Королевский выкуп. Капкан для крестоносца - Шэрон Кей Пенман
Гийома удивляло то, что король продержался так долго.
– Я извещу Генриха, что ты готов отбыть, – пообещал он и заковылял к помосту.
Вопреки вежливой формулировке, Ричард понимал, что на самом деле никуда они не отбудут без разрешения на то императора, и это была еще одна горькая капля в и так уже дрянном напитке. Но ожидая возвращения Лоншана, он заметил стоящую в нескольких шагах от него императрицу, которая разговаривала с епископом Вормсским. Как только епископ удалился, Ричард свернул свою беседу с парой архидьяконов и подошел к Констанции:
– Госпожа, могу ли я перемолвиться с тобой?
– Разумеется, милорд король. – Верно истолковав взгляд, брошенный Ричардом на ее фрейлин, Констанция добавила: – Мои дамы не знают французского, поэтому мне редко выпадает шанс поговорить на моем родном языке.
Ричард оценил тонкость, с которой она дала ему понять, что они могут беседовать откровенно.
– Мой канцлер поведал, как сильно ты помогла, устроив ему аудиенцию у императора. Если бы не твоя доброта, я до сих пор наслаждался бы сомнительным гостеприимством Трифельса. Хочу сказать, что теперь среди твоих должников числится король – я всегда плачу по своим обязательствам.
Любому стороннему наблюдателю улыбка Констанции показалась бы вежливой и безликой, настолько же лишенной тепла, как и у ее супруга. Но Ричарду почудилось, что в этих на диво сапфировых глазах мелькнула искра.
– Ты ничего мне не должен, – промолвила женщина. – Все, что я сделала, сделано не ради английского короля, но ради брата Джоанны.
* * *Сразу после прибытия Ричарда в Хагенау головорезов-караульных из Трифельса сменили стражи куда более обходительные и презентабельные. Во время его пребывания в большом зале они старались держаться как можно незаметнее, а затем проводили в новые апартаменты, которые, как жизнерадостно заверил Марквард фон Аннвейлер, наверняка придутся королю «более по вкусу».
Пока они шли, Лоншан время от времени бросал на Ричарда взгляды. Львиное Сердце смотрел прямо перед собой, лицо его ничего не выражало. Но канцлер знал, что он все еще кипит.
– Мне жаль, монсеньор. Я даже представить не мог, что тебя загонят в подобную ловушку. – Ответа он не дождался, но был слишком озабочен, чтобы хранить молчание. – Сир, есть на самом деле шанс, что монахи Крайстчерча изберут Саварика?
– Нет, – ответил Ричард после небольшой паузы. – Генрих и в Шпейере предоставил мне услуги своего писца, да только он не знает, что я написал одно письмо самолично. Уильям де Сен-Мер-Эглиз повез его в Лондон, и оно содержит просьбу моей матери, что я хочу видеть следующим архиепископом Губерта Вальтера.
Лоншан против воли ощутил боль умирающей мечты, хотя и понимал, насколько несбыточна она была. За него монахи обители Христа, быть может, и проголосовали, поскольку он находился с ними в прекрасных отношениях, но вот Англия никогда бы его не приняла.
– Рад слышать это, – признался он. – Потому как восхождение Саварика на архиепископский престол стало бы верным предвестием Апокалипсиса.
– Никогда тому не бывать, – отрезал Ричард. – Даже если бы я и не отправил письма насчет Губерта Вальтера. Мать слишком хорошо знает меня. Она сообразит, что любое послание в поддержку Саварика Фиц-Гелдвина будет написано по принуждению.
Канцлер закусил нижнюю губу: ему подумалось, что прежде Ричард даже представить себе не мог, как действовать по чьему-то принуждению.
– Мне кажется, ты встретил это возмутительное требование как никогда достойно, – произнес Гийом после затянувшегося молчания. – Пока мы выигрываем войну, ничего не значит проиграть ту или другую битву.
Ричард так резко остановился и вперил в Лоншана такой яростный взгляд, что канцлер против воли вздрогнул, хотя и понимал, что королевский гнев направлен не на него.
– Черт побери, Гийом! Еще как значит!
* * *Губерт Вальтер и Уильям де Сен-Мер-Эглиз совершили путешествие так быстро, что уже через двадцать дней были в Лондоне. Они приехали даже раньше аббатов из Боксли и Робертсбриджа, хотя те и отбыли из Шпейера двумя днями ранее, и поэтому именно им выпала радость поведать королеве о блестящем выступлении ее сына перед имперским сеймом. Затем Губерт и Уильям сели с Алиенорой обедать в большом зале ее апартаментов в Тауэре. Свободные от ограничений великого поста, повара королевы приготовили изысканное угощение. Поскольку с Пасхи открывался сезон охоты, стол государыни украшала жареная оленина, равно как жаркое из ягненка, пирог из каплуна, щавелевый суп с добавлением инжира и фиников, а также горчица из Ломбардии. Слух гостей услаждали арфа и еще один звук, который придворные Алиеноры очень редко слышали в минувшие месяцы: ее смех.
– Не будь ему судьбой предначертано править, из твоего сына вышел бы превосходный законник, – с улыбкой заметил Губерт. – Он последовательно разобрал каждое выдвинутое против него обвинение и опроверг их, выставив напоказ всю их лживость. Ты бы гордилась им, госпожа. Воистину, то был один из лучших его часов.
– Должно быть, это была воистину блестящая защита, раз даже Генрих вынужден был отступить, – сказала Алиенора, улыбнувшись в ответ. – Сегодня вы с Уильямом поднесли мне самый дорогой из всех даров – надежду.
Затем королева воздала должное стоявшему перед ней на блюде пирогу с каплуном, но мысли ее витали далеко – она обдумывала все, чем поделились с ней сегодня епископ и декан.
Уильям Бривер, единственный из присутствующих в городе юстициаров, стал рассказывать Губерту Вальтеру и Уильяму де Сен-Мер-Эглизу о том, что восстание Джона развивается не так, как принц рассчитывал. Его вторжение с флотом наемных фламандских кораблей не осуществилось, потому как Алиенора созвала ополчение на юго-востоке.
