Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
Через несколько недель заседания были закончены, послы разъехались, испытывая досаду и горечь поражения, король же, напротив, открыто радовался своей победе. Она и в самом деле была столь велика, что королеве Боне, ждавшей в Гомолине развязки, просто не верилось, что все обошлось даже без мелких стычек и столкновений.
— Не верю! — закричала она, когда Паппакода повторил ей донесение Остои. — И не поверю, пока не услышу от самого Кмиты.
А в это время надменный маршал вместе со всею свитой сопровождал короля в Краков и лишь раз позволил себе сказать каштеляну Гурке колкость:
— У вас в Великопольше коли начнут стараться, так уж и меры не знают.
— Меры не знают? Что это вам вдруг померещилось, почтеннейший маршал?
— Стремя. Подумать только, вы, каштелян познанский, придерживали королю стремя, когда он на коня садился!
Гурка побледнел, но в эту минуту к нему галопом подскочил Лясота и от имени его величества пригласил в первые ряды свиты. Вдали уже видны были очертания Кракова, а король желал въехать в столицу с триумфом, в окружении самых высших своих сановников. Каштелян заколебался на мгновение, но, видя, что Кмита не удостоен такой чести, поскакал вперед. Кмита же, щурясь, как разъяренный барс, зло глядел ему вслед. Злость его была недолгой, потому что в голову ему пришла мысль: ведь он, хозяин Виснича, может устроить еще один роскошный пир, на этот раз в честь королевской четы, и Август, для того чтобы расположить к себе сторонника матери, наверняка не откажется от такого приглашения, самое же главное — на этом торжестве не будет… Гурки. Познанское каштелянство тот получил без году неделя а он, коронный маршал, возведен в каштеляны давно, лет двадцать назад, и у себя в замке принимал еще Сигизмунда Старого с королевой Боной, да род его древнее рода Сфорца. Но он никогда никому, даже самому королю, не держал стремени, когда тот садился на лошадь…
Торжественный, пышный въезд на Вавель стал подлинным триумфом королевской четы. Барбара, при молчаливом согласии сейма признанная законной супругой короля, благодарила Августа за верность, постоянство и отвагу. Братья давно твердили ей, сколь трудна была его борьба, сколь тяжелы были препятствия, которые пришлось ему одолеть и какой дорогой ценой заплатил он за одержанную победу. Скрыв свое недомогание, Барбара в день торжества нарядилась в одно из лучших своих платьев, переливавшееся жемчугами и драгоценными каменьями. Когда супруги остались вдвоем, уже не Август, а она прошептала:
— Наконец-то!
Король обнял ее и, подхватив на руки, осыпал поцелуями.
— Мы победили! Выиграли! Окончательно! — восклицал он. — Но сколько надобно было сил… Море крови, горы золота…
— Но в сей победоносной баталии, как в зеркале, отразилась неизменная любовь ваша… — отвечала Барбара.
Король бережно опустил Барбару на пол, на мягкий ковер.
— Я увезу вас отсюда! Мы уедем в Неполомице, будем там одни… Хотя Черный и советует…
— Чтобы мы никогда не разлучались?
— О нет. Он говорит, что следует… ковать железо, пока горячо… За коронацию придется сражаться. Ну а крикунов у нас довольно…
— И мы не поедем в Неполомице?..
— Быть может, потом, немного погодя… Ваша коронация сейчас важнее всего…
— Но любые невзгоды мне покажутся легче, если я разделю их вместе с вами здесь, в этих стенах… — она прижалась к нему крепче.
— Как это чудесно, гша сага, что вы не боитесь драконов! — рассмеялся король. — Блаженны те, что не ведают…
— Но любят…
— Поэтому ради них стоит продолжить битву. И выиграть ее…
Как когда-то в Геранонах, они смотрели друг другу в глаза долго и нежно. Время для них остановилось.
— Нет ли вестей из Кракова? — все чаще спрашивала Бона Паппакоду.
— Есть. Сначала они поехали в Неполомице. А теперь государь все время в разъездах, о коронации хлопочет. Маршал Кмита побывал на Вавеле, пригласил королевскую чету в гости.
У Боны перехватило дыхание.
— И они приняли приглашение?
— Соизволили выразить согласие и в конце августа посетили замок в Висниче.
— Довольно, — прервала она сердито. — Остальное доскажешь вечером. А сейчас я хочу побыть одна.
Паппакода вышел, понимая, какая буря поднялась в ее душе. Кмита — верный, многолетний союзник… А теперь?
Предатель! — шептала она самой себе. — Боже, каков лицемер!
Но когда он лицемерил? Теперь, когда, желая удержаться при дворе, поддерживал политику короля, или прежде, когда с ним боролся, угадывая каждое ее желание, дарил неизменной заботой и вместе с тем почитал, как недоступное божество? Теперь не она, а Барбара сидела за праздничным столом у него в замке, для нее танцевала молодежь, для нее играли музыканты. Может быть, в ее честь на большом дворе устроили и рыцарский турнир? Может, и Барбару маршал одарил бесценными подарками, как когда-то одаривал Бону, супругу Сигизмунда Старого? В августе в Висниче распускались розы всех цветов и оттенков, и теперь они благоухали в покоях супруги Августа. Нет, такого не в силах вынести ни одна женщина… Женщина? А была ли она еще ею для Кмиты?
Разумеется, он кланялся ей весьма учтиво, но разве эта девка не моложе? Разве она не умеет очаровывать мужчин? Эта колдунья смогла обольстить Августа, почему бы ей не обольстить и хозяина Виснича? Но тогда… Тогда ее, Бону, ждет уже вечное одиночество. В прежние времена, когда король уезжал, она тоже бывала недовольна… Одна, одинока… Но то, что она испытывала теперь, не было просто чувством страха, боязнью одиночества. Тут были и гнев, и унижение, и боль… Санта Мадонна! Неужто она так низко пала, что завидует Барбаре? Она все еще способна внушать если не любовь, то страх и восхищение. Недели через две у нее в Яздове состоится торжественный прием. А в конце августа в Варшаву съедутся сановники, враги Радзивиллов, епископы из своих епархий, поэты, сочинители стихов в честь королевы Боны — в конце августа гости ее будут восхищаться чудесным садом, террасами, спускающимися к Висле, где благоухают дивные цветы, семена для которых ей доставили из самого Бари…
В этот вечер она уже вполне спокойно выслушала новости, что привез последний гонец.
— Ты говоришь, — расспрашивала она Паппакоду, — что молодой король, ради того, чтобы получить согласие примаса на коронацию, предал иноверцев?
— Можно это и так назвать, госпожа. Он велел не давать им чинов, не допускать в сенат, а коли будут в своих заблуждениях упорствовать, преследовать и карать как еретиков.
— Тщится воспрепятствовать идущей с запада волне… Но, должно быть, делает это только ради Барбары, ведь он сам, да и Радзивиллы весьма до всяких новшеств охочи.
— Это было и прошло, госпожа. Сейчас он готов заключить любой пакт и договор, лишь бы настоять на своем.
— Все для того лишь, чтобы угодить Барбаре? Ну что же, тем хуже для него — наживет новых врагов. Что еще слышал?
— Болтовню камеристок, к которым она не слишком добра. Говорить?
— Да.
— Слишком часто парча на ее ложе в крови. И днем, когда устанет, такое случается…
— Санта Мадонна! Не может быть, чтобы скидывала столь часто. Больна, не иначе!
— При дворе болтают о французской болезни. Но медики отрицают, говорят, в животе у нее нарыв.
— Так или иначе — больная, — заявила Бона. — Хворь у нее не та, что у Елизаветы, но, должно быть, тоже родить не сможет. А я-то думала, что она хоть это сделает, облагодетельствовав не себя и свой род, а Корону: подарит ей наследника.
Паппакода поглядел на нее с изумлением.
— И вы, государыня, признали бы ее сына?
— Да. Ведь прежде всего это был бы сын Августа, Ягеллон, — не колеблясь, отвечала Бона.
— Уж не напустили ли на нее порчу? — спросил он, помедлив.
— Замолчи! — воскликнула Бона. — Август еще молод. Я верю, не все потеряно.
— Может, и в самом деле молодая госпожа до коронации еще и выздороветь успеет? — изворачивался Паппакода. — В Кракове в декабре месяце большое торжество предстоит. Коронация и пиршество в замке.
— Только без меня. Ну а что же они? Радзивиллы?
— О! Вельможи бесятся, «королевскими сводниками» их называют. Они скоро лопнут, столько король в раскрытые их пасти пихает. Рыжему дал трокское воеводство да не одну тысячу дукатов, а Черного сделал великим канцлером, воеводой литовским, а уж подарков надавал без счета!
— Но ведь это все огромные деньги! — огорчилась она. — Эдак он за год промотает отцовское наследство.
— Вы, госпожа, как будто предвидели это, когда велели вывезти сюда всю казну.
— О Dio! Если бы я при этом еще и знала, что станется с династией Ягеллонов. Но этого я не знаю, не знаю, не знаю!
Барбара была измучена не только приступами болей, избавить от которых ее никто не мог, но и постоянным вымогательством братьев. Стоило королю покинуть Вавель, как они тотчас являлись к ней, просили, настаивали, угрожали… Рыжий жаловался:
