Анн Бренон - Нераскаявшаяся
Мой брат Гийом. Что они с ним сделали? У них, наверное, найдется для этого латинское словцо, где–нибудь посредине строки реестров важных и серых показаний Гийома Маури из Монтайю. Маленькое латинское словцо, обозначающее то, что они с ним сделали. Если он будет и дальше нам сопротивляться, то мы вынуждены будем поместить его на «кобылу». Для них, папских клириков, которые мучили его на своей «кобыле» и подвергали дьявольским пыткам, согласно их справедливой процедуре, это он — преступник. И так они назовут его на своей хорошей латыни. Преступник, потому что терпел страдания, которые они ему причиняли, и не сказал ничего. Не предал своих друзей, не отрекся от своей веры. Преступник. И моя мать Азалаис, которая так плакала, тоже преступница? Маленькое латинское словцо для крови? Латинское словцо для слёз? И для смерти? Боже милосердный, смилуйся надо мной. Я не хочу больше отвечать на их глумливые вопросы. Я не хочу больше есть этот нищенский хлеб, который они мне дают.
Уже много недель, начиная с того дня, когда я предстала перед Монсеньором Бернардом Ги, в Тулузе, меня не покидал гнев. Хотя на меня сыпались всё новые и новые удары, мой гнев вновь возвращался ко мне, обострялся, подстерегал и озлоблял меня. Наверное, я так и умру, черствая и огрубевшая, охваченная гневом. Моё тело ослабело, оно опустошено, оно словно исчезает. Я больше не чувствую своего тела, только свой гнев. Я больше не ем их хлеба. Я не хочу притворяться и отвечать на их вопросы.
Когда меня вызывали на допрос последний раз, когда меня поставили лицом к лицу с моим братом Гийомом, красивым лесорубом, которого они срезали, как молодой буковый ствол, чего они хотели от меня? А от него? Что я из страха обращусь в их веру? Что я от ужаса искренне и чистосердечно раскаюсь? Что из слабости и из любви к брату я решусь выдать других людей, которых я люблю — доброго человека Фелипа и Берната? Разве их первая попытка подействовать на меня слезами моей матери не провалилась? Я не понимала их расчетов, но испытывала какой–то странный интерес к их методам. Наверное, он часто приносит им новые сведения, этот метод, и они считают его эффективным. Он приносит свои плоды, достигает целей. Церковь добрых людей почти погибла. Но я, глядя им в лицо, не испытывала никакого раскаяния, никакой покорности. Только гнев. Если я не ошибаюсь, то это мое отчаяние перерождается в гнев…
Когда меня оторвали от Гийома, простертого на лавке, я вдруг вспомнила детскую песенку. «Ne son tres fraires…» Трое братьев, которые пришли спасти свою несчастную сестру, трое братьев, которых на самом деле было четверо, которых было сто, которых была тысяча и десять тысяч, кто их спасет? Моих братьев Гийома и Пейре, и маленьких Арнота и Жоана, и Берната, который мне больше, чем брат, и доброго человека Фелипа, и доброго человека Пейре де Ла Гарде, и Мессера Пейре Отье, и моего отца, и мою мать, и всех наших братьев, кто нас спасет, кто нас спасет? Какой старший брат придет спасти нас? Ведь даже самого Сына Божьего этот мир и его князь преследовали прежде нас.
Я вспоминала лицо доброго христианина Пейре де Ла Гарде. Его слабую улыбку, печальную и ласковую. Друзья, храните мужество, храните веру. Он читал из Книги: «Ибо если существует новая земля и новое небо, то на что еще мы можем направить всю нашу радость и всю нашу надежду?» Пейре Санс, с его мужественной и доверчивой улыбкой. Словно апостол Иоанн, который, возможно, тоже был ангелом Божьим: «О братья, не дивитесь, что мир ненавидит нас, ибо он и Меня возненавидел прежде вас, и апостолов Моих…» Я снова видела синий взгляд Старшего, его блистающий взгляд, но скорбный и печальный. И слышала его голос. Есть две Церкви. Одна гонима, но прощает. Другая всем владеет и сдирает шкуру. Отец мой! Отец мой! Я здесь, в Муре Каркассона. Возможно, в той же темнице, где был заточен и твой сын, добрый христианин Жаум, юный святой, которого они сожгли. Отец мой! Скажи мне что–нибудь, чтобы я могла смеяться здесь, в этой темнице. Вот лоб, вот борода, вот одно ухо, а вот другое. Отец мой! Не почитают орудие пытки. Ни крест, ни костер. Ни «кобылу», на которой мучили Гийома.
Моя мать Азалаис умрет без утешения. В углу общей залы Мура Каркассона, на глазах у моего охваченного ужасом отца. Или немного позже, в одиночестве своего заточения. Она не достигнет хорошего конца, не получит его из рук добрых христиан, счастливого конца, который смывает грехи и спасает души, хотя так умерла ее мать, и мать ее матери. И меня не будет рядом с ней, чтобы подготовить ее тело, с любовью и уважением, и ее сердце, с печалью и любовью, отправиться к Свету. И я так же, и я умру без утешения. Но нам остается только далекое благословение добрых людей, гонимых за правду. Остается верить в то, что они не забудут о нас. И будут призывать на нас мир и прощение Божье.
Я закрываю глаза в непроглядной темноте Мура. Я словно вижу белизну Бельвез. Бельвез, окруженное солдатами. Они арестовали всех жителей, они сожгли все дома, в которых проповедовал добрый человек Пейре Санс, дом, где не так уж давно он принял Духа Святого и посвящение добрых христиан. Они осудили живых. Они также вырыли и сожгли мертвых. А потом пошел дождь, подул ветер, и взошло солнце. Но Пейре де Ла Гарде, насколько я знаю, еще на свободе. Он проповедует, он утешает, он учит. Его послушник, Пейре Фильс обучается по Книге, которую ему дал Старший. Обучит ли он новых послушников? Вернутся ли добрые люди, чтобы благословить новый Бельвез? Творец этого мира создал всё преходящее, и снова будут идти дожди, и подниматься ветер, и восходить солнце. Но Бог будет ждать всех нас в Своём великом милосердии и с бесконечным терпением.
Я словно видела прозрачное солнце и ощущала холод высокого плато. Они окружают Монтайю, они нападают, они опустошают деревню, сея горе и скорбь в день праздника Рождества Богоматери. В сентябрьский день, когда в Монтайю созревают маленькие желтые яблочки. Они осмелились сделать это. Плакала ли она, прекрасная дама? Не та, черная, деревянная статуя, сделанная человеком в поте чела, статуя, которая пугала меня, когда я, будучи ребенком, ходила в церковь к священнику Клергу. Нет, настоящая. Прекрасный ангел Божий. Дама, благословляющая малую отару, идущую в небо. Дама царства снегов. Где всякая любовь благословенна. Плакала ли она?
Бернат! Бездонное море твоего взгляда накрывает меня. Смогу ли я, наконец, утонуть в нем, как я хотела в самый первый день? Твой взгляд напоминает мне обо всех чудесах, которые ты мне дал, и об огромном счастье, которое ты подарил мне. О звездах на кончиках наших пальцев. Я бы хотела уснуть рядом с тобой. Закрой мои глаза на своей груди. Больше не будет страшно, больше не будет больно. А мне уже не страшно, Бернат, и мне уже не больно. Я снова засыпаю рядом с тобой, и мой гнев превращается в добрую волю. Не оставайся там, где они у власти. Уходи из этой земли, где расставлены ловушки. Разорви сети, расставленные Монсеньорами и лживыми Братьями, Бернардом Ги, Жоффре д’Абли, Жаном дю Фагу и их послушными помощниками. Не оставайся ни в Тулузе, ни в Каркассоне, с их Мурами и кострами, ни с солдатами короля, которые слушаются папских клириков. Бернат! Будь рядом с моим братом Пейре, в горах, высоко, под самыми снегами. Я вижу маленькие пляшущие язычки пламени. Бернат. Я слышу, как звучит и резонирует твой пастушеский крик на высокогорных пастбищах. И я чувствую себя такой же легкой, как эти маленькие танцующие язычки пламени. Мой брат Пейре, со своей большой собакой пату, легкой походкой идет впереди отары, которая блеет и звенит колокольцами, идет впереди своих красивых белых, черных и рыжих овец, с рогами, украшенными красными лентами. Бернат, они сказали мне, что я отлученная и проклятая, упорствующая и закоренелая, дочь погибели. Дочь тьмы. Это только потому, что я, так же, как и ты, слишком сильно искала дорогу к свету. К блистающим вершинам. К Тортозе, где поют сарацины, а может быть, к истинному Иерусалиму, к Царствию, ожидающему нас, нас, которые никогда не боялись Бога.
Paire sant, Dieu dreiturier… Отче святый, Боже правый. Дай нам познать то, что Ты знаешь, и полюбить то, что Ты любишь…
2. БЕЗУТЕШНЫЙ. ПЮЧСЕРДА. ИЮЛЬ 1311 ГОДА.
Земля — это бесконечное чистилище, хоспис для больного человеческого рода. Если Бог — это вечная любовь, где же может быть ад?
Наполеон Пейра. История альбигойцев (1871)
Пючсерда. Всё лето овцы оставались неподалеку, на высотах Сердани, на лучших пастбищах. Зимой мы уходили на равнинные пастбища, до Сервера, или даже до Лерида, за Бергедан, по другую сторону Сьерра де Кади. Или даже еще дальше, за Тортозу. Пючсерда. Удивительный город, расположенный на пересечении пастушеских дорог, город, продуваемый ветрами, всегда свежими ветрами, что приносят звуки отар и запахи горных трав. Настоящий город, густо застроенный и укрепленный, закованный в латы и укрытый броней, взобравшийся на холм и окруживший церковь Богоматери. Община свободных, организованных людей, одаренных доброй волей. Сам граф де Сердань и король Арагона уважали волю его консулов, коллегий, корпораций, и уже столетие со дня основания города он пользовался дарованными ему привилегиями.
