Михаил Попов - Тьма египетская
Князь Бакенсети всё понял. Его положение было ужасно. Ты должен попытаться понять его сердце. Он так готовился к встрече с Апопом, он так боялся, что всё движется к концу. Это расставание было для него страшнее смерти и гибели и пасти крокодила или в огне пожара. А в тебе он обнаружил страшную угрозу. И не мог говорить с тобой открыто, подозревая в тебе душевную близость со своим самым главным и коварным врагом — госпожой Аа-мес. Поэтому он решил спрятать тебя подальше от царских глаз. Просто спрятать. Ты должен его понять, о, должен, Мериптах! Он не мог желать гибели своему сыну, но и не мог позволить, чтобы ты встал между ним и его царём.
С помощью своих подлых служанок (все женщины дома были у неё в полнейшем подчинении) госпожа Аа-мес выследила место твоего укрытия и выслала к тебе двойника князя Бакенсети, дабы тебя выманить. Теперь ты видишь её ужасающий умысел?! Всё случилось так, как она задумала. После того как жестокосердный Апоп пронзил ножом то самое сердце, которое любило его более, чем любое другое в этом мире, он озаботился тем, как сохранить порядок в городе. Известие об убийстве номарха могло бы вызвать бунт. Надо было сделать так, чтобы известие об этой смерти не распространилось. Азиаты заняли все покои, круг посвящённых в случившееся был скован страхом немедленного умерщвления. Даже я, изувеченный горем, под воздействием царского приказа согласился молчать. Слух удалось запереть в клетке. Но так не могло продолжаться долго, и тогда решено было вызвать двойника. Апоп велел ему изобразить Бакенсети и остался доволен. Теперь на троне сидит существо, ещё недавно боявшееся показаться на людях при свете дня, как какая-нибудь крыса. Но не он, не поддельный князь, худшее из бедствий. Она, она, твоя мать, коварная госпожа Аа-мес получила всю настоящую власть, и ничто не может противиться её слову. Она добилась, чего хотела, хотя в начале пути её замысел мог показаться просто смешным. Она заставила сойтись в поединке и царя, и верховного жреца, и множество других достойных людей, и бросила тебя, своего сына, в горнило схватки, как бросают чистильщики каналов кусок окровавленного мяса крокодилам, чтобы они собрались в одном месте, где их легче перебить.
Но достичь власти и властью распорядиться — это разные вещи.
За короткие дни своего господства она сумела настроить против себя всех, кроме служанок, которые преданы ей даже больше, чем её коротконогие собаки. Апоп отбыл, убедившись, что город спокоен и считает, что его номарх здравствует. Реха показали с балкона толпе два раза, этого хватило. Слуги или в самом деле поверили, что ничего не произошло, или решили, что безопаснее делать вид, что поверили. Это было разумно после той беседы, что была у каждого с царём.
Страшная головная лихорадка изводила меня все эти дни, и я многое открыл, частично благодаря мудрым подсказкам верховного жреца Птахотепа. Я лежал на голом полу в своём доме и мысленно мстил этой кровавой женщине, и страдал от бессилия, и ждал, когда придут за мною, дабы истребить как ближайшего из друзей подлинного князя. Мне следовало бы бежать, но я не желал, мне не нужна была жизнь, где нет Бакенсети, а вместо него царит ночная женолюбивая обезьяна, на пару с изящной коброй. Первые дни я был ограждён от опасности именно тем, что должно было послужить поводом к моему истреблению. Моей тесной дружбой с бывшим князем. Появляясь рядом с Рехом прилюдно, я как бы подтверждал его подлинность. Каждый раз я предавал своего друга, первый раз по приказу Апопа, а после уж по приказу грязной заговорщицы. Сердце моё умерло, и только надежда на месть заставляла меня ещё ходить по земле. Да, я был бессилен и не знал, как преодолеть охрану, которой окружила себя и Реха госпожа Аа-мес, зная всеобщую к себе и к нему ненависть. Но однажды ночью ко мне явился Нахт, лекарь Бакенсети, и поведал следующее. По ночам госпожа Аа-мес в тронном зале учит своего любовника княжеским манерам. Поскольку никто не должен видеть этих уроков, они там одни, без охраны. Остальное ты знаешь.
Ты вправе судить меня.
Ты сын моего господина, значит, и мой господин.
Если бы ты знал, как я рад, что ты жив и здоров, хвала богам, в которых ты веришь!
О, я не просто уничтожил змею, но тем же ударом вырвал сына Бакенсети из лап гибели! Разве это не награда мне за мою верность!
Мне осталось сделать последнее. Отдать тебя в руки друзей. Пусть я погрешу в данном случае против Апопа, он слишком много отнял у меня, чтобы я доставил ему ещё и этот подарок.
Я бы хотел оставить тебя в своём доме, но мне не уберечь тебя от злых недругов. Я слишком слаб.
Толстяк Тнефахт медленно, с трудом опустился на колени и поклонился, тяжко дыша, до земли мальчику с завязанной тряпками шеей, примостившемуся в углу большого кресла. Лицо у него было бессмысленное, взгляд тусклый.
По знаку поднявшегося визиря в комнату вошли четверо слуг.
61
Верховный жрец Амона-Ра Аменемхет очень изменился за те дни, что прошли после бескровного, но победоносного изгнания гиксосского гарнизона и принародной казни могущественного «царского брата». Внешне он был так же монументален и непроницаем, но внутренние опоры характера покосились и начали крошиться. Первое время ему казалось, что он проскочил самое опасное место на реке своей жизни, вывернулся в последний момент, обвёл вокруг пальца братьев, уже мысленно поднимавших на него свои топоры. Новые фиванские правители парализованы взаимными подозрениями, и, используя это положение, он может потихоньку выкарабкиваться со дна ямы, в которой оказался. Ему казалось, что он ещё может вернуться на свой незримый трон, и предпринимал к этому некие шаги. Са-Амон и Са-Ра были скрытно посланы вслед за кораблём Шахкея, дабы отобрать и вернуть Мериптаха. Лучшие слуги поклялись, что в этот раз удача будет на их стороне. Кто мог противостоять этим гигантам, объединившим свои силы? Кроме того, были произведены громадные жертвоприношения на всех храмовых алтарях, и Аменемхет сам молился Амону более суток без перерыва, прося о споспешествовании в этом наитруднейшем деле. После таких усилий затея не могла не завершиться удачей.
Но, отправив в ночь быстроходную лодку с преданными монстрами, верховный жрец сразу же попал в полосу тяжёлого душевного сомнения. Чем далее, тем сильнее мучило его ощущение, что он нисколько не подобен мощной статуе, уверенно попирающей землю каменными ногами, как о нём твердили все вокруг, и не только льстецы. Ему, наоборот, казалось, что он становится всё более лёгок и парит над землёю, ничуть её не касаясь, не имея в ней никакой опоры. И любой сильный порыв ветра зашвырнёт его за гряду западных гор.
Многочисленные слуги-уши и слуги-глаза доносили ему о мерах правящих братьев по новому устроению городской жизни. И в каждом приказе нового фараона и его воинственного брата Аменемхет видел наступление на свои позиции. Были убраны храмовые писцы с набережных и от городских ворот. Теперь все поступления в город приходили в руки дворцовых чиновников, теперь они вели всему учёт и опись. А тот, кто считает, тот, в конце концов, и владеет. Яхмос своим повелением освободил свои родовые поместья от податей в пользу храма под предлогом, что ему нужны средства для экипировки ещё двух полков, ведь Фивы теперь находятся в состоянии большой войны. Были и более мелкие укусы и щипки, и все они совершались хитро и нагло, так, что на них нельзя было ответить, не обнаружив публично большой вражды между дворцом и храмом. Это было бы особенно неуместно, притом что Камос и Яхмос повсюду и всячески демонстрировали своё благочестие, преданность богам и обычаям своей родины.
Собиравшийся начинать скрытное наступление против зарвавшихся братьев, верховный жрец вынужден был отступать, причём самым очевидным, заметным даже для непосвящённых, образом. Ещё немного, и начнут колебаться мелкие жрецы и бесчисленные служки, питавшиеся, как хлебом, непоколебимой уверенностью в величии и непобедимости господина своего Аменемхета. Не имея возможности что-либо предпринять в мире реальном, верховный жрец перенёс свои усилия в мир молитв и уединённых размышлений. И значительно чаще, чем обычно, стал он посещать свою строящуюся могилу.
Забравшись в самую её глубину, велев потушить все факелы, он подолгу стоял там на коленях, уперев голову в каменный пол. Только когда он находился в этой позе час или больше, ему начинало казаться, что он видит какой-то просвет в клубах тьмы, что заволокли его душевный горизонт. И именно в этом положении он услыхал шаги у себя за спиной. Шаги были громкие, решительные, властные. Мало кто смел беспокоить его святейшество в этом месте, а если смел, то приближался трусливо семеня, а тут же... Этот человек шёл не быстро, но ровно, то есть не останавливаясь, чтобы осмотреться. Он не спешил, значит, был уверен, что успеет сделать всё, что задумал, и никто не посмеет ему помешать.
