Стременчик - Юзеф Игнаций Крашевский
Король вошёл неспокойный и унылый. На пороге он попрощался с товарищем и, увидев Грегора, направился прямо к нему. Он был бледный и взволнованный.
– Ты знаешь! – воскликнул он. – Ты слышал! Гуниады заключил мир с турками.
Он заломил руки.
– Все наши самые прекрасные надежды брошены в грязь!
Никогда в другой раз не будет уже такой возможности уничтожить мощь нехристей! Стремления кардинала, усилия Палеолога, обещана помощь всех христианских государей. И воевода Семиградский, мой лучший вождь, этот настоящий герой ведёт нас к тому унизительному договору с этим жестоким разбойником. К трактатам с неверными! Стыд и позор!
Этот выкрик магистр выслушал спокойно и, дав королю остыть, медленно начал:
– Я в этом не вижу ничего такого для нас неудачного и, упаси Боже, позорного. Я бы скорее радовался такому концу, если условия мира выгодные.
– Любой мир теперь – погибель и позор! – прервал король. – Вся Европа обратила на нас глаза и на меня возлагает надежды. Могу ли я подвести ожидания и оказаться малодушным?
Грегор немного помолчал.
– Мой король, – сказал он, специально затягивая с ответом, – вы слишком порывисто это всё принимаете. Вся Европа кормит вас обещаниями, хвалебными письмами и лестью и за вашу кровь даёт красивые слова. Где же эта обещанная подмога и эти обещанные денежные субсидии? Прислали нам гостку бродяг, которых стыдно держать в лагере, и скрывать их было нужно. Поляки и венгры одни сражались. О немецких и итальянских крестоносцах нечего вспоминать… На будущую экспедицию не дадут больше.
– Ты ошибаешься, – прервал король.
– Дай Бог, чтобы ошибался, – сказал Грегор. – Нескольколетний мир дал бы время уладить польские дела, постепенно и сильно приготовиться к окончательному походу.
Гуниады – муж отважный, внимательный, осведомлённый о силе, с которой мы должны сражаться… Кардинал наверняка будет подстрекать к войне, я в своей совести советую мир и молюсь за вас… если он будет справедливый и достойный… не отталкивайте его.
Он сложил руки, в которых держал книжку с молитвами, и стоял так перед королём, глядя ему в глаза.
Владислав казался слегка взволнованным, но вскоре к нему вернулось настроение, с которым пришёл, тоска по славе, по войне, по тому рыцарскому ореолу, которого желал.
– Ты хорошо знаешь, – воскликнул он, – чем можешь меня сломить. Ты напоминаешь мне о Польше и о первом долге в отношении её. Ты видел сам, ты был свидетелем, что я хотел его исполнить, что хотел ехать, что решил…
– А кардинал это одним словом обратил в ничто! – вставил Грегор.
– Не кардинал! Все, все меня умоляли, чтобы я остался – ответил Владислав. – Эта экспедиция должна быть решающей и последней.
– Судьбы войны переменчивы, – сказал магистр грустно. – Самые большие надежды подводят. Если мир возможен, король…
Тут Грегор опустился на одно колено.
– Умоляю вас.
Владислав схватил его за плечи.
– Мой Грегор, дорогой отец, – сказал он. – Ты знаешь, я не завишу от себя. Всё-таки отец наш, Палеолог, королевы, князья требуют этого от меня. Это честь для меня и для всей Польши.
Грегор почувствовал, что в эти минуты настаивать было бы напрасно; он опустил голову, раскрыл книжку, начал искать вечерние молитвы. Король также не возобновил разовора, но было заметно, что брошенные Грегором слова не упали на твёрдую землю.
На следующее утро венгерские паны, которые получили письма от воеводы и деспота, после совещания торжественно и в большом количестве вошли к королю, требуя аудиенции. Кардинал заранее знал о том, что в Буде не было почти ни одного человека, который не радовался бы надежде на мир… миру, который хотела сама Турция!
Уже то, что они его желали и просили его, льстило гордости… а внутреннее состояние страны наказывало этим воспользоваться. Кардинал, в связи с таким единодушным требованием рассудив, что ни в ком не найдёт поддержки, кроме как в Ласоцком, сделал загадочную физиономию… показывал себя нейтрально.
Все знали, что он подстрекал к войне, что обманывал обещаниями выслать флот, который должен был охранять на море и не допустить, чтобы подкрепления из Азии прибыли к туркам; поэтому он не прикидывался, что изменил мнение (этому никто бы не поверил), он сделал вид сломленного, побеждённого и поддающегося преобладающей силе человека.
Король, увидев, что даже кардинал сопротивляться не думает, заколебался.
Венгерские паны, прибыв в большом числе, красноречиво и горячо выразили согласно своё мнение, чтобы мира не отвергать. Страна была изнурена, была голодной, измучена войной, а он славы имел досыта.
На это посольство, говорившее настойчиво, король не мог ответить иначе как согласным молчанием.
Канцлер и другие просили, чтобы Владислав немедля отправился в Шегедын, куда должны были прибыть турецкие послы. Они так склоняли к поспешности, так горячо требовали, что сопротивляться было невозможно. Кардинал, который до сих пор брал голос и готов был бороться с противниками, несомненно, посчитав их число, молчал. Его сумрачное лицо, искривлённое чуть ли не какой-то насмешливой улыбкой, стояло как немая угроза над собравшимися.
Предоставив венграм много объяснять, в чего польские паны не вмешивались, стоя в стороне, король вставил только:
– Помните, что турки славятся хитростью и коварством. Быть может, они нас обманывают надеждами мира, чтобы задержать наши военные приготовления. Если даже нам придётся ехать в Шегедын, то не иначе как отправив часть войска, которое у нас готово, чтобы стояло в поле и грозило им вторжением.
Кардинал первый раз сильно поддержал короля.
– Самая простая осторожность и разум советуют это, – сказал он. – Нужно ехать не раньше, чем выйдет войско. Если мир действительно должен быть, оно его очень деятельно поддержит.
Венгерские паны, увидев, что король ставил это как условие, поглядели друг на друга и согласились. В свою очередь король не противился путешествию в Шегедын.
На первый взгляд гораздо легче, чем ожидали, венгры, добившись того, что хотели, видя, что кардинал молчит и даже не пытается сопротивляться, не могли понять, как это случилось.
До сих пор Цезарини не проявлял такой умеренности.
Выходя с аудиенции от короля, один из хорошо знакомых Грегору магнатов, встретив его во дворе и зная, что магистр был с итальянцем не в лучших отношениях, смеясь, начал хвалиться одержанной победой.
– Ты знаешь, отец, произошло чудо! – крикнул он королевскому капеллану. – Кардинал изменился. Мы одержали неожиданную победу.
– Вы думаете? – прервал с иронией магистр. – Не радуйтесь заранее и не доверяйте. Этот человек, когда молчит, более опасен, чем в разговоре. Пока он тут проживает, верьте мне, он пан и
