Софрон Данилов - Красавица Амга
И одновременно под перехлёст гармошки множество простуженных хриплых мужских голосов, постепенно набирая лад и силу, грянули:
Вставай, проклятьем заклеймённый,Весь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущённыйИ в смертный бой вести готов!..
У Томмота захватило дух, как при взлёте на качелях, которые, смутно помнится ему, тогда ещё маленькому мальчику, устраивал меж двух деревьев отец. Всё поднялось в нём! Подхватить гимн и чудом каким-нибудь оказаться по ту сторону баррикад вместе с героями! Это фантастическое желание было настолько остро, что он вскинулся как бы затем, чтобы бежать туда, но его ухватил за полу оказавшийся рядом Артемьев:
— Ку-уда! Слепой щенок!
Но порыв Томмота, по-своему понятый Артемьевым, подействовал на того. Отрезвев наконец, он обернулся к оцепеневшим от изумления дружинникам:
— Огонь!
И в ту же минуту противостоящие окопы на взлобке и ниже, каждая лиственница и каждый пень взорвались огнём. Затараторил пулемёт, перекрывая винтовочную трескотню. С той стороны ответили ровные, частые залпы и слитный бой нескольких (сколько их там?) пулемётов красных. Из-за баррикад вместе со шквалами огня всё ещё доносились слова гимна:
Это есть наш последнийИ решительный бой…
— По знамени! — кричал Артемьев. — Бейте по знамени!
Огонь становился всё плотней, и Томмот, чтобы не видеть падения знамени, закрыл глаза. Но когда он открыл их, знамя по-прежнему развевалось на ветру.
— Бейте по знамени! — Артемьев суетно забегал вдоль цепи. — Сбейте знамя!
Он выхватил у кого-то винтовку и, целясь в древко, выпустил всю обойму. Знамя реяло над баррикадами. Артемьев в ярости швырнул винтовку за бруствер.
— Чычахов! Слышишь, нет?
Валерий оттащил Томмота в прикрытие, за толстую лиственницу, и только тут Томмот услышал, как мёрзлые лиственницы зашелушились под пулями, роняя щепу. Довольно долго стояли они здесь, под прикрытием дерева. А из маленького аласа тем временем с градом пуль под переливы гармошки неслась песня:
…На бой кровавый,Святой и правый,Марш, марш вперёд,Рабочий народ!
— Пусть сегодня поют! Завтра они захлебнутся в собственной крови! Завтра они поползут к нашим ногам, моля о пощаде! — Отойдя сюда же, за укрытие, Артемьев вытер шапкой разгорячённое лицо и вдруг уставился на Томмота: — Ты чему улыбаешься, нохо?
Томмот и вправду улыбался — ах, какой растяпа! Сообразив, что убрать улыбку уже поздно, он решил доиграть роль простачка. Продолжая улыбаться, он сказал Артемьеву:
— Сомнительно! Сомнительно, говорю, что поползут к ногам… Если до сих пор не взяли, то как взять теперь? Разве что пушкой…
Ошарашенный этой наглостью, Артемьев стал поочерёдно глядеть то на Валерия, то на Томмота.
— Он что у тебя — идиот? — спросил он Валерия. — Или вправду чекист?
— Чычахов — смелый парень, — вступился за Томмота Валерий.
Артемьев вышел из-за дерева.
— Если ты так храбр, то поди-ка вон принеси! — Артемьев показал рукой на винтовку, выкинутую им за бруствер. Винтовка, соскользнув со склона, остановилась где-то посредине.
Томмот прикусил губу. Отказаться было, конечно, нельзя — у этого зверя рука не дрогнет выстрелить, тем более смелые только на словах — кому они нужны? Завоевать же расположение Артемьева было необходимо. В задачу Томмота входило находиться среди белых до самого конца: если они ударятся в бега из Якутии, с ними должен был бежать и Томмот…
Томмот перегнулся через вал и глянул вниз. Винтовка чернела на снегу, шагах в двадцати. Он решился. И как только решился он, передав свою винтовку Валерию, сразу же вдруг уверовал всем существом, что останется невредим, ибо не может быть, чтобы его поразили пули своих!
Томмот подошёл к краю взлобья и, сильно оттолкнувшись ногами, опрометью кинулся вниз по склону, не сводя глаз с винтовки. Едва он упал возле неё лицом вниз, как пули вспенили снег вокруг него. Чычахов схватил винтовку, обернулся назад, примериваясь, и быстро, как выстреленная стрела, вымахнул наверх.
— Держите своё сокровище! — тяжело дыша, он протянул винтовку Артемьеву. — Но не думайте, что я испугался вашего гнева. Больше таких приказов я выполнять не стану.
Подбежал молодой русский офицер.
— Брат Артемьев, вас вызывает генерал Вишневский!
— Иду.
Офицер убежал обратно.
— Где нам тебя ждать? — спросил Валерий.
— Пусть ждёт генерал! — ответил Артемьев. — Отойдёмте-ка вот туда.
За надёжным прикрытием толстых деревьев, куда они отошли шагов на десять, Артемьев кивнул в сторону Томмота:
— Действительно, отчаянный. Но оставим это. Разговор о другом. Каюк ему…
— Кому? — удивился Валерий.
— Конец Пепеляеву, говорю! Проиграл он, выдохся. Сил на Якутск у него уже нет.
— Как это?..
— Лучшая часть дружины истреблена здесь, в Сасыл Сысы. Если бы в своё время он послушался моего совета… Не послушался! Хвастал, что управится тут за день-два. Показали ему красные, почём дюжина гребешков!
— Так Ракитин же в Чурапче!
— Не болтай глупостей! В Чурапче сидит Курашов. И скорей его пушки разнесут самого Пепеляева.
— Ах, какая беда!
— Да, рухнула ещё одна надежда. Не без твоей помощи, кстати сказать…
— При чем тут я? — удивился и струхнул Валерий.
— Да при плане этом! План красных, твои ценные сведения…
— Я же выполнял задание! По твоему же совету!
— Ладно, счёты сводить уже поздно! Слушай, что скажу. Красные — не дураки, скоро подойдут сюда. А нам придётся по собственным следам уходить на восток. Пепеляев с людьми своими, конечно, подастся к иностранцам, а мы останемся в родном краю. Но не думай, что на этом борьба закончится! А пока найдём ухоронку у охотских тунгусов. Чтобы поднять новый мятеж, потребуется много денег и прочего. Отсюда следует, что все богачи, вроде отца твоего, должны уйти и увезти с собой всё что можно. Тут или расстреляют, или разденут до ниточки.
— Понял…
— Ещё вот что. Люди Пепеляева, перед тем как податься назад, примутся грабить направо и налево, не посмотрят, кто свой, кто чужой. От моего имени передай зажиточным: пусть торопятся. Надо им подняться в дорогу в эти дни, не позже. Предупреди: кто станет увиливать да выгадывать — будет иметь дело со мной. Всё!
— Уж больно неожиданно это! Может, твои пророчества преждевременны? У генерала достаточно сил…
— Нет! Надо смотреть правде в глаза, на то и война! Собирайся и ты. Прибудем в Нелькан, парня своего отдашь мне! Сделаю своим адъютантом…
Резко повернувшись, Артемьев быстро зашагал прочь. Аргылов, проводив его взглядом, подозвал Томмота, и они пошли к своим коням.
— Случилось что-нибудь? — догадался Томмот.
— Ничего! — отмахнулся Валерий.
— Поедем куда?
— К моим старикам.
— Мне бы заехать в Абагу, — уловив его настроение, быстро сообразил Томмот.
— С чего бы это?
— Говорил тебе, шарф оставил…
— Спятил ты, что ли, Чычахов? А ладно, поезжай да обернись побыстрей!
Глава тридцать вторая
Весть, принесённая сыном, оглушила старика Аргылова. Он догадывался, что у белых дела обстоят не самым лучшим образом, но никак не предполагал, что настолько уж плохо. Вроде и потери незаметные, и боёв крупных не слыхать, а вот-таки выдохся генерал. Разные люди и рассказывают по-разному, но доверять россказням — что совсем не знать; могут пять превратить в десять, а десять переделать в сто. Если судить по войскам, что день и ночь толкутся по дорогам, людей у белых должно остаться ещё предостаточно. Почему бы им с этими силами не собраться и не ударить по Якутску? И подвод и коней, должно быть, собрано достаточно — спасу нет, сколько сил потрачено на это, сколько злобы накопилось из-за этих коней да подвод! Однако Михась Артемьев — светлая голова, слов на ветер не бросает. Уж, наверное, он-то не меньше нашего жаждет сжить со света красных этих, но если не получается — что же делать? А как надеялись на этого Пепеляева! Не знает старик Аргылов, как другие, но сам-то он вполне уверовал в его силу! И вот всё насмарку! Неужели настали дни, когда всем его мечтам суждено развеяться в дым? Ох, беда-то какая! А может, Михась Артемьев всё это наговорил сгоряча, с досады и горечи? Едва ли, однако, такие слова и сгоряча не бросают! Ах, горе! Камня на камне не оставить бы от этой проклятой страны, где все устроено так несуразно!
Ночью старик вовсе не сомкнул глаз, до утра проворочался на ороне. Ужасно даже представить, что ему придётся покинуть родовое гнездо и двинуться в неведомые дали, навстречу неизвестности. Где, к какому берегу его прибьёт? Ведь там у него не будет ни родных, ни знакомых, ни хамначчитов… Кто станет там оберегать его, защищать его достаток и благополучие? Надо сделать так, чтобы Валерий с этим Чычаховым сопровождали его неотлучно. А может, всё же остаться тут? Это ничего, что Артемьев грозится, с Михасем всегда можно уладить миром. Он меня не тронет и пальцем, слишком многим обязан. А красные?.. В прошлые годы даже те, кто открыто выступал на стороне белых с оружием в руках, как-то оставались без ущерба. Могут и меня так же… Но тут течение мыслей старика прервалось: в его ушах явственно послышался вопль дышавшего на ладан Окейо: «Отомстит народ!» А вот и залитое кровью лицо старика Чаачара. Митеряй кончиком одеяла вытер с лица пот. Нет, пусть даже Чека и оставит его в покое, ему житья не дадут свои. Его ненавидит даже Банча, свой человек… Тем более, что Митеряй сумел всё-таки воздать Банче сторицей: отобрали коней, всех подчистую. Поделом ему! Надо было его ещё и под дуло ружья поставить, но опять воспротивится этот Сарбалахов… Теперь, конечно, Банча этот не пощадит его, ох, не пощадит. Нет, нет! Оставаться здесь нельзя. Та стрела вонзилась в его коновязь совсем неспроста! Как бы он ни старался себя уговорить, путь к спасению остался единственный: он должен бежать вместе с белыми. Артемьев передавал, что надо им готовиться к новым схваткам. Ну что ж, воевать так воевать! Теперь уже нечего беречься и оглядываться, всё решено. Завтра же надо будет выкопать всё спрятанное и перевезти сюда. На восток с собой придётся взять Суонду, иного надёжного человека у него и не осталось. Суонда с того времени, как на его глазах расстреляли старика Чаачара, стал неузнаваем. Перепугался дурень, разобраться, что к чему, у него мозгов-то не хватит…
