Виталий Полупуднев - Митридат
– Идите, – сказал он, отвернувшись.
Бакх, поднявшись на ноги после заключительного поклона, спросил с робостью:
– Куда его? Внести во дворец?
– Нет, нет! – почти с испугом ответил царь, подверженный суеверному чувству боязни мертвых. – Отправить обратно в порт! Огласить, что царевич умер после раскаяния в содеянном. И похоронить с почетом как царского сына!
Он так и не взглянул на труп Махара. И не показался вне дворца на другое утро, когда город провожал в страну теней своего недавнего повелителя. В это же время без огласки были пытаемы и казнены все, кто окружал Махара при жизни и разделил с ним позор измены. Умер и Фрасибул, которого истязали особенно жестоко. Митридат не забыл, что именно Фрасибул отвез Лукуллу золотой венок и письмо Махара с клятвенными заверениями в верности Риму. Царь знал толк в мучительстве и сам дал указания о пытках.
Но казнены были лишь понтийские приближенные Махара. Все друзья и советники из числа боспорцев получили прощение. В том числе и Асандр. Это была не милость, как поняли рассудительные люди, а расчет. Митридат не хотел портить отношений с боспорцами и проявил к ним не свойственную ему снисходительность.
Не был судим и Неоптолем, ибо его не оказалось в живых. После встречи с царем на берегу пролива он уединился в своем доме, потом его видели в храмах, приносящим жертву богам. В день, когда стало известно о смерти Махара, он приказал рабам приготовить вино и теплую ванну. Рабы на допросе говорили, что господин лег в ванну, выпил несколько ритонов цельного, крепкого вина. После приказал принести острый нож. Взяв в руки нож, попробовал пальцем остроту лезвия и жестом удалил перепуганных рабов. Через полчаса рабы заглянули тайком в ванную и увидели, что хозяин плавает уже не в воде, а в крови. С криками они собрались вокруг и извлекли Неоптолема из ванны, уже бездыханного.
– Он сам вскрыл себе жилы и изошел кровью!.. Но разве нам поверят? – в ужасе говорили рабы, зная, что их ожидают страшные пытки и казнь.
– О боги! – рыдали служанки-рабыни. – Что нам делать? Ведь нас обвинят в его смерти!
Но ничего не произошло. Явились посланные царя в черных одеждах, осмотрели труп, обшарили все покои дома. С деловым и строгим видом сложили в мешки золотые вещи, дорогое оружие и посуду и отправили во дворец на плечах носильщиков-рабов, под охраной каппадокийских латников, вооруженных ксифосами – остроконечными прямыми мечами.
Всю рабскую челядь согнали во внутренний двор, дом опечатали, а верным слугам Неоптолема приказали:
– Обмойте и умастите тело господина, нарядите его в лучшие одежды и подготовьте к погребению.
Неоптолем был похоронен одновременно с Махаром. Были соблюдены все обычаи, принесены жертвы богам, воскурены ароматные смолы из дерева стиракс. Никто из рабов не был наказан. Все они перешли под власть дворца и отныне стали царскими рабами.
В доме Неоптолема поселился Тирибаз со своими приближенными и слугами. Это был удобный и просторный дом, и Тирибаз угадал заботу Митридата. Вообще после казней и пыток царь становился необыкновенно милостив.
Фарнак воспользовался этим временным настроением отца и, поклонившись, попросил отдать ему порабощенного воина Митрааса как гопломаха, который будет обучать молодых воинов рукопашному бою.
Царь задумался и сказал милостиво, но многозначительно:
– Мягкая у тебя душа, Фарнак! Будущему царю это непростительно. И придет время, ты пострадаешь от этой слабости! Но не хочу обижать тебя, возьми раба, может, ты и не раскаешься в этом. Скажу лишь, что прощенный изменник – изменит вновь!
Облобызав край царской одежды, Фарнак направился в войсковой обоз, где и нашел Митрааса прикованным цепью к дышлу большой телеги. Он сидел на голой земле в пеньковом рубище, с обгорелыми на солнце обнаженными руками. Увидев царевича, распростерся перед ним на земле. Тот сказал весело:
– Тебе повезло, Митраас! Я беру тебя в свой отряд! Люди, раскуйте воина!
Когда с Махаром и его окружением было покончено, на сердце у старого царя стало холодно и пусто. Он втайне рассчитывал на раскаяние Махара. Ему казалось даже, что он нашел бы в себе силы простить его. Правда, сместил бы с высокого поста, к тому же и нужды в наместнике теперь не было. Возможно, Махар был бы назначен на должность начальника из передовых отрядов, дабы иметь возможность в битве искупить вину свою. Но теперь эти запоздалые сожаления не имели смысла.
Часть VI.
Низвержение Кроноса
I
Тысячная рать на ретивых конях, сопровождаемая десятком боевых колесниц, показалась в скифских степях Тавриды.
Митридат с сыновьями и полководцами во главе лучших конных отрядов выехал на большое полевание. Этим он хотел показать, что считает скифские равнины своими и волен разъезжать по их просторам, не спрашивая позволения у скифского царя.
Более того – он послал в Неаполь гонцов с вестью, что пожалует сам в столицу Скифии как гость и как владыка. Известно, что царей-властелинов не приглашают, они сами решают, куда пожаловать и зачем.
Фарзой, царь скифский, был встревожен и уязвлен. Но царица Табана, его уже престарелая и недужная супруга, поднялась с одра болезни и, совершив жертвенное гадание, получила откровение богов. Небожители поведали ей, что сейчас не время противоречить Митридату, ибо не случайно он выехал на охоту во всеоружии и не задумается с ходу осадить Неаполь.
Поэтому Митридат был принят в Неаполе как повелитель. Фарзой встретил его перед воротами города пешим, с обнаженной головой, выражая этим покорность. Скифский царь преклонил колена и громко повторил клятвенные слова, подтверждающие его верность понтийскому царю и готовность платить условленную дань.
Высокий гость и повелитель однако не заставил Фарзоя следовать за хвостом своего коня, но спрыгнул с седла с легкостью юноши, обнял скифского царя на глазах всего войска и народа и поцеловал в уста, что по восточным понятиям означало самую высокую честь. Все слышали, как он назвал Фарзоя братом и с улыбкой говорил, что счастлив видеть его и вкусить от его яств за общим столом.
Они вместе взошли на боевую колесницу и, обнявшись, въехали в город под крики толпы и грохот, с которым воины ударяли в щиты древками копий. Неапольцы дивились, увидев стройных заморских коней, сказочно богатые одежды всадников из царской свиты, блестящие доспехи и добротное оружие Митридатова воинства.
Митридат перед выездом окрасил бороду в иссиня-черный цвет и стал как бы моложе. На его голове, подобно золотой башне, возвышалась большая китара, переливающаяся огнями самоцветов.
Люди толпились по сторонам и показывали пальцами то на двух царей, то на сыновей Митридата, которые следовали за царской колесницей на белоснежных арамейских жеребцах. Особенно поражались красоте и наряду Эксиподра, украсившего собою царский кортеж не менее всех драгоценных камней, вместе взятых. Черноглазую подвижную Клеопатру тоже приняли за царского сына. Она так уверенно и невесомо гарцевала на горячем скакуне, что выглядела лихим наездником и снискала восхищение конелюбивых степняков.
Куда скромнее и проще были одежды и вооружение Фарнака, сурового витязя, который крепость доспехов и остроту меча ставил выше их позолоты. Он с любопытством приглядывался к снаряжению степного воинства, то слишком легкого, годного лишь для лихих налетов, то громоздкого, состоящего из сарматских катафракт и увесистых копий.
«Сплочения и выучки – вот чего недостает этим воинам, так же, как и тем вооруженным племенам, что кочуют за морем!.. Лихости, как видно, много, а стойкости нет!»
Так думал царевич-воин, который, зная о далеко идущих планах отца, пытался представить, во что обойдется победа над Римом, если боги будут милостивы. Нужно еще увидеть и оценить самобытные рати роксоланов и аланов, которые, как говорят, более грозны, нежели скифские.
Прежде чем начать пиры и шумные выезды на травлю степного зверья и состязания в силе и ловкости, Митридат принес скифским богам щедрые жертвы, а потом отправился навестить болящую царицу Табану. Он был достаточно наслышан об этой умной и дальновидной женщине, владеющей даром прорицания. Бывшая агарская княгиня, она в свое время принесла скифскому царю в виде приданого союз с агарами и роксоланами, благодаря которому Скифия окрепла и вот уже три десятилетия не вела войн и не утратила ни одной пяди своих земель. Но годы, а особенно недуги сразили ее раньше, чем Фарзоя, который, несмотря на седину волос, выглядел молодцом, лихо ездил верхом, смело прикладывался к чаше и любил мясную еду.
Когда-то скифский царь побывал в Элладе и славился как человек высокой культуры, последователь греческого образа жизни. Но, видимо, это осталось в прошлом. Не утратив внешней щеголеватости и некоторых замашек, усвоенных среди эллинов, Фарзой в остальном уступил обычаям и привычкам степных соотечественников. Возможно, в этом был свой расчет. Чтобы считаться подлинно скифским царем и стяжать любовь и преданность народа, ему пришлось отказаться от слишком усердного подражания заморским манерам. Иначе он рисковал попасть в положение легендарного скифского царевича Анахарсиса, который изменил богам и обычаям родины, за что и пострадал. Фарзой «оскифился» весьма основательно, так же как и его дворец, построенный на эллинский образец еще при Скилуре.
