Райдо Витич - Противостояние
— Тихо, товарищ старший лейтенант, тихо, — почти пропел Шато. Ладонь на ее плечо положил осторожно. Девушка очнулась. Неуловимое движение — нож в ножны ушел. На ребят уставилась:
— Живы?
— Мы — да, — бросил Маликов. Пашутина не было. Значит минус один в группе.
— Контуженная, — прошипел капитан на дно окопа оседая, горло все трогал и не верил, что даже царапины нет. — Под трибунал отдам! — сказал и смолк, встретившись с взглядом Лены. Понял, лучше не связываться.
— Сержант, — позвал глухо. — Отведите этих… ко мне. И накормить.
Утром пришла машина. Детей отправляли в тыл, группа сопровождала их до развилки, а там пешком на базу.
Глава 42
Ян замучил Артура вопросами, и тот не сдержал себя, сказал, что Лена погибла, чтобы брат больше не тревожил его и сам зря не тревожился. А после войны само все выясниться.
Главное до победы дожить.
Новый год встречали в уютном блиндаже. Николай стал подполковником, получил орден Суворова.
Были освобождены Киев, Донбасс, вот, вот ждали прорыва блокады Ленинграда.
Вроде радуйся, а Николай замкнулся. Сидел и смотрел на свое «богатство»: звезда героя, газетная вырезка с фото, потертая уже и документы в крови — все, что от Лены осталось.
— Чего сидим? — спросил Семеновский, проходя в блиндаж. Санин сгреб сокровища, убрал в карманы.
— С Новым, сорок четвертым годом, между прочим, — ввалился следом Грызов, звеня орденами и медалями. На стол бутыль самогона поставил. — Подарок, — и заорал. — Миша?! Ну, чего, отмечать будем, нет?!
— Сейчас! — заулыбался тот, давай на стол метать. — Я уж думал мы в тишине сидеть будем.
— Не будем!
Семеновский что-то достал из планшета, положил перед Николаем:
— А это от меня подарок, — улыбнулся хитро. Санин сидел и смотрел — фото, прекрасный снимок: он и Леночка в обнимку. Не обманул, значит, корреспондент? Сгреб, чтобы не озвереть от боли, что мигом душу вывернула. В лист бумаги снимок завернул, и кивнул политруку: спасибо.
— Разговорчивый ты, а? Слов нет.
— Ничего, выпьет сейчас, разговорится, — кружку с бражкой поднял. — Чтобы к весне ни одного фашиста на нашей земле не было!
— А мы все живы, — согласился Семеновский.
— Будем. Войне вот, вот конец.
Слышал это уже Николай, в сорок первом, в сорок втором, в сорок третьем. А война все идет. Третий год! Все забрала, все уничтожила.
Как жить после будут?
Лена Новый год с группой в тылу врага встречала, на снегу лежала и охранение лагеря в бинокль рассматривала, но видела и продрогших, изможденных людей, загнанных за колючку как собак. Большинство старики, дети совсем. По данным разведки, жители пяти близлежайших к фронту сел.
— Звереют фашисты совсем, — протянул Шато.
— С этим потом, — отрезала. — На тебе вышка слева.
— Ой, да вышка, не смешите меня. Видно же, что впопыхах лагерь организовали. В два ножа постовых убрать и взвод охраны положить — люди свободны.
— Маликов, Коробков — на вас колючка.
— Есть, — поползли по снегу, осторожно к заграждению приближаясь.
— Давай Шато, — бросила Сержанту. — Рекунов, твоя вышка справа. Сверились.
— Четыре ноль одна.
— Начали в четыре ноль десять.
— Понял.
Лена двинулась ползком с остальными ближе к единственному дому, стоящему за колючкой, окружили его. Там немцы грелись, дым вылил из трубы. Человек пять, укутанных в шали фашистов, в валенках, притоптывали у избы, переговаривались.
Мороз, холодно солдатам. А каково детям, которые уже несколько дней здесь и не пищи ни тепла не видят?
Ровно в четыре десять с «вышек» упали постовые, а Лена кинула гранату в избу. Полыхнуло замечательно. Будет людям костерок, чтобы погреться.
Обычный бой, обычная операция.
В четыре двадцать пошла пехота и уже ближе к пяти была за лагерем. Население эвакуировали, машины подошли, подводы. Лена смотрела на обмороженных, полуживых людей и впервые хотела закурить. А еще выпить, литр спирта.
Многих так и не подняли со снега — ледышки. И среди них — малыши. Лежали скрюченные на морозе тельца и душу выворачивали. Какой-то солдат плакал не стесняясь. Остальные скорбно смотрели на усеянное трупами поле.
Жутко, когда после боя трупы солдат валяются, но когда дети, старики, порой парами смерзшиеся, в попытке хоть, как-то согреть ребенка — это вовсе невыносимо.
Санина отвернулась и вдруг не сдержалась, дала очередь в небо, истошно закричав. И рухнула на колени. Голову обнесло, ноги сами подогнулись — темно перед глазами.
Нашатырь в чувство привел — Мария позаботилась.
— Держись, — прошептала хрипло. Лена лицо снегом умыла, дурман из головы выгоняя и кивнула: до победы хоть как продержусь. Пока хоть один фашист жив, жить будет всем назло. Есть зачем.
Уверена была, а в январе уже точно не знала.
На задание пришли, людей выводить, а они все в овраге, один на другом лежат застреленные. Старик седой, молодка, пацаненок рукой в подол ей вцепился. Волосы ветер треплет, а сам ребенок застыл уже. Грудничок, бабка, мальчишка лет двенадцати, девочка его же возраста — кому они мешали?
— Сколько же это будет? — ворот гимнастерки рванула. Душно стало и, сил нет.
Валера подхватил.
Злая зима выдалась, жестокая. Тех ужасов, каких за нее навидалась, за все два с половиной года войны не видела. А дальше хуже только было.
И вроде радуйся — Ленинград освобожден. Снята блокада. Украину очищают. Белоруссию, а душу как выжгли — столько бед вокруг, что не до радости.
Куда не посмотри — опустевшие села, овраги с убитыми, разрушенные города.
Нищета и разруха
Весна садами цвела. Теперь Санин со своими бойцами относился ко второму Белорусскому фронту. С января по май из боев не выходили и шли, шли вперед. Взяли Могилев, окружив значительную группировку фрицев, дальше шли на Барановичи.
Знакомые места, по ним Николай в сорок первом с Леночкой и Санькой бежал, только нет ребят, и места не узнать.
Солдаты освобождали населенные пункты, они значились на карте, но на деле их не было. Николай шел с батальоном и смотрел на обугленные печи — все, что осталось от деревни. А в конце — женщина, как привидение стоит.
— Пришли? — прошептала. — Поздно.
И упала, умерла.
У солдат лица мрачные, понять мужчины ничего не могут. За деревней сад видно был — головешки по ветру летят.
— Яблони-то за что жечь? — просипел пожилой солдат.
Молчали все. Скорбное место, тяжело здесь.
Деревню прошли и застыли все — у пригорка человек тридцать — молодые и старые. Совсем молодые и совсем старые. Застрелены.
Бойцы лицами почернели — детей-то за что?
И куда не придешь — как вымело всех.
Кто мог предположить, что таким возвращение домой будет? Что вместо дома — головешки ждут, а семья или от голода умерла, или угнана, или расстреляна или повешена.
Пили с горя по-черному, да не глушило горе.
Колючка концлагерей, люди — скелеты, виселицы — все это изо дня в день. Один из солдат в родную деревню пришел, увидел только печку, узнал, что нет семьи, еще в сорок втором сожгли вместе с деревней и, с ума сошел.
Николай все ждал, Сашку встретит. Крепко здесь партизаны работали, целые районы свободными от фашистов держали и при наступлении было много меньше боев, а значит потерь. С одним отрядом соединились и Санин все выспрашивал, слышали может — Дрозд, лейтенант Дроздов! Нет, не слышали, не видели.
К лету у Пинска встали, затишье наступило.
Санин смотрел на до боли знакомые места и своим глазам не верил, что вернулся. Через три года вернулся!
— Что все высматриваешь, Коль? — спросил Грызов, видя как подполковник внимательно всматривается вдаль, в густые леса, виднеющиеся за линией окопов. Стоит не чураясь, не боясь на пулю снайпера напороться. Маяком просто стоят.
— В сорок первом мы здесь выходили. Сколько нас было? "Тетя Клава", Санька, Леночка, я. Голушко, Летунов, Перемыст… Там, справа накрыло. Заимка и дед странный, лесник. Матвей.
Закурил и решился.
— Схожу.
— Сдурел?
— Миша?!
Белозерцев высунулся из блиндажа.
— Прикроешь. Через час буду.
И двинулся, автомат на плече поправив.
— Маш, иди-ка с ним. Видишь, страха не мает, — посоветовал Грызов.
— Понял, — семечку в рот закинул, автомат взял и за командиром.
Час не меньше плутали, вышли на деревню. Николай в дом зашел, водицы испил, помня, как в сорок первом гнали его со двора за просьбу воды дать. Только не та деревня, и не мужчина — хозяйка встретила.
Оттер губы, спросил:
— Тут заимка у вас недалеко есть. Лесник угрюмый еще такой. Дед Матвей. Как пройти, не подскажите?
Женщина улыбку потеряла, кончик платка к губам поднесла:
