Софрон Данилов - Красавица Амга
Назавтра, поздним вечером, старик Аргылов с Суондой уже привезли откуда-то кладь на трёх санях и перетаскали в амбар. На амбарные двери старик навесил тяжёлый замок и, пробормотав что-то, похожее на заклинание, плюнул в замочную скважину.
Поужинали в гнетущей тишине, будто вернулись с похорон. И хотя старик Митеряй не обронил ни слова, все поняли, надвигается что-то зловещее. Коней старик велел на ночь отвести в лес на старый заброшенный выгон. Занёс из амбара старую заржавленную берданку, полязгал затвором и поставил её перед сном к изголовью. Когда Суонда привычно заложил дверь засовом, Митеряй рассердился и велел отодвинуть засов: ничего ценного в доме уже нет, всё ценное лежит в амбаре, под замком. Пусть дверь останется открытой, сподручней при нужде выскочить наружу.
А Суонда тоже лежал без сна. За последние дни он передумал больше, чем за всю жизнь. Предметом его путаных и мучительных размышлений был его хозяин. Прежде Суонда считал его воплощением самого разума. Видимо, ошибался… Никаких других устремлений, кроме наживы, у того за душой не было. Умный человек разве станет себя так вести? Разве станет он бессмысленно всё копить да копить? Век человеческий — вот он, не дальше броска сучком. Что же, Митеряй собирается всё богатство взять с собой на тот свет или рассчитывает, что оно спасёт его от роковой доли? Нет, подлинно умный человек не стал бы так поступать!
Прежде Суонда думал, что хозяин хотя и оскаливается по-звериному, да знает меру, различает, где добро, где зло. Оказалось, ошибался Суонда и здесь. Стараясь угодить Пепеляеву, разграбил своих сородичей подчистую! А что сделал он со стариком Чаачаром? О, этого Суонда никогда не забудет! Разве возможно, чтобы позабылось такое? Даже к своим домочадцам зверь зверем. Подумать только: чуть не уморил голодом дочь! Вот почему, зная своего отца, Кыча не хотела тогда уезжать из города. А он-то, безмозглый дурак, увёз бедняжку силой! Плохо вышло и с тем раненым красным, которого нашла и спрятала голубка Кыча. И там он поступил не по-хорошему… Окаянный я, одно только горе от меня моей голубушке… Как она, бедняжка, должно быть, сердится на меня! А ведь сама-то добра ко мне… Как бы счастлив он был, если бы довелось ему когда-нибудь доставить ей хоть малую толику радости.
Нет, совсем старик не похож на отца: задумал выдать Кычу за пожилого и лысого офицера! Даже зверь любит и лелеет своего детёныша, идёт ради него на смерть. Нет, старик не зверь. Он хуже!..
Как бездумно до сих пор жил Суонда! Будто уши ему заложило, глаза не видели. Старик Чаачар ушёл в тот мир, раскрыв ему глаза, отворив уши. Со времени того ужасного дела, которому он был свидетелем, с Суонды словно спала привычная сонная одурь. Но этого пока никто не знал. Об этом не подозревал сам хозяин, не догадывалась и Кыча.
К полуночи хлынул волной морозный воздух — это зашли снаружи несколько человек и оставили дверь приоткрытой.
— Хозяева! Гости пришли! Харлампий, затвори-ка дверь! Митеряй!
При свете зажжённой свечи замаячили три фигуры.
— Откуда едете? — спросил старик.
— Наши дороги известны, возвращаемся из наслегов. Опять сборы подвод. Брр, мороз!
— Поднимись, старуха! Вскипяти побыстрее чайник! — приказал Аргылов и, склонив голову набок, вгляделся: — Кто это с тобой? — спросил он Сарбалахова.
— Не узнал? Это же зять твой, Угрюмов, ротмистр.
— Э-э…
Гости разделись.
— Харлампий, растопи печку, — распорядился Сарбалахов.
— Я тебе не истопник! — прорычал Харлампий, косолапя, подошёл к спящему Суонде и стянул с него одеяло. — Кто это тут растянулся? А ну, подымайсь!
Суонда повернулся к нему спиной. Харлампий поддал ногой Суонде в мягкое место, схватил его за жёсткие, как болотная осока, волосы и заставил сесть. Не выказав возмущения, Суонда стал одеваться.
Скоро камелёк загудел, и вскипел чайник. Ааныс поставила на стол котёл с мясом.
— Сколько ведёте коней? — осведомился Аргылов.
— Четыре клячи. Были в обобранном наслеге, так что спасибо и на этом. Что-то на столе пустовато. Митеряй, не найдётся ли чего-либо у тебя?
— На днях тут ночевали ваши, так они весь мой запас вылакали.
— Ладно тебе прибедняться! — стал уламывать его Сарбалахов. — Авось что-нибудь да найдётся.
— Старая, пойди-ка посмотри, может, что и осталось…
Ааныс принесла бутылку спирта.
— Это дело другое! — обрадовался Сарбалахов. — К тому же гости мы не простые. Помнится мне, что в тот раз мы сватались и твоя дочь обручилась с ротмистром, хоть и разошлись тогда не совсем как подобает. Так ведь, Николай Георгиевич?
— Да, да… — ни слова не поняв из сказанного Сарбалаховым по-якутски, Угрюмов согласно закивал головой.
— А где же невеста? Хорошо бы и её увидеть за столом.
— Приведи! — велел Аргылов жене.
Ааныс быстро метнулась и так же быстро вернулась из-за перегородки.
— Захворала она…
— Хе, что это она у вас всё хворая да хворая? Притворяется небось! — усомнился Сарбалахов.
— Заматерела. Мужскую ласку хочет, вот и строит капризы, — громко чавкая, объявил Харлампий. — Хорошенько выездить её — только и дел.
— Митеряй, ты погоди! — увидев, что Аргылов принялся было разливать спирт по рюмкам, всполошился Сарбалахов. — Смаковать из рюмок некогда, разливай в стаканы. Время не ждёт, уже поздно.
Не раздеваясь, Суонда прилёг на орон и отвернулся к стене. Его клонило ко сну, но спать не давало какое-то беспокойное предчувствие. За столом, очевидно, выпили: все враз замолкли, доносилось только чавканье да посудный звяк.
— …Почтенный Митеряй! Прежде чем поднять этот стакан, хочу я сказать вот про что. Помолвка между Николаем Георгиевичем и вашей Кычей уже состоялась давно. Ты сам знаешь, какая теперь жизнь. Не время выполнять все требования принятых обычаев. На войне — как на войне… Мы сегодня приехали к вам, чтобы завершить уговор, соединить жениха и невесту. Выпьем за это!
— Больного-то ребёнка?.. — У матери задрожал голос. — Побойтесь хоть бога!
— А ты не бойся, Ааныс. Женщинам свойственно притворство. Как будто сама не знаешь. Вот увидишь: дочка утром поднимется здоровой.
— Старик, ты чего молчишь? Ведь она и тебе родная…
Аргылов лишь покосился на жену и промолчал.
У Суонды сон как рукой сняло. Повернувшись лицом к столу, он искоса стал наблюдать за происходящим.
— Харлампий, хватай её!
Уронив блюдце на стол, Харлампий резво вскочил и, перебирая кривыми ногами, бросился к запечью. Кычу в накинутой шубке он настиг возле входа в хотон, оттащил её назад и толкнул обратно за перегородку.
Ааныс бросилась к дочери.
— Харлампий, ты там стой! — распорядился Сарбалахов.
С винтовкой в руках Харлампий сел у печки.
— Покараулю! Ишь скачет, кобыла необъезженная…
Суонда обстоятельно разглядел громилу, затем перевёл гневный взгляд на хозяина. Но до Аргылова его укор не дошёл, по-прежнему не замечал Суонду.
Поначалу Аргылов хотел было отказаться от этой женитьбы: что за смысл породниться с людьми, которые завтра уже начнут уносить ноги? Но затем в голову ему пришла мысль другая: люди Пепеляева, когда им станет терять нечего, совсем особачатся — об этом и Артемьев предупреждал. Не посмотрят, что он помогал им, разграбят, разденут до ниточки, спрос с них не велик будет. Надежда на Валерия своего тоже невелика — могут не посчитаться с ним. Другое дело — русский офицер. Такой зять оказался бы хорошей защитой.
Перебросившись с Угрюмовым несколькими словами, Сарбалахов зашёл за перегородку.
— Ааныс, выйди отсюда. Молодых в брачную ночь принято оставлять одних. Ведь такой у нас, якутов, обычай.
— Он мне не зять!
— Что ты, Ааныс?.. Отец уже выпил рюмку, соединяющую дочку с ротмистром.
— Пил он, а не я, — возразила мать, теснее прижимая к себе Кычу. — Пока жива, не отдам дитя…
— Не очень-то выставляйся своей жизнью! Есть у нас под рукой мастер этого дела, он не поморщится.
— Мама, милая, иди. Я сама…
Ааныс поднялась и тут же упала на свою кровать.
— Ты меня за человека не считала, брезговала даже смотреть в мою сторону, — прогудел над Кычей Сарбалахов. — Отплатил я сполна за твою гордыню. Разборчивая невеста, говорят, на плешивого нападает. Х-ха! Выйди, старая! Прихвати постель…
Сарбалахов сильно дёрнул её за плечо. Ааныс закричала, как под ножом.
— Ты что, спятила?! Чего орёшь?
Вполголоса ругаясь, Сарбалахов отошёл и натолкнулся на Угрюмова. Ротмистр, уже без кителя, весь взвинченный, топтался как беговая лошадь на старте.
— Ну?
— Мать не хочет выйти из чулана. Вы не обращайте на неё внимания.
— Добрый вечер, мадемуазель Кыча.
Кыча в шубе сидела молча, прижавшись к стене. На лице лишь затравленно горели глаза.
— Раздевайтесь, Кыча. В одежде — неудобно. Стесняетесь? Ничего, это на первых порах… Некоторые женщины предпочитают, когда их раздевают мужчины. И вы, может…
