Анн Бренон - Нераскаявшаяся
Для меня, пастуха, тоже существовали свои привилегии — иногда спокойно оставить своих товарищей и собак и спуститься в город на несколько часов или несколько дней. Обычно, пропадая месяцами в горах, не встречаешь ни одной живой души, кроме сурков, волков и иногда медведей. Как бы там ни было, бывают времена, когда хозяин или его слуга приносят нам оливковое масло и вино, поглядывая заодно, не дозрели ли сыры. Весной на ярмарке в Пючсерда я попробовал наняться к Раймонду Борсеру, у которого была лучшая отара во всей Сердани. Это недоверчивый человек, крепко держащийся за свое добро. Он долго ко мне присматривался, прежде чем согласиться. Думаю, что как пастух, я бы удовлетворил и более требовательного хозяина. Мои товарищи, которые лучше разбираются в людях, открыли мне искреннюю причину возникших передо мной препятствий. Раймонд Борсер ни в коем случае не желал скомпрометировать себя, связавшись с беглецом из–за ереси. С тем, из–за кого приходит Несчастье. Их тут много стало, таких, в Пючсерда, после того, как Инквизиция порезвилась в графстве Фуа. Одних только беглецов из Монтайю здесь хватало — я уже повстречал тут Гийома Маурса и Гийома Бэйля.
Он был озабочен слухами обо мне, Раймонд Борсер, вернувшись с ярмарки в Аксе. Сказал, что говорил обо мне с Бертомью Буррелем, и что последний не скупился на похвалы в мой адрес. Говорил, что я был и остаюсь хорошим пастухом, человеком, которому можно доверять. Но, увы, моя фамилия неблагополучна. Бертомью поразил его заявлением, что почти все члены моей семьи были арестованы в Монтайю за ересь год или два назад. Отец, Раймонд Маури, мать, братья Гийом и Раймонд, и сестра Гильельма.
Я прикусил язык. Я не сказал ему ни обо всех ужасах, ни о том, как этих несчастных привели в Каркассон, ни о том, как мой брат Бернат Маури поднялся ко мне в горы, чтобы предупредить меня о том, что все наши бедные пожитки конфискованы, дом разрушен и сожжен, а отец и мать, в ожидании приговора, вынуждены просить милостыню, чтобы выжить. Я не сказал, что передал брату для помощи родителям шестьдесят больших турнусов серебром. Что, через несколько месяцев после этого, мои отец и мать вернулись в Каркассон для принятия своего приговора, и были осуждены: он — на ношение креста, она — на вечное заточение. Он, Раймонд Борсер, смотрел на меня сурово и хитро, и требовал, чтобы я сказал, или я тоже разделял ужасные ошибки моих родичей. Я уверил его, что нет. Что я покинул Монтайю, будучи еще подростком, и с тех пор нанимался пастухом и никогда не впутывался в эти подозрительные истории с еретиками. Я думаю, что он мне поверил, потому что согласился, чтобы я работал у него пастухом до конца нашего договора. То есть, до дня святого Михаила. Я, Пейре Маури, увязший по самую шею в историях с еретиками, начиная с моего пребывания в Арке, беглец из–за ереси, вызванный явиться и предстать перед Инквизицией в сентябре 1309 года, отказавшийся явиться и заочно отлученный.
Конечно, этим вечером, когда я явился к нему и заявил, что хочу взять у него немного вина, и что я вернусь в горы завтра утром, я не сказал ему, Раймонду Борсеру, на кого я на самом деле наткнулся, и с кем я хочу провести время. Или, скорее, кто наткнулся на меня.
Я покинул пастбище ранним утром, когда еще не занялся день, чтобы спуститься в Пючсерда. Был день ярмарки. Мне хотелось увидеть мир, пообщаться с людьми, может быть, услышать новости. Но под предлогом того, что мне нужно заменить кремень для огнива и приобрести новые потроха для сыров, я просто хотел испытать некоторую толику счастья, затерявшись в беззаботной толпе. Я поспешил на площадь возле большой церкви Богоматери. Солнце стояло уже высоко; я наблюдал за каменщиками, работавшими над расширением красивого входа в церковь. Они говорили с чужим акцентом. Я стоял и думал, что мне следует в полной мере насладиться своим пребыванием в Пючсерда, потому что я вряд ли смогу надолго остаться в Сердани. Здесь я был не так уж далеко от Сабартес. Я не хотел слишком удаляться от дома, предпочитая ходить где–то рядом, на меже, у родных границ, чтобы всегда быит в курсе, чего мне бояться, и на что надеяться. Но теперь? Что будет, когда Бертомью Буррель расскажет всему Аксу, что я совсем недалеко, в Пючсерда? Когда кончится сезон, лучше и, без сомнения, осмотрительнее, будет пойти на низинные земли, дальше к югу. И когда я предавался этим размышлениям, кто–то схватил меня сзади. На какой–то миг я очень испугался. А тот человек стал смеяться. Это был странный смех, немного неприятный. Мне показалось, что я попал в ловушку. Чьи–то руки схватили меня за плечи и сжали их. Я сделал предупредительный жест, положив руку на посох. Пейре Маури! Здравствуй, Пейре! Я обернулся и посмотрел ему в лицо. Это был он. Бернат Белибаст. Он тут же прекратил смеяться.
— Да ладно, я не так уж тебя скомпрометирую, — сказал он. — Не бойся ничего. Никто здесь меня еще не знает. Я только недавно прибыл в город, вместе с Пейре Изаура. Хотим наняться жнецами в долину Сегре.
Теперь уже я схватил его за плечи, обнял. Бернат. Я никогда не видел его таким худым. Его лицо и руки почернели от солнца, глаза казались огромными, а борода закрывала всё лицо. Я никогда не видел у него такого взгляда. Как будто его снедал какой–то внутренний огонь. И этот резкий смех. Я всматривался в него. Он был довольно прилично одет — синяя, немного поношенная рубаха, рукава засучены почти до плеч. Кожаные шнурки развязаны на груди. Штаны из серого полотна закатаны до колен. Волосы завязаны узлом на затылке, по его обыкновению. Длинные пряди падают на лоб. Он казался не нищим, но очень усталым и изможденным. Бернат!
Я пошел к Раймонду Борсеру и предупредил его, что до завтра я не вернусь на пастбище. Этот вечер, эту ночь я должен посвятить своему старому другу, которого я встретил.
Прежде всего, я отвел его поесть в одну знакомую харчевню, и там мы прикончили хороший кусок копченой свинины, которую я купил на рынке, и заели его вкусным рагу хозяйки. У меня еще был с собой целый сыр, который я вначале хотел отдать Раймонду Борсеру. Бернат, по всей видимости, был страшно голоден. А потом мы устроились на ночь на сеновале возле дома. Нам нужно было столько сказать друг другу. Он рвался сказать. А я хотел знать. Он столько видел, столько пережил. Он хотел говорить. Я не знал, сможем ли мы поговорить о моей младшей сестре Гильельме. Ночь была ясная, в величавом сиянии звезд, обдуваемая свежим ветерком, как это всегда бывает летом в Сердани; а моя фляга была полна хорошего и не очень крепкого вина.
Нас окружали запахи лета и стрекот ночных сверчков. Не хватало только нежного кваканья лягушек. Бернат лежал на соломе лицом вверх. Он говорил и говорил, и когда у него пересыхало в горле, он пил вино долгими глотками. А я всё расспрашивал его. Я не видел его с того самого момента, когда встретился с ним и его товарищами, и показал им брод через реку, между Расигуэрес и Турнефорт, в Фенуийиде. Это было в апреле 1309 года. С тех пор прошло уже больше двух лет. Они бежали из Каркассона. Бернат, его брат Гийом, и Фелип де Кустаусса, добрый человек. И тогда у них тоже, у всех троих, был опустошенный, сожженный каким–то внутренним огнем взгляд, потому что им довелось увидеть костер, на котором погиб Жаум Отье.
Возможно, я должен был оставить свою маленькую отару, и пойти с ними через брод. Они, конечно же, пошли дальше, на юг. Они пересекли Руссильон, Альбере, и остановились в графстве Ампуриас. Там, у самого моря, в Торроэлла де Монгри, маленькой рыбацкой деревне, они встретили беженцев из Сабартес. Двоих братьев Марти из Юнак, братьев доброго человека Арнота Марти, сына главного кузнеца, и одну из его сестер, Раймонду, бывшую замужем за вдовцом из Тараскона, Арнотом Пикьером. Они трое бежали, получив вызов явиться к инквизитору. А бедный Арнот Пикьер был слишком стар и осторожен, чтобы очертя голову пускаться в дорогу. Теперь он понял, что эта осторожность привела его прямо в Мур.
Они оставались в Торроэлле несколько недель: беженцы были счастливы, что могут пользоваться присутствием двоих добрых людей. Но Берната грызли мысли о верующих и Церкви, оставшихся на родине. И, конечно же, он думал о Гильельме. Он не произнес ее имени, но я и так всё понял. После Пятидесятницы Бернат и Фелип вдвоем пустились в обратный путь; они ушли на север. Их план был таким: оставить доброго человека Гийома Белибаста в Торроэлле де Монгри с беженцами из Юнак, чтобы он собрал как можно больше информации об этой местности. Сами же они хотели выяснить, как дела в Сабартес, в Лаурагэ, Альбижуа, Тулузэ и Кверси; и что самое главное, если еще возможно, встретиться с добрыми христианами, Пейре Отье, Пейре де Ла Гарде и другими. А если дела обернутся слишком плохо, то попробовать — почему бы и нет? — увести их в безопасное место. И увести ее, Гильельму. В Ампурдан, в королевство Валенсию, куда идти легче и не так далеко, как в Италию. Инквизиция Арагона менее ужасна, чем Инквизиция Каркассона или Тулузы.
