Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

— Вы же знаете, что это не так.

Поймав его пристальный взгляд, обращённый к картине, собеседник вымолвил словно для себя:

— Страшусь, что в последнее время наш король по каким-то причинам перестал мне доверять. Может быть, не во всём, а всё-таки перестал. Но почему?

Разглядывая измождённую грудь и втянутый впалый живот распятого мученика, резко белевший на полотне, подтвердил безучастно, тоже думая о своём:

— Всё может быть без всякой причины. На то ом и король, чтобы решать, кто достоин доверия, а кто ею потерял.

Кардинал вздрогнул, сбился с ноги и внезапно перевёл разговор на другое:

— Вам, я вижу, очень нравится эта картина?

Невольно взглянул в спокойное лицо канцлера, и в раздумье сказал:

— Скорей всего нет.

Тот любезно склонился к нему:

— Вам не нравится, что Спаситель здесь слишком мало похож на Всевышнего?

Освободив руку, шагнул в сторону, чтобы вся картина стала видней:

— Я думаю, художник удачно передал смерть и покой, однако вовсе не показал нам страдание, а без страдания в каждой черте его картина теряет свой смысл.

Кардинал тоже остановился и безразличным тоном спросил, прикрывая глаза:

— Быть может, по этой причине в ней иной смысл, чем вам бы хотелось?

— Вы правы.

Широким жестом приглашая к столу, накрытому на два прибора, его преосвященство вдруг перебил:

— Неужели король угадал?

Подумав о странном соседстве именно этой картины и этого овального столика на причудливо изогнутых тоненьких ножках с инкрустацией из перламутра, с дорогой заморской посудой на нём, неторопливо ответил:

— О чём вы?

Хозяин опустился медленно в кресло и поднял за тонкую ручку бронзовый посеребрённый кувшин:

— Его развод чересчур затянулся. Разве не так? А ему не терпится развестись. Его мучит мысль о наследнике. Разве и это не так? Заодно государь этим разводом хотел бы насолить императору Карлу, а Карл указывает ему, кто нынче хозяин в Европе и в Риме. Разве и это не так? Король рассчитывал на мои связи, но папа теперь под арестом у Карла. В таких обстоятельствах я бессилен помочь, и монарх попробует свою неудачу свалить на меня.

— Это естественно. Его в два счета развёл бы наш суд, стоило бы лишь приказать и кое-кому заплатить.

Однако именно вы, монсеньор, настояли, чтобы Генрих обратился к Римскому Папе, может быть, зная заранее, что папа Климент на этот развод никогда не пойдёт.

Кардинал задержал кувшин в воздухе и рассмеялся мелким, тихим смешком:

— Мне приятно, что вы разгадали мой ход.

Продолжал наблюдать, как холёная рука кардинала уверенно переносила кувшин:

— В таком случае наш король получит развод только тогда, когда Римским Папой подкупленный вами конклав изберёт английского кардинала Уолси.

Кардинал принагнул кувшин над высокой выпуклой чашей, и темно-малиновая струя, переливаясь в теплом свете свечей, тяжело пролилась из длинного узкого горла:

Именно так!

По цвету вина ему показалось, что это марсала, которой не любил:

— Под каким же именем, монсеньор? Вы решили?

Поставив на место кувшин, уронивший каплю вина, которая упала на стол точно кровь, кардинал, хитро улыбнувшись, подал ему его чашу:

— Скажем, под именем Юлия Третьего. По-моему, очень неплохо. А что скажете вы?

Держал полную чашу в обеих руках, ощущая слабый холод её, дивясь змеиной хитрости кардинала:

— Может быть, может быть, однако ж, клянусь Геркулесом, вам скорее подошёл бы Маркел.

Полуприкрыв глаза, поглядывая на него с подозрением, видимо ещё не решив, друг он ему или враг, собеседник сделал неторопливый глоток:

— Э, полно вам. Я согласен именоваться Сикстом, Иннокентием, Евсевием, Пием. В прошлый раз пообещал конклаву сто тысяч флоринов, но Карл прикрикнул на них, и они предпочли мне этого труса, худшего из всего славного племени Медичи.

Из вежливости тоже пригубил вино:

— Ста тысяч флоринов им было мало?

Свободно, красиво держа золотую чашу в бледной пухлой руке, влажно поблескивая сочным, не успевшим увянуть окончательно ртом, канцлер снисходительно улыбнулся наивности, с какой он об этом спросил:

— Ну, конклаву мало всегда, но больше им никто не давал. Тогда они мне сказали, что я был чересчур откровенен со своими флоринами. Признаюсь, это единственный мой недостаток, который всё ещё мешает мне сделаться папой. Придётся в ближайшее время избавиться и от него, дав им двести тысяч флоринов, но так, будто бы ничего не давал.

Весело взглянул на умного циника, тому несколько раз не везло:

— Отныне вы учитесь быть лицемером?

— Вовсе нет!

Сказал ещё веселей, не спрашивая, а скорей утверждая:

— Стало быть, вы придумали какой-то новый приём задобрить конклав, который наконец приведёт вас на римский трон, слишком соблазнительный не только для вас.

Кардинал вместо ответа приподнял свою чашу:

— За вашу удачу во Фландрии!

Тоже приподнял свою чашу и ещё внимательней вгляделся в весёлое лицо собеседника:

— Вы отправляете меня на заклание?

Кардинал с лёгкой усмешкой спросил, мелкими глотками попивая вино:

— Томас Мор испугался?

— Скорей всего нет, однако же смею напомнить, что я не Христос.

— Помилуйте: это не новость.

— И моё падение не искупит ваши грехи. Они не мешают сделаться папой, но могут лишить вас должности канцлера.

Кардинал спросил, допивая вино:

— И по этой причине вы не пьёте со мной?

Парировал:

— Для меня слишком крепко ваше вино.

Тот посоветовал добродушно:

— В таком случае моё вино разбавьте водой.

Шутя попросил:

— Не стоит портить ни вина, ни воды. Лучше прикажите подать молока.

Кардинал доверительно продолжал:

— Папа Климент может испустить дух со дня на день, в особенности в том случае, если его основательно попугать, а наш король уже объявил, что сделает меня своим папой, если конклав и на этот раз не проявит должного уважения к его титулу спасителя веры и к моему способу добросовестно платить за тиару. Таким образом, моя тиара нынче в ваших руках.

С сомнением покачал головой:

— Вы ошибаетесь на мой счёт, монсеньор. Я не намерен добывать вам римский престол.

Кардинал понимающе кивнул головой, широко улыбнулся и вновь налил из кувшина вина:

— Ну, разумеется. Я понимаю, что моя тиара была бы вам ни к чему. Однако же, обратите внимание, если я сделаюсь папой под каким-нибудь именем, я превращу Англию в могущественнейшее государство Европы, а для вас уж это-то не может быть безразличным.

Поставил чашу на стол:

— Могущество государства я понимаю иначе.

— Да, это я знаю. Представьте, тоже читал, что именно вы разумеете под могуществом государства. Было занятно.

— Занятно?

Кардинал повертел чашу в руке, сосредоточенно глядя мимо неё:

— Как незанятно? Царство Божие вы намереваетесь основать на грешной земле.

Поправил:

— Ну, мои намерения намного скромней. Я только хотел показать, что справедливость и равенство возможный на земле, которая именно по этой причине перестанет быть грешной. Ведь причина её грешности в несправедливости и в неравенстве.

Его преосвященство небрежным движением сунул ненужную чашу на стол и указал кивком головы на картину:

— Ваше намерение и благородно, и хорошо. Если хотите, я под ним подпишусь. Однако осмелюсь напомнить, что всё это мирское, телесное, тогда как нам заповедано свыше радеть о чистоте, о благолепии душ.

Поинтересовался с насмешкой:

— И как же вы намерены могущество государства превратить в чистоту, в благолепие душ?

Хозяин неторопливо поднялся.

Гость тоже должен был встать.

Кардинал снова повёл его через зал, на этот раз не прикасаясь к нему:

— Я удивлён! Разве вы не догадались ещё? Ведь вы же пророк!

Собеседник глядел на него иронически, и ему становилось неловко под этим испытующим взглядом:

— Вы мне льстите. Я не пророк. А догадаться нетрудно, правда, в самых общих чертах.

Кардинал ухватил его локоть крепкой, властной, нестарческой, как оказалось, рукой:

— Ваша догадка верна. В самом деле, если у Англии будет свой папа, англичане к Господу станут значительно ближе, в отличие от испанцев или французов, и уж поверьте, моя мысль ничуть не глупее вашего острова, где от сытости, равенства и справедливости не нуждаются ни в благолепии, ни даже в Господе нашем Иисусе Христе.

Этот откровенно циничный, скользкий, безнравственный человек начинал его раздражать, и поневоле стал возражать, втягиваясь в ненужный спор:

— Однако граждане того острова искренне просят просветить их истинной верой.

— Ну, это долгая песня, надеюсь, это вы понимаете сами. Клянусь, путь, выдуманный мной, прямей и короче того, который однажды придумали вы.