преимуществе.
Словом, едва разразилась катастрофа, все власти, случившиеся в Пятигорске, тотчас сообразили – судьба навязала им дело, требующее высших распоряжений. Однако до получения этих распоряжений надо было принимать какие-то меры. Но какие? Чуть не угадай – попадешь впросак.
Полковник Траскин, старший по положению и по флигель-адъютантскому званию, отдал первые приказания. К пятигорскому коменданту пошла бумага: «Имею честь уведомить вас, что я вместе с сим прошу присланного сюда для секретного надзора корпуса жандармов подполковника Кувшинникова находиться при следствии, производимом по сему происшествию».
Едва успел отдышаться полковник Траскин, страдавший от жары из-за своей непомерной тучности, как ему подали на подпись другое отношение, тщательно переписанное с его собственного черновика: «Подполковнику Кувшинникову. По поручению, на вас возложенному, я считал бы необходимым присутствие ваше при следствии, посему я ныне же и предписал пятигорскому коменданту полковнику Ильяшенкову не приступать ни к каким распоряжениям без вашего содействия».
– Очень хорошо! – одобрил собственные действия полковник Траскин. – Пусть поусердствует пока что подполковник Кувшинников, а далее посмотрим…
Следствие только начиналось. Арестовали Мартынова и секундантов Глебова и Васильчикова. Участие остальных секундантов было скрыто от властей. О Трубецком вообще опасно было напоминать, если бы дело дошло до императора; Столыпину вряд ли простилось бы вторичное участие в дуэли.
Полковник Ильяшенков, оказавшийся в водовороте событий, совершенно потерял голову. Прочитав о том, что в следствие включается петербургский жандарм, он истово перекрестился.
– Заступитесь и далее, святители!
Но старика все-таки не оставляли в покое. К нему обратились друзья поручика Лермонтова с просьбой воздействовать на местных священников. Духовные отцы отказывались хоронить покойного, ссылаясь на то, что, по вероучению церкви, убитые на дуэли приравниваются к самоубийцам, а самоубийцам христианского погребения не полагается. Выдвинув тонкие церковно-обрядовые доводы, священнослужители старались выиграть время и получить приказ от гражданского начальства: такой приказ куда надежнее богословских аргументов. Иначе лучше вовсе не участвовать в этой темной истории.
Комендант Ильяшенков не мог и не хотел взять на себя решение вопроса, возбужденного духовенством. Кто его знает, отпевать покойника или не отпевать? А ведь он сам оказывал поблажку этому поручику при жизни. Как же быть с ним после смерти? Полковник чертыхался и проклинал духовных отцов, взваливающих на него непосильное бремя, явно относящееся к высшей политике.
Осложнения у коменданта начались еще с прошлой ночи, когда именно к нему первому явился отставной майор Мартынов и твердым голосом отрапортовал о дуэли, кончившейся смертью его противника. Многое видел в своей жизни старый служака полковник Ильяшенков, но никогда не видывал он убийцы, являющегося в таком торжественном виде. Оглядел комендант парадную его черкеску, мохнатую папаху, сверкающий кинжал – и что-то недоброе шевельнулось в солдатском сердце.
А едва посадили Мартынова, как отставного, в гражданскую тюрьму, вышла от него новая докука. В заявлении, присланном коменданту, он просил разрешения проститься с усопшим поручиком Лермонтовым по христианскому обряду.
Полковник долго вертел в руках бумагу, писанную ровным почерком, твердо округленными буквами, потом еще дольше чесал переносицу: хватило же у человека духу!
Но не хватило духу у самого коменданта, чтобы ответить майору по-человечески и по-солдатски.
В этом деле все спуталось. Вокруг имени убитого плелись неблаговидные слухи, к убийце проглядывала едва скрываемая благосклонность. Самым осторожным было препроводить просьбу Мартынова к высшему начальству, оказавшемуся в Пятигорске.
Флигель-адъютант полковник Траскин беседовал с подполковником Кувшинниковым. Кувшинников был в этот день вездесущим: он участвовал в медицинской комиссии по установлению причин смерти поручика Лермонтова, побеседовал со следователями, отправил срочное донесение графу Бенкендорфу, отдал все нужные инструкции и теперь внимал флигель-адъютанту.
Полковник Траскин сидел, скрестив руки на огромном животе, и говорил медленно, страдая от одышки:
– Так вот какое оно, дело, приключилось. Преувеличенное, к сожалению, понятие о чести. Преувеличенное, но весьма благородное… Как идет следствие?
– Еще только знакомлюсь с материалами.
