Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

Дожди шли не переставая, одежда на Корнилове от того, что не просыхала, начала плесневеть. Продукты, выданные чабаном на дорогу, подходили к концу, хотелось пить.

Воды, конечно, было полно в замутнённых, взбесившихся от дождей ручьях, но пить эту воду было нельзя — слишком грязная, да и к ручьям нельзя было спускаться — берега крутые, скользкие, если даже по ним спустишься, то потом наверх не поднимешься.

Корнилов подошёл к Ужу — вздувшейся, в клочьях пены реке, одолеть которую можно было только по мосту. О том, чтобы переправляться где-нибудь в другом месте, даже думать было нельзя — вода свивалась в стремительные глубокие воронки, грохотала, подмывала с корнями деревья и волокла их вниз, — мирный чистый Уж было не узнать. Река взбесилась.

Мост охраняли мадьярские посты: один с одной стороны моста, второй — с другой. На обоих постах, обложенные мешками с песком, стояли пулемёты, мрачно задирали в воздух стволы. Надо было рисковать, иначе на противоположный берег не перебраться. Корнилов поправил на себе шинель, складки загнал под ремень, выровнял их, поудобнее приладил к плечам ранец и по скользкой тропке заспешил к мосту. Ни дать ни взять фронтовик, отпущенный после ранения домой.

Остановившись у первого поста, он произнёс спокойно, недрогнувшим голосом:

   — Момент, я сейчас достану документы, — расстегнул шинель, чтобы забраться внутрь, но белобрысый веснушатый солдат, сидевший на бруствере, сложенном из мешков, милостиво махнул рукой: — Проходи!

То же самое сделал и солдат, стоявший на часах на противоположной стороне моста, — разрешающе махнул рукой, Корнилов в ответ кивнул и застегнул шинель.

Вдруг сзади послышался резкий сорочий вскрик:

   — Эй!

Корнилов не сразу понял, что это обращается к нему — ну будто бы к неодушевлённому предмету, а неодушевлённым предметом Корнилов никогда не был, — поэтому он на оклик не обернулся и спокойно двинулся дальше.

   — Эй, стой! Кому сказали!

Чуть придержав шаг, Корнилов оглянулся. К нему, на ходу застёгивая куцый, с короткими рукавами мундир, нёсся взводный — здоровый, похожий на лошадь, малый с квадратной нижней челюстью. Корнилов остановился.

   — Почему не отдаёшь честь офицеру? — заорал на него взводный.

   — Извините, не заметил, — пробормотал Корнилов виноватым тоном, вытянулся — отдал взводному честь.

   — Болван! — заорал пуще прежнего взводный, взмахнул рукой, как саблей. — А вы, болваны, чего пропустили этого человека? — закричал он на солдат, находившихся в пулемётных гнёздах. Снова рассёк ладонью воздух. — Задержать и доставить на гауптвахту! — Взводный ткнул кулаком в сторону Корнилова. — Пусть там разберутся, почему этот болван не отдаёт чести офицеру.

«Глупо попался, очень глупо». — Корнилов вздохнул. Бежать было нельзя — солдаты, находящиеся в пулемётных гнёздах, мигом бы скосили его.

Из караулки выскочили двое пехотинцев с винтовками. Встали у Корнилова по бокам, винтовки взяли наизготовку.

   — Вперёд! — вновь рассёк рукою пространство взводный.

Караульные повели Корнилова по тропе в деревню. Под ногами сочно чавкала жирная глина. Караульные переговаривались между собой, обсуждая какого-то незадачливого Петера, который пробовал поймать в мутной воде Ужа форель, но вместо этого сам стал форелью и чуть не утонул. Когда его вытащили, то вода лилась у Петера не только из ноздрей — лилась даже из ушей.

   — Когда спадёт вода, тогда и можно будет ловить форель, — сказал один из солдат, потянулся на ходу — сладко потянулся, даже кости захрустели.

На окраине села стояла корчма, продублённая ветрами и дождями, тёмная от дыма, с двумя большими винными бочками, на манер часовых установленными у входа. Над дверью висела жестяная вывеска, от времени и копоти почерневшая настолько, что название этого заведения уже невозможно было прочесть.

   — Камрады, не зайти ли нам в корчму? — неожиданно предложил Корнилов. — Не то живот подвело уже основательно.

Солдаты, сопровождавшие Корнилова, переглянулись.

   — А деньги у тебя есть? — спросил один из них, старший, с медной медалью, висевшей на груди.

   — Двадцать крон. — Корнилов достал из кармана деньги, показал их.

Солдаты вновь переглянулись. Корнилов понял — клюнули. Да и какой солдат откажется на дармовщину выпить пару стопок палинки и закусить водку аппетитными шпикачками?

   — Идём! — решительно произнёс старший и сделал крутой разворот в сторону корчмы, только галька заскрипела под подошвами. — У нас тоже брюхо подвело, камрад.

Корчма была набита так плотно, что тут даже не осталось места мухам, но тем не менее к Корнилову, угадав в нём старшего, подбежала девушка в красном переднике, спросила запыхавшимся голосом:

   — Господ трое? Я сейчас поставлю вам отдельный столик. Подождите минуту.

Через несколько мгновений она появилась из подсобного помещения, с натуженным лицом и красным румянцем, полыхавшем на щеках, обеими руками она держала за крышку столик. Корнилов поднялся, поспешил к ней:

   — Одну минуту, мадемаузель, я вам помогу!

Он подхватил столик с другой стороны, помог его поставить. Девушка придвинула к столу три новых сосновых табуретки, стоявших у стенки.

   — Чего желают господа солдаты? — спросила девушка. — Пива? Жареных колбасок?

   — Лучше — черешневой водки, — сказал Корнилов.

   — И пива тоже, — добавил старший солдат, брякнул медалькой и подмигнул своему напарнику.

   — И пива тоже, — согласно наклонил голову Корнилов. — К пиву — жареных колбасок, три лепёшки и брынзу.

Солдаты придвинулись поближе к Корнилову, словно собирались взять его в клещи, это не ускользнуло от взгляда девушки. По лицу её проскользила досадливая тень.

После двух стопок крепкой черешневой палинки лица солдат раскраснелись, они вступили друг с другом в спор: какой поросёнок лучше — с капустой и яблоками или с гречневой кашей и луком?

В разгар спора девушка подошла к Корнилову, шепнула:

   — Тебя арестовали, солдат?

   — Да.

   — За что?

   — Не отдал честь взводному.

   — Совсем оборзели, — выругалась девушка и сделала знак Корнилову: приходи, мол, в кухню.

Через несколько минут Корнилов сказал старшему конвойному:

   — Камрад, у меня переполнился желудок, — он демонстративно обнял руками живот. — Мне надо прогуляться до уборной.

   — Прогуляйся, — милостиво разрешил старший, продолжая отстаивать достоинства поросёнка, начиненного капустой с яблоками.

Корнилов неспешно поднялся и, оставив на полу свой ранец, как некий залог, свидетельствующий о том, что он вернётся, ушёл. Туалет находился прямо в корчме, это солдаты знали, поэтому особо не беспокоились о том, что задержанный может исчезнуть.

Из-за занавески, прикрывавшей вход в кухню, выглянула девушка, сказала Корнилову:

   — Иди за мною!

Он оглянулся — не видят ли его конвоиры? — конвоиры продолжали спорить на «поросячью» тему и не обращали на него внимания, Корнилов шагнул вслед за девушкой. Она открыла заднюю — чёрную — дверь:

   — Счастливой дороги, солдат!

Корнилов вышел. Жаль было только, что не удалось хорошенько поесть. И ранец с остатками еды, преподнесённой ему чабаном, остался в корчме. Корнилов поспешно скатился вниз, под взгорбок, перемахнул через кривую непрочную изгородь и через несколько минут очутился в густотье сырых кустов.

Стоял конец августа. Солнце светило, как в июне. Погода в Румынии радовала тех, кто по воскресеньям предпочитал ездить к Дунаю, либо даже к морю, где можно было подышать целебным воздухом, искупаться, побродить по отмели в длинных, ниже колен, полосатых панталонах — война войною, а мода модой, этот наряд был очень моден среди состоятельных людей.

У русского военного представителя в румынском городе Тур-Северин капитана второго ранга С.М. Ратманова было неважное настроение: только что представитель румынского Министерства иностранных дел заявил, что в ближайшие несколько часов Румыния примет важное решение. Это сообщение Ратманов выслушал с каменным лицом. Новость, озвученная важным мидовским чиновником, означала, что Румыния готова вступить в войну с Германией. Чем обернётся этот шаг, Ратманов знал хорошо: у России появится ещё один слабенький союзник на тощих ногах, за которого придётся воевать. Вести самостоятельные боевые действия Румыния не сможет.

Ратманов понимал, что нет силы, способной помешать развёртыванию крикливой румынской армии в боевые цепи... Придётся России прикрывать собою большой участок фронта и нести новые жертвы. А на фронте, как знал Ратманов, старых, опытных солдат не осталось — либо выбиты подчистую, либо искалечены. Пришли новички, не отличающие винтовку от обломка оглобли. Более полтора миллиона человек, если быть точнее — 1 750 000 человек. Прежде чем из этого пушечного мяса получится что-нибудь толковое, потери составят не менее семисот тысяч человек. В общем, было отчего находиться не в духе.