Владислав Бахревский - Свадьбы
— Турчонок ты мой! — по-российски заголосила Надежда.
Она прижала мальчишечку к груди, и тот, затихая, стал искать ртом сосок.
— Щас, щас! — заторопилась, вся пылая и дрожа, Надежда. — Щас, Ванечка, щас!
Имя ему было дано Муса, но она про себя называла его Ванечкой и теперь, в лихорадке, никак не могла достать грудь из-под глухого, нарядного платья. Она, трепеща и торопясь еще сильнее, положила заверещавшего мальчишечку в колыбель, сбросила через голову платье, и вот слюнявень- кий ротик больно сжимает сосок. А молоко уже давно перегорело и иссякло.
— Господи! Хоть бы капельку! Ванечке! Русского молочка!
Вбежала в комнату кормилица, всплеснула руками, увидев свою хозяйку в таком виде. Схватилась за мальчика, а Надежда не пускает. Всего, может, секундочку не отпускала, а потом — поникла и отдала.
Тут уж другие служанки примчались, но Надежда опамятовалась.
— Что глядите? Подайте новое платье, какое принес мне Кизлярагасы.
Вечером Надежда уже сидела у изголовья разбитого параличом падишаха.
Падишах косил на нее левым здоровым глазом, правый был закрыт, и из этого здорового глаза у него текли слезы. Надежда отирала распухшее лицо больного, шептала непонятные, но ласковые слова, и падишах засыпал.
Глава третья
Колокола всю свою медную, посеребренную радость вызванивали до последней копеечки, а потому чудились золотыми.
Георгий влетел на монастырский холм, из-под руки оглядывая в весенней горьковатой дымке город Яссы — столицу многохитрого волка, господаря волка, ибо Лупу — волк.
В сиреневой дымке, поднявшейся над землей, сияли золотые купола и пробивались к небу каменные ростки башен и шпилей, но увидал все это Георгий в один пригляд. Конь задрожал, захрапел, попятился, приседая на задние ноги.
— Господи, помилуй! — воскликнули за спиной подоспевшие казаки, и только теперь Георгий увидел то, что было перед ним, — столб с перекладиной, веревка, а на веревке — мертвяк. А пониже — другой столб, а там третий, и видимо- невидимо таких столбов вдоль дороги до самого города. И ни один из них не пустовал.
Все сорок казаков, приехавших за тысячу верст поздравить господаря с молодой женой, теснились на холме в страхе и смятении: то ли поворачивать, пока голова на плечах, то ли подождать да разузнать хорошенько, что такое приключилось в богатом городе Яссах.
— Господь милостив, поехали с божьим именем на устах! — так сказал ехавший среди казаков старец-монах, посол московского царя грек Арсений.
— В проруби воду не пробуют, однако и не лезут в нее, коли время для иордани не пришло, — пробубнил Худоложка.
— Это гайдуки, — сказал монах. — Господарь Василий Лупу дал обет перевести разбойное племя. Эти пойманы и повешены, дабы не могли испортить свадьбы господаря с черкесской княжной.
Глава четвертая
Свадебный пир шел уже вторую неделю.
Княжна, по обычаю своей страны, первый день стояла в комнате невесты на серебряных ходулях-туфельках в пол- казацкого седла высотою, в прекрасных, с рукавами-крыльями, одеждах, придуманных в горах Кавказа.
Ее муж был немолод, но он был государь, а в детстве она любила сказки о заезжих принцах. Сказка обернулась былью. Да ведь и то, не в гарем угодила, а стала женой — единственной — христианского православного царя, на земле которого горы и долины, города и виноградники. И виноградари, и золотое вино, и лучшее вино — зеленое, из лучшего котнарского винограда. Его нельзя перевозить. На четвертый год выдержки оно становится крепким, как взрыв пороховой бочки, и чем оно старее, тем зеленее. Здесь каждый сорт вина превосходный: грыса, бербечел, фрункуша, бусуен, пе- лин…
А потому и пляшут здесь быстрее, чем бежит по сухой степи огонь, поют, забывая все горести, все грехи, совершенные и которым еще предстоит отяжелить душу.
У княжны были черные, сверкающие, как черный алмаз, глаза, белое, тронутое румяностью восхода лицо, шелковое море черных прямых волос и нездешняя, простенькая, как полевой цветок, который не боится быть таким, каким он родился, улыбка.
Василий Лупу, седой висками, усами, но сильный, большой, смеющийся, в счастье шел в тайник к своим сокровищам, и он не мог не разделить с княжной этой страсти своей, этой тайны, великого своего волшебства, которое удержало его у власти больше двадцати лет.
Княжна обрадовалась блестящим камешкам, как сказке. Она сначала боялась дотронутся до всех этих чудес, и Лупа взял тогда пригоршню изумрудов и пересыпал княжне в тонкие ладошки-лодочки. Она стала играть каменьями и жемчугом, глядеть через них на свечи, ловить свободной рукой длинные огни-мечи, летящие из бриллиантов. И потом, отложив игрушки, княжна таким долгим, благодарным взглядом одарила господаря, что он понял — княжна будет верна ему, даже если его и на свете не будет. И он, мудрый и мудреный человек, понял: не ради камешков эта верность, не потому, что судьбой княжна теперь в доле, а потому, что она приняла со страстью и эту тяжкую тайну, это бремя — быть хранителем и накопителем чудес земных и рукотворных, она разделит все, что ни пошлет судьба Лупу и ей, стало быть…
Он сказал:
— От московского царя прибыл посол с подарками, а с послом приехали донские казаки, у которых есть свои подарки. И что бы ни привезло это посольство, я дарю тебе. В твою казну.
— Спасибо, князь, — склонила голову княжна. — Это будет мое, но пусть это будет и твое.
Ей тоже хотелось сделать мужу подарок, и она спросила:
— Не изволит ли государь посмотреть танцы джигитов и девушек моей страны?
С княжной прибыла сотня джигитов и полсотни служанок.
— Я буду счастлив, государыня, посмотреть танцы и послушать песни твоей родины. Давай на этот праздник пригласим московского посла и казаков.
Танцевали черкесы па носках, танцевали черкешенки-черешенки. Черные, до полу, платья, шитые золотом и серебром, рукава-крылья черные, расшитые таинственными знаками, а из-под черного розовый, как утренняя нежность, шелк подкладки. Плыли девушки, словно прекрасные облака, то ли наваждение, то ли явь, то ли танец, то ли магия любви.
Лицо господаря светилось безмятежностью, а княжна, как серна, как звезда, строга и ослепительна; явилась, но может и сорваться в безумный, губительный полет. Звезды ведь падают.
Василий Лупу дотронулся рукой до глаз, снимая колдовство и расслабленность: дела, дела. Глянул на монаха Арсения, улыбнулся, но так улыбнулся, что как бы чего-то и оставил про запас.
Казакам бочку вина пожаловал.
Когда танцы кончились, с господарем остался московский посол да Худоложка с Георгием, остальные казаки вино пошли отведывать. Получился как бы неофициальный прием, на котором о настоящем помнят, но говорят о будущем.
— Мне известно, что Турция не мыслит потерю Азова. Войско в Стамбуле собрано, но мне до сих пор удавалось, любя брата моего, вашего государя Михаила Федоровича, оттягивать сроки похода. Я знаю, что теперь вышла новая долгая отсрочка войны, — пристально глянул на московского посла. — Это мне стоило очень больших денег, но ради мира и любви к брату моему я денег не жалел.
— Государь прислал тебе, князь Василий, сорок сороков соболей.
— Я счастлив, что ваш государь меня не забывает.
Василий Лупу соскочил проворно со своего государева
места, пробежал наискосок через залу к иконам и встал на колени.
— Помолимся.
Помолились.
— С богом, — сказал Василий, поднимаясь с колен и отпуская гостей.
В передней ловкие слуги шепнут казакам: господарь ожидает их для тайного от Москвы свидания, то же нашепчут и московскому греку.
— Деньги, нужны деньги, соболя. Если в Москве хотят мира, пусть шлют соболей. Пока я в силах, я куплю для Москвы мир, но условие одно — вернуть Азов. Без этого мир невозможен, возможны одни отсрочки.
Это будет сказано монаху Арсению. В Москве не знают, что Ибрагим болен, а если и узнают, им будет дано понять: не в одном Ибрагиме дело. Азов нужен не Ибрагиму, Турции он нужен.
— Вы привезли замечательные каменья! Им цены нет! — будет говорить Лупу Георгию и Худоложке. — Передайте мой поклон господам атаманам великого Войска Донского. Скажите — господарь помнит о казаках. Теперь с полгода бояться вам в Азове некого, разве татарский хан помешает мирному вашему житью — султан Ибрагим болен. Поход на Азов великий визирь Мустафа пока отложил. Прошу вас, однако, не сообщать этого московскому послу. Пусть это будет наша тайна. Казакам невыгодно, чтобы в Москве скоро узнали о болезни падишаха. Москва перестанет оказывать вам спешную помощь хлебом и оружием. Задержит войска, которые в Москве собраны для помощи великому Войску Донскому против турок.
Хитрая лиса этот Василий Волк. Ему надо передать в Турцию все, что вызнает у казаков и у москвичей. Туркам надо знать одно: поможет московский царь казакам войском или пе решится?
