Наоми Френкель - Смерть отца
– Не знаю, доктор. Он отрицает, что у него есть такая степень, но я не могу произнести его имя без нее.
– Не занимается ли он производством и торговлей стали и железа, господин Вольдемар?
– Да, это его дело.
– Если так, то я знаком с господином Леви. И его дочь – невеста того офицера полиции? – Александр начинает прохаживаться по комнате, скрестив руки за спиной.
– Плохо дело. Очень плохо.
– Плохо, доктор. Знаю, что плохо. Больше никогда не сделаю того, что я сделал.
– Нет, господин Шпац, я не имею в виду ваш поступок, ничего плохого вы не сделали.
– Нет, доктор? Вы полагаете, что нет? – вскакивает Шпац со стула и начинает сопровождать Александра в его прогулке по комнате. Неожиданно оба останавливают свою стремительную прогулку и смеются.
– Ваша слежка за Марго и офицером, – говорит Александр, – невероятно важна, господин Вольдемар.
– Господин доктор, что нового у вас по делу Аполлона?
– Суд его отложен на время после выборов.
– После выборов? – тяжко вздыхает Шпац и направляется к окну. Старые дома за окном, опираются друг на друга, как инвалиды. Свет из окон тянется полосами в темноте, освещая местами тихую безлюдную улицу. Глаза Шпаца тонут в волнах тьмы за окном.
– Доктор, – печально говорит Шпац Александру, который подошел к нему, – завтра я покидаю Берлин. Уезжаю в родной мой город Нюрнберг. Гитлер завтра устраивает там большое выступление. Патриции свободного города готовятся встретить его торжественной процессией, подобно пилигримам, поклоняющимся святому месту. Я еду все это запечатлеть в моей тетради.
– Когда вы вернетесь оттуда, господин Шпац, приходите ко мне со своими рисунками. Они меня очень интересуют.
– Вправду? Ах, доктор, беда в том, что только вы это говорите.
– Господин Шпац, – Александр кладет руку на плечо молодого человека из Нюрнберга, – ведите себя там осторожно. Дни трудные, и человек должен остерегаться. С этими шутки плохи.
– Уважаемый доктор, – смотрят на него карие глаза Шпаца с обожанием, – не беспокойтесь за меня. Ко мне никто не относится всерьез.
– Не обращайте внимания на слова людей. Во дворах тиранов правду слышали лишь из уст паяцев. Разве мы не вернулись к существованию во дворах и дворцах тиранов, господин Шпац?
– Уважаемый доктор, не называйте меня господином Шпацем. Обращайтесь ко мне по имени – Вольдемар.
– Когда вы вернетесь оттуда, Вольдемар, немедленно сообщите мне. Я беспокоюсь за вас.
– Премного благодарен, доктор!
– До свидания, Вольдемар.
* * *На перекрестке, где поезд метро выходит из-под земли на поверхность, всегда большая суматоха. Забитые толпами улицы встречаются в этом месте, и перекресток освещен множеством фонарей. Рельсы метро покоятся здесь на бетонных столбах посреди широкого шоссе.
Около одного из таких столбов стоят Иоанна и Саул. Он прислонился спиной к столбу, руки в карманах. Иоанна опустила голову. Она не знает, что делать с руками. Она скрещивает их на животе, и снова они опускаются, и вяло висят вдоль тела.
– Так обо мне говорят в подразделении, как ты рассказываешь?
– Тебя очень критикуют.
– Так я и полагал. Завтра меня точно не утвердят кандидатом. Но я их опережу, Хана. – Саул гордо вскидывает голову. – Сразу же с началом беседы я встану и скажу им: я снимаю свою кандидатуру на молодежную репатриацию. Лучше будет, если я первый им скажу, чем они мне.
– Нет, нет, Саул! Ничего им не говори. Дай мне сказать первой.
– Тебе? И что ты им скажешь?
– Я расскажу им о том английском преступнике, который сумел проникнуть в тайник, где хранились драгоценности королевы и украсть их. Когда его поймали, то не наказали, а дали ему награду за ловкость, мужество и смелость.
– Хана, не начинай там со своими байками. Англичане, эти империалисты, в подразделении не являются образцом.
– Но и ты достоин награды за мужество и силу духа. Ничего плохого ты не сделал.
– Я нарушил законы Движения, Хана.
– Но не любой грех абсолютное зло.
– Если ты так будешь говорить там, тебя тоже подвергнут критике.
– Меня и так критикуют. Потому мне можно говорить то, что я думаю.
Суета вокруг усиливается. На мосту, над их головами гремит поезд. Воздух дрожит от шума сверху и криков людей. Какое-то напряженное ожидание ощущается в воздухе. Оно приходит от колышущихся и шуршащих флагов, от огромных плакатов, от нервных физиономий людей, свистков полицейских, гудков автомобилей. Широкий луч света одной из машин ударяет в столб, на который опираются Саул и Иоанна. На столбе написано красной краской:
«Евреи, вон!»
– Саул, смотри, что там написано! – вскрикивает Иоанна. – Пошли отсюда!
Саул сплевывает, и они переходят к другому столбу. И тут большие красные буквы:
«Против Версальского договора!»
– Тут можно стоять, – решает Саул.
Теперь Иоанна прислоняется спиной к столбу, а Саул стоит перед ней.
– Саул, что ты будешь делать, если тебя не утвердят кандидатом на молодежную репатриацию?
– Тогда, – пожимает Саул плечами, – придется пойти на кладбище и работать там у садовника.
– Нет, ты должен ехать в страну Израиля, в любом случае.
– Но они меня не утвердят.
Сердце Иоанны сжимается от горя за друга. О, если бы она могла ему помочь! Но в Движении никто не прислушается к ее голосу.
– Саул, – возникла у нее идея, она выпрямляется, – пойдем к той женщине, расскажем ей всю правду. Она поможет нам.
– Откуда ты знаешь, Хана? Ты ведь с ней совсем не знакома.
– Да, не знакома, но я себе ее представляю. Она так добра, Саул, щедра душой, и все понимает.
Лицо Саула напряжено, словно взвалили ему на спину груз. Молчание длится долго, пока он говорит Иоанне ломающимся тонким фальцетом:
– Да, идея хороша. Пойдем к ней и расскажем всю правду. Может, она и согласится нам помочь. Филипп говорит, что у этой госпожи нельзя заранее знать, что она скажет и что решит. У нее свое мнение и свой подход к любому делу. Но если согласится мне помочь, она может поговорить с Беллой, которая сейчас работает секретаршей сионистского Движения. И если она убедит Беллу, та сможет убедить и подразделение. Можно также попросить дядю Филиппа, чтобы он поговорил с госпожой.
Иоанна совсем сбита с толку таким количеством вариантов, вырывающимся воистину потоком из уст Саула. А тот завершает весь свой монолог вопросом:
– Когда мы пойдем к госпоже, Хана?
Хорошо, что Саул не видит смущенного и покрасневшего лица Иоанны. Она почти погружает голову в воротник своей куртки.
– Ты не слышишь, Хана? Когда мы пойдем к госпоже?
– Отец очень болен, Саул… С тех пор, как он так сильно заболел, никто из нашего дома не выходит. Даже Гейнц и дед не едут на фабрику. Фрида согласилась с тем, что я завтра не пойду в школу, и также доктор Гейзе сказал мне, что придет нас проведать. И если хочу остаться около отца, то мне можно в школу не приходить Неудобно мне покидать дом, Саул. Я даже в Движение сейчас не пойду.
– Из-за отца ты не пойдешь в Движение?
– Да, Саул, – отвечает Иоанна слабым голосом. – Но у меня день рождения через несколько дней. Отец сказал, что хочет, чтобы мы отпраздновали это дома, как каждый год. Дед сказал, что так и будет, что не надо дать отцу почувствовать, что он очень болен. И Белла сказала мне сегодня по телефону, что если я не могу прийти в Движение, все подразделение придет ко мне в день рождения.
– Конечно, Иоанна. Все придем. И я… каждый день буду приходить.
– И не пугайся, если электрический звонок не будет звучать. Выключили его, чтобы не мешал отцу. Свистни мне из сада нашим условным свистом, принятым в Движении.
Шум вокруг усилился. Каждый раз, когда раздается свисток полицейского, плечи Саула передергиваются. Пьяница хохочет им в лицо. Саул протягивает руки вперед, опираясь спиной о столб, Иоанна стоит между его рук защищенной. Пьяница продолжает свой путь, Саул не опускает рук.
– Но, Саул, если в молодежном движении будет беседа, я все-таки приду туда, и скажу то, что хочу сказать, даже если меня не будут слушать.
– Беседа перенесена на время после выборов. Белла сейчас очень занята. Знаешь, начали снова организовывать еврейскую самооборону. Боятся, что в день выборов и сразу после них начнутся погромы в еврейском квартале. Белла – в штабе обороны, и дядя Филипп тоже.
– После выборов? Может, к этому времени отец выздоровеет?
– Конечно, Хана. Не будь такой грустной.
– Но к той женщине ты должен пойти немедленно, завтра – сам.
– Нет, я тебя подожду.
– Когда же ты успеешь повлиять на Беллу, а она – на подразделение, и Филипп – на нее…
– А-а, это не проблема!
На шоссе усиливается движение. Машины, как огромные черепахи, останавливаются каждый миг, и рядам их нет конца. На переходах стоят плотной толпой пешеходы, собирающиеся переходить шоссе, и тем временем читающие листовки, которые им суют со всех сторон. Все улицы усеяны листовками и плакатами. Бумажный дождь сошел на столицу. Даже под мостом, по которому проносятся поезда метро, крутятся раздатчики листовок.
