Эдуард Зорин - Огненное порубежье

— Как дите.

— Слава тебе господи, — перекрестился Кузьма, и Мария шепнула ему на ухо:

— Тебя вспоминала.

Обрадовался Ратьшич. А Мария масла подлила в огонь:

— Хочу, говорит, видеть Кузьму. Кабы не он, лежать бы мне во сырой земле.

— Вот оно… — снова испугался Ратьшич. — Неужто так и сказала?

— Аль не веришь? — сдвинула брови Мария.

— Прости меня, матушка, — спохватился Кузьма. — Совсем, знать, отшибло у меня разум.

— А ты разум-то не теряй, а ступай к Досаде, — смягчилась Мария и взяла Ратьшича за руку.

— Не пойду я, матушка, — вдруг уперся Кузьма.

— Да что же ты?! — удивилась Мария.

— Стыдно мне…

— Экой ты стыдливой, — засмеялась Мария и настойчиво потянула его за собой.

Противиться княгине Ратьшич не смел.

В ложнице, куда они вошли, горела свеча на столе, и всюду еще лежал полумрак. Мягкие половички заглушали шаги, но Досада услышала их, повернула голову, и слабая улыбка коснулась ее губ. Ратьшича удивила бледность лица боярышни и грустные глаза ее, устремленные на Марию.

На Кузьму Досада только взглянула и тут же отвернулась.

— Вот, привела тебе твоего спасителя, — сказала Мария, подталкивая перед собою Ратьшича.

— Спасибо тебе, — сказала боярышня, стараясь глядеть мимо Кузьмы, — кабы не ты, придавило б меня возком.

— Да что возок, — чувствуя переполняющую его радость, воскликнул Кузьма, — я бы крепостные ворота поднял, даром что окованы железом.

— Эка, — засмеялась Мария. — Ну и хвастун же ты, Ратьшич. Где же тебе поднять ворота?

Досада тоже засмеялась, и это еще больше раззадорило Кузьму. Посмотрел он вокруг себя, увидел брошенную у печи кочергу, схватил, скрутил в узел.

— Ну и здоров ты, Кузьма, — удивилась княгиня.

Кузьма промолчал с достоинством и, поклонившись, стал прощаться с девушкой.

— Ровно навсегда уходишь, — добродушно заметила Мария. — Небось завтра свидитесь.

Кузьма еще раз поклонился Досаде, повернувшись, поклонился княгине.

— Добрая ты душа, — сказал он с благодарностью в голосе. — Ежели бы не ты, княгинюшка, не знаю, что бы со мною сегодня было.

На следующий день Досада уже гуляла по двору, и Кузьма шел рядом с ней. Дивился, глядя на своего любимца, Всеволод:

— Совсем не узнать стало Ратьшича. А нынче взял я в толк: влюбился.

И шутливо погрозил Марии пальцем:

— Испортишь ты мне доброго воина.

Радовалась княгиня, что все так хорошо обернулось. Ведь и не думала, не гадала она, что полюбится Кузьма Досаде. А то, что полюбился, по глазам видать.

Все хорошо нынче, все ладно. И Всеволод рядом. На охоту не ездит, пиры не пирует, не собирает бояр. Сидит целыми днями в трапезной, босой, в одном исподнем, листает книги. Морщит лоб, водит пальцем по строкам, шевелит губами.

А в мыслях у него — Лука.

Упрямый старик. Ни на лесть, ни на угрозу неподатлив. А неподатлив оттого, что труслив.

— Без Луки мне во Владимир хоть не возвращайся, — говорил он вечером Марии.

— Да что тебе дался Лука? — удивлялась княгиня.

— Печать на нем патриаршая. В Чернигове испокон веков свой епископ, то же и в Новгороде, и в Смоленске. А во Владимире, хоть и выше он всех городов, своего епископа нет. Вроде бы на стороне занимаем. Вроде бы от бедности. А ведь и Чернигов тот же, и Новгород, и Смоленск под моей десницей. Неужто не смягчится Лука?

— Смягчился бы, кабы не Киев, — догадалась Мария, — А в Киеве Никифор. А над Киевом — сам патриарх. Нешто непонятно?

— Боятся они меня, — мотнул Всеволод головой.

— Тревожатся…

Глаза Марии излучают улыбку. «Ишь ты, во всем уже разбирается», — с уважением подумал Всеволод о жене. И, обняв, нежно привлек ее к себе. Ластясь к нему, княгиня говорила:

— Хоть бы посватал ты Кузьму.

— Рано еще, — отвечал, целуя ее, Всеволод.

— Отца ее, боярина Разумника, кликни.

— Почто ему ехать в Ростов?

— Как услышит, небось сам прилетит. Пошли ему весточку.

— Другие дела у меня на уме.

Да разве Мария отступится?..

Поторговав в Ростове, ехали во Владимир Дато с Яруном. Им и наказала она разыскать боярина.

— Все исполним, как велено, — сказал Ярун. — Ты на нас положись.

— Та на меня положись, батони, — приложил руку к груди Дато. — Хорошо у вас на Руси, но все-таки лучше в Картли. Приезжай к нам в гости, рады будем. Из Владимира путь мой снова лежит на Киев, а оттуда в Тбилиси. Не передать ли поклон от тебя Давыду Сослану?

— Обязательно передай, — попросила Мария. — И горам нашим поклонись.

— И горам поклонюсь. Хорошо у нас в горах.

— Прощай, Дато.

— Прощай, батони.

Ушли возы с купцами на юг, и, проводив их, взгрустнула Мария.

Ох, и круто меняет жизнь человеческую судьбу. Вчера еще только поглядывал боярин Зворыка свысока на Разумника, а сегодня — первый у него на дворе:

— По всему городу слухи прошли, будто кличет тебя в Ростов сам князь Всеволод.

Гордо подбоченясь, Разумник отвечал:

— И верно — кличет.

— Да что ж ему от тебя надо?

— А то и надо, что кличет, — уклончиво объяснил Разумник, потому что и сам не мог взять в толк, зачем понадобился он князю. Человек он вроде бы незаметный, на совете у Всеволода голоса его сроду не слыхивали. Да и что взять с худого боярина, который все хозяйство свое пустил по ветру?! И не из-за разгула, а по доброте и доверчивости. Другой бы с его-то деревеньками да землями в первые люди вышел. А Разумник на том же все потерял.

И вот — на ж тебе, вспомнил про него князь. И Разумник делал вид, будто знает что-то, да не может сказать. Это еще больше подзадоривало Зворыку.

Вечером он выговаривал сыну:

— Дурак ты, дите неразумное. Сватали тебя за Досаду, а ты сопли распустил. Нынче был бы при князе первым человеком. Глянь, как распетушился Разумник.

— Что мне Разумник, ежели Досада не мила? — хмуро ответил Василько.

— Опять же дурак ты, — проворчал Зворыка. — Аль девки от тебя убегут? Так и любился бы, ежели кто по душе. Нешто отец тебе добра не желает?..

— Да как же это — не любя?

За день до отъезда принесли Разумнику новый кафтан, клобучник Лепила сшил ему знатную шапку. Заказал себе боярин и сафьяновые синие сапоги.

В дороге Разумник все погонял возницу, если где и останавливался, то только на ночь. Прибыл в Ростов и — сразу на княжеский двор. Удивился, что принял его не Всеволод, а княгиня. Еще больше удивился, узнав, зачем звали. Но, поразмыслив, понял — породниться с Ратьшичем тоже великая честь.

Вечером выпытывал у Досады:

— Да чем же тебя пленил-то Кузьма?

Ничего не сказала ему на это Досада, и показалось почему-то Разумнику, что вовсе и не рада она предстоящей свадьбе.

Откуда было знать старому боярину, сколько слез пролила его дочь, прежде чем призналась во всем Марии.

— Не люб мне Ратьшич, — говорила она, стоя на коленях перед ложем княгини. — Не за милого иду, по нужде, а не по сердцу.

— Да как же тебя понимать? — удивилась княгиня. — Не ты ли мне давеча сама признавалась, что нет никого для тебя краше Кузьмы?

— Сама себя обманывала. А нынче вижу — не люб он мне.

— Про то и думать не моги, — осерчала на девушку Мария. — Зря, что ли, звали в Ростов Разумника?

— Батюшке моему радость…

— Не батюшке за Кузьму идти. Чай, никто тебя не принуждал. Сама надумала.

— Надумала-то сама, от слов своих не отказываюсь, А тебе, княгиня, признаюсь, как на духу.

— Ты про Юрия-то забудь, — догадавшись о ее мыслях, строго сказала Мария.

— Вовеки не забуду.

— Пути ему обратно нет.

— Ране-то и я думала: куда мне с ним на чужбину? А нынче только бы кликнул…

— Глупая ты…

— А кто уму-разуму научит? Любит меня Кузьма — знаю. Да мое-то сердце холоднее льда. Намается он со мной…

— Стерпится — слюбится.

— И про то знаю. Потому тебе и открылась.

Смягчилась княгиня, прижала Досаду к груди, стала ее успокаивать: ведь и ее за Всеволода отдавали — не спрашивали; привезли за тридевять земель.

Так и справили свадьбу. На свадьбе три дня и три ночи пили меды за молодых. Сидел Кузьма рядом с Досадой счастливый. А охмелевший Разумник плакал от восторга и лез к нему целоваться.

На грачевники Всеволод с Марией, со двором и с дружиной прибыл во Владимир и тем же днем призвал к себе Никитку.

Давно уж не был Никитка в княжеском тереме, робел дюже. Но Всеволод принял его ласково. Стал выведывать да выспрашивать, каково живет, не соскучился ли по работе. Обещал побывать в гостях, а нынче посылал его в Суздаль — поглядеть на Рождественский собор: подправить стены, подновить купола.

— Сказывали мне, будто ветшает божий храм, заложенный дедом.