Рыцарь золотого веера - Алан Савадж
Это ночь принадлежала тем, кто на деле правил всей Японией, — кланам Асано и Като, Мори и Сацумы. У Секигахары они сражались друг против друга, сегодня же они собрались, чтобы воздать почести своим господам.
Потому что здесь же пировали шесть принцев из рода Токугава, собравшихся вокруг нового сёгуна, принца Хидетады. Даже старожилы не помнили такого великолепия, стольких богатых и могущественных людей, собравшихся одновременно в Киото. Огромный зал, не меньше шестидесяти татами, был расцвечен разноцветными фонариками, богато изукрашенными кимоно и поясами важных гостей, сияющих серебром наконечниками копий стражи Токугавы, блеском драгоценных камней на рукоятках коротких мечей — ведь все самураи были сегодня при церемониальном оружии.
В одной комнате собрался цвет Японии — каждый присутствующий был полновластным правителем в своей провинции, абсолютным повелителем десятка тысяч своих вассалов-самураев, миллиона сервов — крестьян — и бессчётного количества недочеловеков-ита. И тем не менее каждое ухо, а порой и каждая голова были направлены к двум маленьким фигуркам. Они сидели рядом в правом углу огромной подковы, образованной тьмой маленьких лакированных столиков, улыбаясь собравшимся гостям, иногда поворачиваясь друг к другу, чтобы переброситься несколькими ничего не значащими фразами. Принц хотел, чтобы это был весёлый бал, где каждый получил бы удовольствие от жизни, от хорошей закуски и доброго вина, посмеялся бы шуткам, поломал голову над хитроумными загадками и полюбовался искусством развлекавших их гейш. Принц выглядел, а может, и сам считал себя отцом всех присутствующих великих людей, а не просто их признанным лидером. Потому что если каждый присутствующий следовал за флагом рода Токугавы, то никто из этих присутствующих не сомневался, за кем следует этот род.
Никто — пожалуй, за исключением юноши, сидевшего рядом с ним. Тоётоми но-Хидеёри было уже восемнадцать — крошечная фигурка, до странности напоминающая своего отца. По крайней мере, тем, кто, как сам Иеясу, ещё помнил Хидеёси в молодости. Он мало ел, чуть пригубливая вино, едва обращал внимание на девушек-гейш. В течение всего пира он не разговаривал с Токугавой, пока к нему не обращались с прямым вопросом. Взор его то и дело, словно ища поддержки, обращался на людей, прибывших с ним из Осаки, — Исиду Норихазу и Оно Чаруфузу.
Но уже подали чай, и конец был не за горами. Иеясу отхлебнул глоток и посмотрел на юношу поверх края своего красного лакированного бокала.
— Это самая памятная ночь в моей жизни, Тоётоми но-Хидеёри. Я уже было думал, что так и сойду в могилу, не повидав больше сына моего самого старого и лучшего друга. Но моё счастье было бы полным, если бы твоя очаровательная мать сочла возможным приехать к Киото вместе с тобой.
— Я могу лишь ещё раз передать извинения моей матери, мой господин Иеясу, — ответил Хидеёри.
— Конечно. И всё же в значительной мере её отказ вызван недоверием ко мне.
— Мой господин…
— И поэтому я хочу, чтобы ты передал ей, Тоётоми но-Хидеёри, что её страхи беспочвенны. Разве тебе не были оказаны здесь величайшие почести, разве у тебя есть хоть малейший повод для подозрений?
— Вы обращаетесь со мной и моими людьми с величайшим уважением, мой господин Иеясу.
— Разве я не обожествляю твоего отца? Разве памятник ему — не прекраснейший во всей Японии?
— Я благодарен вам, мой господин Иеясу. Я хочу, чтобы вы знали это. Может быть, моя мать чувствует себя слишком старой для подобного путешествия.
— Какого путешествия? От Осакского замка до Киото едва ли будет тридцать миль. И стара? Принцесса Асаи Ёдогими стара? Ну, уж этому я просто не могу поверить.
Хидеёри улыбнулся:
— И будете правы, мой господин. Моя мать вечна, как и её красота.
— Да, это верно. — Иеясу вздохнул. — Но её настраивают против меня португальские священники.
— Мой господин?
— Эх, Хидеёри, я ведь знаю, что священники считают Осаку даже более надёжным прибежищем, чем Нагасаки.
— Действительно, им там всегда рады, мой господин. Не только потому, что они видят столько несправедливостей к себе, столько преследований по всей империи с тех пор, как вы им перестали покровительствовать. Но дело ещё в том, что я хочу узнать науки и культуру Запада — они ведь столько могут рассказать нам: о литературе и искусстве, политике и, конечно, религии.
— И ещё об искусстве войны и владении огнестрельным оружием, — заметил Иеясу.
Хидеёри утвердительно наклонил голову.
— И этому тоже, мой господин Иеясу. Искусство войны и умение владеть оружием — это ведь только другая сторона политики, не так ли?
Иеясу бросил взгляд на юношу:
— Ты хотел бы сохранить торговлю с Португалией?
— Я хотел бы сохранить торговлю с Португалией, мой господин, к нашей общей выгоде. Так же, как вы хотели бы торговать с Голландией.
Снова быстрый взгляд:
— Ты информирован не хуже меня, Тоётоми но-Хидеёри. Я собирался выбрать Голландию в качестве торгового партнёра лишь потому, что, несмотря на заключённое твоим отцом соглашение с Португалией, ни один корабль из Лиссабона не появлялся у наших берегов вот уже пять лет.
— У них возникли свои внутренние проблемы, мой господин. Так говорят священники. Но разве Голландия проявляет больше интереса к торговле с Японией? Уже пять лет пошло с тех пор, как вы отправили в Сиам голландцев Квакернека и Зандвоорта.
Иеясу кивнул:
— И Зандвоорт вернулся с заверениями своих правителей.
Хидеёри позволил себе ещё одну улыбку:
— Но без кораблей. И без пушек, мой господин Иеясу. Европейцы очень беспечны в том, что касается обещаний. Но у нас нет причин расстраиваться по этому поводу. Священники сообщают мне, что величайшая из европейских наций начинает действовать и у наших берегов. Во всяком случае, они недалеко к югу.
Иеясу нахмурился:
— Я ничего об этом не знаю.
— И всё же это так, мой господин. Священники очень подробно рассказали мне об этом. Похоже, что Испания и Португалия обе снаряжали ещё столетие назад экспедиции для поисков новых рынков. И, опасаясь встречи и военных столкновений своих флотов, эти страны обратились к микадо всей Европы, которого они называют «папа», чтобы он рассудил их в этом деле. Папа принял следующее решение: испанцам отдал место, именуемое Америкой, а португальцам
