Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко
Петька осторожно приблизился к дверям горницы, где были Милославский и Настя, и осторожно поскрёбся.
– Господине, – выждав время, сказал денщик. – Полковник Зотов явился и привёл солдат.
Милославский собрался подняться с лавки, но его перехватила Настя.
– Погоди, князюшка, – пролепетала она, и потянулась к нему всем жарким телом. – Скажи, чтобы обождали.
– Слышь, Петька! – крикнул Милославский. – Пусть ждут и никуда не деваются!
Полковник нетерпеливо прохаживался возле крыльца, затем сел на ступеньку и расстегнул верхнюю пуговицу кафтана. Было жарко, солнце в полдень ещё щедро пригревало Синбирскую гору, но с Волги уже ощутимо тянуло холодом. Служба приучила Зотова быть терпеливым, и сейчас, поджидая воеводу, он не скучал, а раздумывал, что вот кончится воровская замятня, и ударит он великому государю челом, чтобы пожаловал он своего верного солдатского полковника бессрочным отпуском да приписал к его поместью ещё с десяток семей крестьянишек. Зотов догадывался, что и в Синбирском уезде будут большие поместные дачи, и, по его разумению, его не должны были в этом обнести и дадут не менее ста пятидесяти четвертей земли в трёх полях и пожалуют деньгами на домовое строение.
– Что, готовы? – раздался весёлый и довольный голос воеводы, который с крыльца оглядывал солдат и капитана. – А где Зотов?
– Здесь я, – ответил полковник, выходя из-за избы и отряхивая штаны. – Какое дело ты там, князь, выдумал?
– Дело, Глеб Иванович, государево. Поди-ка поближе, я тебе кое-что в ухо нашепчу.
С каждым словом воеводы лицо полковника наливалось краснотой, а на скулах отчётливо проступали желваки.
– С Богом, полковник! – громко сказал Милославский. – И берегись, чтоб промашки не вышло.
Зотов махнул солдатам и капитану, чтобы они следовали за ним, и трусцой побежал по проулку. Воевода, не торопясь, шёл следом. К его приходу дом Твёрдышева – несколько изб и амбаров – был окружён кольцом солдат. Полковник ждал Милославского на крыльце.
– Иди передом, Глеб Иванович, – велел воевода. – Ты человек бывалый, но гляди в оба.
Полковник открыл дверь, и в неё с ужасным топотом ворвался капитан, за ним туда же просунулся Зотов, и, недолго погодя, в твёрдышевские владения важно вступил воевода.
Буйный приступ капитана переполошил раненых, они кто знает, что взяли в ум и начали кричать, лаяться, а некоторые схватились за оружие. Появление начальных людей их усмирило, а те сразу накинулись на Потаповну, которая шла по проходу с пустым ведром.
– Где воров прячешь, старуха? – заорал Зотов.
– Отродясь в твёрдышевском доме воров не было, – спокойно сказала Потаповна. – Ты бы, болярин, поискал их за городским пряслом. Я сама не видела, но говорят, что там их тьма-тьмущая.
– Где Твёрдышев? – спросил Милославский.
– Где же ему быть, – ответила Потаповна. – В храме, у литургии пребывает.
– А приказчик Максимка?
– В подклети. Да не трожь ты его, воевода, Максим смирный парень, – сказала ключница и строго поглядела на Милославского. – Не уродуй человека безвинного!
– Это мы поглядим, – проворчал воевода и поспешил за полковником.
Капитан был уже внизу и держал под прицелом огромного пистолета Савву, Максима и Федота.
– Поспеши к храму, – велел ему Милославский. – И проследи, чтобы Твёрдышев явился сюда. Но руки ему не выкручивай.
– Сказывай, кто приказчик Максимка! – обратился воевода к Савве.
Синбирский летописец затрепетал и не смог произнести даже полслова. В коридоре затопали сапогами солдаты.
– Это я, – произнес, вставая, Максим.
– Прими, Глеб Иванович, одного вора, – весело сказал Милославский и посмотрел на Федота: – А другой, стало быть, ты?
– У него нога сломана, – обрёл голос Савва.
– Для него у меня добрый лекарь, Борька Харин, припасён, – сказал воевода. – Особо горазд лечить глухих и немых. Сразу воры при виде его рыла начинают и слышать, и говорить. Чую, полковник, что не только вор он, а самый прожженный воровской ворон. Волоките его из избы!
Двое солдат схватили Федота под руки и выволокли на крыльцо, затем погнали, вместе с Максимом, к земляной тюрьме. А воевода подзадержался: к своему дому спешил Твёрдышев, а сбоку за ним следовал солдатский капитан.
– В чём моя вина, князь? – взволнованно заговорил Степан Ерофеевич. – Я слышу, что ты учинил над моими людьми суд и расправу. Ты, видно, подзабыл, что купец гостиной сотни тебе неподсуден. Изволь унять свой нрав, воевода!
– У меня до тебя пока дела нет, – спокойно сказал воевода. – А что касаемо двух воров, жительствующих в твоей избе, то они взяты мной в розыск. Что до твоих прав, то я воеводствую осажденной крепостью, и мне велено великим государем её отстоять. Ты в этом случае помеха государевой воле, посему, капитан, поставь возле Твёрдышева солдата-караульщика и сторожи его крепко, чтобы в какую дыру не ушёл из крепости.
Последние слова воеводы смутили Твёрдышева, он сник и направился в свою избу.
– Скоро я тебя позову, Степан Ерофеевич, – вслед ему сказал Милославский. – Готовься к душеспасению и раскаянью. И знай, я не протопоп Анисим, а исповедником для тебя может стать Борька Харин.
Было в Синбирске такое место, меж белым амбаром и избой пороховой казны, где постоянно слышался шум, исходивший из сруба с плоской крышей, углубленного на две с лишком сажени в землю. Это была тюрьма, и содержались в ней узники, большей частью ещё не осуждённые, а обвинённые в воровстве, татьбе, корчмарстве и в уходе от своих помещиков. В верхней части сруба помещалась большая печь, стол, несколько скамеек и лавка, покрытая рогожей, на которой, после тюремных и палаческих трудов, отдыхал Борька Харин, который имел в своём подчинении двух сторожей, постоянно живших в небольшой, похожей на собачью будку сторожке.
Все дни от начала осады Борька истомился без дела, обрюзг от пересыпа и, когда ему дали знать, что предстоит палаческая работа, сразу ощутил прилив жизненных сил. Он подмёл веником пол, сбрызнул его водой, разжёг на толстом железном листе березовые чурки для раскаливания пыточной снасти, проверил, подёргав веревки, крепость крючьев, укреплённых в потолочном брусе. Озаботился Борька и об удобстве для воеводы: вымыл с песком кувшин и чару, налил в них свежей колодезной воды и поставил на стол. Затем распахнул дверь и встал на пороге, высматривая дорогих гостей. Синбирские обыватели, проходя мимо палача, отплёвывались и осеняли себя крестным знамением.
Увидев солдат, которые волокли под руки Федота и Максима, Борька выбежал им навстречу и закричал:
– Сюда их, ребята, не протащите мимо!
Скоро явился воевода и, глянув на палача, которого ранее видел мельком, спросил:
– Ты самоукой
