Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы
Князь уж ни о чем не сожалел и ничего не чурался. К нему пришла та конечная мудрость, когда он словно бы поднялся над всем живым и мертвым, над друзьями и врагами, и все они сравнялись в его памяти. Он уж ни о чем не жалел и ничему не радовался.
Определена ему с семьею для жития деревня Кологоры под воеводскою Пинегой. Сухими глазами смотрел он на новое свое обиталище, на крепкие о двух ярусах дома с множеством окон, обращенных к солнцу, с белыми наличниками, с взвозами и городьбой, с резными коньками, с просторными поветями, с затейливыми крыльцами-балконами, или по местному, балахонами. Дерево было дешево, деревеньки-околы утопали в лесах.
И та деревенька, что приютилась «около горы» — Кологоры, ничем не отличалась от остальных. Разве что избы стояли здесь не в два порядка, а свободней. Глядишь, одна повернулась к соседке боком, отвернулась окнами другая, ушла подалее третья… Все характерны, все со своими приметами. У коих угрюмство на лице-фасаде написано, у иных же веселие.
Вот тут и встретил свой седьмидесятый годок князь Василий Голицын. Был великий, а стал никакой — деревенский дед, как все, и борода сивая, как у здешних дедов. Все — старой веры, все двумя перстами крестятся.
Все у него затмилось: память, речи, слух. А о докторах в деревне не слыхали и слова такого не знали. Лечились, как заповедали деды, — травами, медом да толчеными мурашами — муравьями.
Пуще всего донимали его замутненные глаза. Уставится в книгу, а строчки плывут, плывут себе, подмигивая да поддразнивая — догадайся, мол.
Воеводская Пинега была недалече, и Алеша с Ванюшей — ему уж двадцатый год пошел — часто наведывались туда за новостями, а потом как-никак общество. Там он и приглядел себе невесту — дочь воеводы Неёлова Татиану. Воевода был из беспородных, а потому почитал за честь породниться с князем Василием, хоть и опальным. Послал за князем и княгиней свою рессорную карету, коя служила ему для торжественных выездов.
Свадьбу сыграли с уездной пышностью. Князь Василий сидел во главе стола и принимал поздравления. Звуки были невнятны, но на каждый он отвечал легким наклоном головы.
Все в нем угасало — все чувства: радость и печаль, память и горе. И вместе с тем обострялось внутреннее зрение. Жизнь как бы открывала все потаенные углы, те, куда он прежде не заглядывал, те, которыми пренебрегал. Отчасти высокомерно, отчасти по неведению. Открывалось неведомое, неожиданное.
Однажды воевода Степан Неёлов предложил ему обозреть Красногорский монастырь.
Князь подставил ухо. «Какой, какой?» — «Крас-но-горский», — по слогам отчеканил воевода.
Князь Василий оживился. Как же, в Пустозерске основалось подворье этого монастыря, и он свел знакомство, а то и дружбу с келарем Антонием, с ключарем Сергием и с рыбарями, кои промышляли красную рыбу для монастырской братии.
— Извольте, я поеду.
— Верст десять всего, а то и менее, — ободрил его воевода.
Игумен Макарий — отчего-то поставляли в игумены монастыря все больше монахов по имени Макарий — встретил князя с почетом. Он был словоохотлив и все норовил показать князю здешние красоты.
Монастырь утвердился на горе, которая некогда называлась Черной, но потом по причине красот окрестностей была переименована в Красную. И вид с монастырской колокольни открывался действительно необыкновенный. На склонах — луга и монастырские пашни, подступающие к лесным дебрям, серебряной лентой меж живописных лесистых берегов извивается Пинега, то тут, то там выглядывают церковные главки окрестных деревень: Сояла, Вонга, Юрола…
— Монастырь сей основан по велению царя Василья Шуйского, — дудел в рожок, приставленный к уху князя игумен: — Есть место годно к монастырскому строению… на Пинеге реке близ Волока Пинежского в диком лесу, слывет Черная Гора, да будет так — таково указал царь Василий…
— Царь Василий перешел дорогу на царство моему деду, князю Василью Васильевичу Голицыну. Хитростью да обманом. А московские дюж желали деда царем, — оживился князь.
— Стало быть, посему царь Василий недолго процарствовал. Господь не попустил, — заметил игумен.
— Коли бы не его вероломство, была бы династия Голицыных на российском престоле, — продолжал князь. — И я бы не был столь унижен Романовыми. Нынешним их отпрыском царем Петром. Широко шагает ныне, а куда придет?
— Не к добру, не к добру, — поддакнул игумен.
— Вот то-то же!
— Государь Алексей Михайлович нашему монастырю покровительствовал, указал на море-окиян наемных людей посылать для промыслу морского зверя, песца да белого медведя. Досягали аж до Новой Земли. А от богатств монастырских и подворья завели: в Холмогорах, в самом Архангельске да и в Пустозерске. Семужка, икорка на Москву шла, к цареву столу. И поныне отправляем обозы. Опять же иконы чтимые от жертвователей во храме. Желаете ли поглядеть да и приложиться?
Князь пожелал поглядеть. С трудом передвигая ноги, он поднялся на паперть и прошел в собор.
— Вот, изволите ли поглядеть, чтимая икона Владимирской Богоматери со времен основания монастыря. А вот Иверская — тож жертвенная…
Князь смотрел на священные изображения пустыми глазами. Он давно утратил веру в них. Они были равнодушны и безгласны. Они никак не откликались на обращения к ним, на прошения и моления, сколь бы истовы они ни были, сколь бы сердце ни было отдано им.
— А что, отец игумен, ежели я изберу место вот тут, возле паперти для последнего своего упокоения? — неожиданно вопросил князь.
— Почтем за честь, как же, государь милостивый, — пробормотал оторопевший монах.
С этою мыслью князь возвратился к себе. Он уже знал: надобно готовиться. Он так и сказал княгине и детям:
— Подоспел мой смертный час. Отпустите меня с миром. Простите: моя в том вина, что вы столь много претерпели, моя, да…
— Полно, батюшка, — сказал Алексей. — Дождаться бы тебе царевой милости. Да еще внуков от Ванюши.
— Царь Петр давно похоронил меня. Давным-давно. А я на диво ему жив. И коли доведется кому-нибудь из вас, то скажите ему: простил я его. На пороге могилы — простил.
Опочил князь Василий тихо, ангельскою кончиною — уснул и не проснулся. В его бумагах нашли эпитафию, им сочиненную на случай. Ее и вырезали на деревянном кресте, водруженном на могиле князя в Красногорском монастыре.
«В сей могиле покоится прах князя Василия Васильевича Голицына, родившегося в 1643 годе от Рождества Христова и скончавшего свой земной путь 21-го априлия 1714 года. Ближний боярин, Царственныя большия государетвенныя печати Оберегатель, глава многих приказов и четей, он был взыскан всеми почестями и претерпел все несчастия. Да почиет он с миром».
Memento mori.
Комментарии
Гордин Руфин Руфинович — современный российский прозаик, член СП РСФСР, член Международной ассоциации писателей баталистов и маринистов, член СП Молдовы. Автор исторических романов «Колокола опалы» и «Свирель любви» (1984) о судьбе «полудержавного властелина» А. Д. Меншикова, «Под звездой Кутузова» (1987), «Под пушкинской звездой» (1989), «Жестокая конфузия царя Петра» (1995), «Петру Великому покорствует Персида» (1997), «Шествие императрицы, или Ворота в Византию» (1998), «Цари… царевичи… царевны…» (2001).
По признанию самого автора, он строго следует историческим реалиям, помня крылатое выражение Цицерона: «История — учительница жизни».
«Игра судьбы» — новый исторический роман писателя. Публикуется впервые.
Стр. 13. …слышали о нашем расколе? — Раскол — отделение от Русской православной церкви части верующих, не признавших церковной реформы Никона.
…А Лютер, а Кальвин?! — Лютер Мартин (1483–1546) — деятель Реформации в Германии, отвергавший основные догматы католицизма; основатель лютеранства. Кальвин Жан (1509–1564) — французский деятель Реформации, основатель кальвинизма; отличался крайней религиозной нетерпимостью.
Стр. 19. …при царе Федоре. — Федор Алексеевич (1661–1682) — русский царь с 1676 г. Сын Алексея Михайловича; при нем правили различные группы дворян.
Стр. 20. Петр был из Нарышкиных… — Отец Петра I — царь Алексей Михайлович — был женат первым браком на М. И. Милославской, матери царя Ивана V и царевны Софьи; вторым браком царь Алексей Михайлович был женат на Н. К. Нарышкиной — матери Петра I. После смерти царя Федора Алексеевича Нарышкины провозгласили царем младшего царевича Петра, отстранив старшего брата Ивана Алексеевича, болезненного и неспособного к государственным делам. Во время стрелецкого бунта 1682 г. Иван V Алексеевич был посажен на престол и утвержден Земским собором в качестве «первого» царя; его младший брат Петр стал считаться «вторым» царем, а царевна Софья Алексеевна — регентшей при обоих царях.
