Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
Вольфганг прибыл в Мюнхен в первый день рождества и немедленно отправился с визитом к Веберам. Они жили в доме, находившемся поблизости от театра и роскошной резиденции курфюрста, и Вольфганг сразу заметил, что положение семьи поправилось. Дом был большой и внушительный – как у богатых бюргеров.
Дверь открыл Фридолин; увидев на пороге Моцарта, он ничуть не обрадовался и смущенно пробормотал:
– Мы слышали, ваша матушка болела заразной болезнью.
– Глупости! У нее было воспаление желудка. Как поживает Алоизия?
– Прекрасно. Вы, конечно, знаете об ее успехах?
– Разумеется. И от души рад за нее. Я знал, что она быстро пойдет в гору.
– Ваши уроки пошли ей на пользу. – Вебер по-прежнему не приглашал Вольфганга войти.
Услышав, что приехал господин Моцарт, к двери подошла Констанца и взволнованно спросила:
– Папа, почему ты не приглашаешь господина Моцарта в дом?
И когда Фридолин не двинулся с места, Констанца сама взяла Вольфганга за руку и провела в гостиную. Вольфганг заметил, что девушка повзрослела, но мысли его были целиком заняты Алоизией, он не видел ничего вокруг, не видел даже радости, светившейся в глазах Констанцы.
Такое безразличие огорчило девушку, и она позвала сестру.
Первой в дверях появилась Цецилия Вебер; лишь убедившись, что Вольфганг вполне здоров и ничем заразить их не может, мать разрешила Алоизии войти в комнату.
Вольфганг, наконец, остался наедине со своей любимой, но от растерянности не знал, что сказать. Сердце его бешено колотилось, он так надеялся на радостную встречу, а Алоизия стояла холодная и отчужденная. Не в силах этого выносить, он горячо воскликнул:
– Алоизия, я так тосковал без вас в Париже!
– Мне очень жаль.
– Я не мог дождаться дня, когда снова вас увижу.
– Неужели?
– И готов сделать все, чтобы вы были счастливы!
– Вы серьезно, господин Моцарт? – спросила она заинтересованно.
– Никогда в жизни я не был так серьезен. Алоизия, дорогая, выходите за меня замуж!
– Что вы сказали? – Лицо ее выражало удивление.
– Будьте моей женой. У меня хорошее место в Зальцбурге, и я смогу устроить место и вам, не хуже, чем здесь, в Мюнхене.
Этот смешной маленький человечек хочет на ней жениться! Алоизия улыбнулась про себя. Он наклонился обнять ее, чтобы убедиться в их взаимной любви, но она с неприязнью протянула вперед руки и отстранилась.
– Если вам не нравится Зальцбург, я постараюсь получить место здесь.
– В Мюнхене для вас место вряд ли найдется. В лицо вам будут говорить приятные вещи, но на службу не возьмут, как было повсюду. Несмотря на все ваши феерические мечты.
– Вы шутите. Наверное, хотите проверить мою искренность.
– Вот уж нет! Просто кому-нибудь нужно высказать вам всю правду, давно пора!
– А те арии, что я писал для вас? Вы же с таким удовольствием их исполняли?
– Вы опытный композитор и знаете толк в женских голосах.
– Но не в женских сердцах?
Алоизия в упор смотрела на Вольфганга. Я никогда но кокетничала с ним, думала она. Сам виноват, что потерял голову. Мать велела ей быть любезной с господином Моцартом, он с ранних лет обласкан женщинами и привык к вниманию, он еще может быть полезен, имея широкие связи среди сильных мира сего, но Вольфганг уже не был очаровательным ребенком, сенсацией, чудом природы; это был невысокий, малоприметный молодой человек хрупкого сложения, и к тому же явный неудачник. Даже одетый по парижской моде – в пунцовом камзоле с черными пуговицами, – он не стал ни привлекательным, ни романтичным, и не удивительно, что курфюрст не захотел взять его в свою капеллу.
Госпожа Вебер вошла в комнату и прервала их разговор.
– Моя дочь очень занята, господин Моцарт. Ее ждут в придворном театре, там состоится репетиция в присутствии курфюрста. За ней уже выслан экипаж, и нельзя заставлять его ждать.
До Вольфганга и раньше доходили сплетни, будто Алоизия получила место в придворном театре потому, что курфюрст намеревался сделать ее своей очередной любовницей, но не желал этому верить. Теперь он призадумался. У курфюрста так много любовниц: одной больше, одной меньше – не все ли ему равно? Но вслух сказал:
– Вашей дочери повезло, что она имеет таких высоких покровителей. Я не задержу ее.
– Прошу вас, сделайте одолжение. – Цецилия Вебер удалилась.
Вольфганг не мог так просто сдаться. Прекрасное лицо Алоизии внезапно окрасилось нежным румянцем – может, она все-таки благосклонна к нему, хоть и наговорила бог знает что? Вольфганг попытался приблизиться к ней и обнять, но она оттолкнула его. Он стоял совершенно потрясенный. Он никогда не позволит себе прикоснуться к женщине, раз он ей неприятен. Делать из себя посмешище – ни за что! Но нужно задать ей еще один вопрос.
– А как же наша переписка?
– Я никогда не поощряла вас в своих письмах.
Это правда, вдруг сообразил Вольфганг, просто его ослепила любовь.
– Вы истолковали некоторые вещи произвольно. Как вам того хотелось.
Он готов был расплакаться; и зачем у него такое чувствительное сердце, всегда он беззащитен перед лицом холодного расчета, но признаться в своем поражении – этого удовольствия он ей не доставит! С презрительным выражением Вольфганг сел за фортепьяно и спел: «Я без сожаления покидаю девушку, которая меня не хочет знать», – и тут же покинул дом Веберов.
Сердце его было разбито. Чтобы унять боль, он решил пригласить Безль приехать к нему в Мюнхен и оттуда вместе отправиться в Зальцбург. В письме к подруге Вольфганг изливал чувства, отвергнутые Алоизией, писал не всегда пристойно, порой развязно. Это немного развеяло тоску, но не заглушило горечь утраты. Чем больше вольностей он позволял себе с Безль, тем сильнее тосковал по Алоизии.
Эту напускную веселость как рукой сняло, когда несколькими неделями позже он очутился перед домом на Ганнибальплац. Стоило Леопольду увериться, что сын действительно возвращается домой, и тон его писем сразу стал мягче, но недовольство поведением Вольфганга по-прежнему чувствовалось. Вольфганг привез с собой Безль, желая умерить отцовский гнев, однако волнение и страх перед предстоящей встречей не оставляли его.
И вот он уже стучит в дверь родительского дома. Здесь, казалось, ничто не изменилось. Его не покидало ощущение, что, возвращаясь в Зальцбург, он совершает величайшую глупость, но он так скучал по своей семье. Никто не отозвался на стук. Вольфганг испугался, а что, если его не хотят впускать? И тут в окне показались Папа и Наннерль. Когда же они наконец выйдут к нему?
Вольфганг умен, думала Безль, но слишком уж принимает все близко к сердцу, хотя с ней наедине и прикидывается легкомысленным.
Вольфганг и Папа смотрели друг на друга. Наннерль, увидев женщину, вздрогнула, но тут же улыбнулась, слава богу, это была не фрейлейн Вебер.
Папа, не в силах владеть собой, вдруг всхлипнул от волнения, и Вольфганг с облегчением вздохнул: между ними все осталось по-прежнему. Они сжимали друг друга в объятиях, смех сменялся слезами, радость – печалью, но ни тот, ни другой не произносили ни слова, будто слова могли осквернить их примирение.
Часть седьмая. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
52
Графиня Лютцов с удовольствием проводила время в обществе Вольфганга. Побывав в Париже, он, по ее мнению, бесспорно, стал лучшим танцором Зальцбурга, но теперь ему это вовсе не льстило. То, что графиня выбирала его себе в кавалеры даже на придворных балах, считалось большой честью, однако графиня казалась ему такой же старой, как госпожа д'Эпинэ, и при этом лишенной остроумия и светского обаяния последней.
Графиня Лодрон пожелала, чтобы ее дочери возобновили занятия музыкой с Моцартом, и он отнюдь не воспринял это как милость с ее стороны. Ему хотелось отказаться, но он не решался. Просьбы, идущие от графини Лодрон, как и от графини Лютцов, равнялись приказаниям. Кроме того, как утверждал Папа, деньги, полученные за уроки, будут способствовать уменьшению их долгов. Но обучение дочерей графини было для Вольфганга тяжкой обязанностью.
И хотя Вольфганг официально носил титул первого концертмейстера и придворного органиста, чувствовал он себя на положении камергера Колоредо. Архиепископ встретил его любезно и выразил соболезнование по поводу безвременной кончины госпожи Моцарт, но постепенно их отношения стали прежними. В обязанности Вольфганга входила игра на органе в соборе каждое воскресенье и всякий раз, когда того желал Колоредо. Ему надлежало также давать уроки игры на всех клавишных инструментах любому члену музыкальной капеллы архиепископа, изъявившему к тому желание. И еще ему вменялось в обязанность проводить репетиции и дирижировать капеллой, однако играть па скрипке, как прежде, он отказался.
Если он не лишился рассудка, то лишь потому, что все время сочинял музыку. Прожив в Зальцбурге полтора года, Вольфганг потерял счет своим произведениям, но волноваться не приходилось: отец вел подробнейший список всего, что сочинял сын.
