Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
– Угу! – подтвердил муж, снова наливая себе чару. – Отец Алексис мне имя новое дал, этот… как его… Христодул, вот! А ещё отец Алексис дал мне пенязь, за который я угостился на славу! – Старик прикрыл очи, блаженно улыбаясь.
– Так мы больше заплатить можем. Бери вино и еду, пойдём!
Греки провели уже захмелевшего перевозчика через коридор и какие-то заваленные товарами каморы в небольшую комнату с крохотным оконцем под самым потолком. Тут было тихо и сумрачно, словно в землянке огнищанина, даже сыростью попахивало.
– Есть у нас к тебе дело, – начал старший из греков. – Сослужишь верно, будешь иметь новые ризы, да что там ризы! Говоришь, дом хороший имел? Сможешь построить себе новый дом на Почайне, не чета прежнему, да ещё и отроков завести. А вина и брашен хватит тебе до самой смерти!
Перевозчик, согласно кивая, всё пил и уже заплетающимся языком хвалил своих добродетелей. Но в голове сквозь хмельное марево начало пробиваться подозрение: с чего вдруг стали такими щедрыми и заботливыми хитрые греки, за что обещают столько добра? Старик хорошо знал повадки византийцев, сколько их товару, да и самих купцов перевозил на широкой своей ладье через Непру…
– Ну, согласен?
Бражник тяжело кивнул и пожал плечами.
– А что за служба? – спросил.
– Видишь ли, какое дело, – вполголоса сказал, оглянувшись по сторонам, старший грек. – Живёт тут в Киеве на Подоле девка одна. Сына имеет, в прелюбодеянии рождённого. Та жена – ведьма, и сын у неё – от дьявола! Надобно ту ведьму и отродье её извести, – вполголоса наставлял грек, – чтоб семя сатанинское не размножилось. Раздавить – и кончено! Людям добро сделаешь, от нечисти их избавишь. Только такой человек, как ты, христианин, может понимать важность подобного дела! А мы в долгу не останемся. Пока – вот тебе! – Грек отвязал от пояса кожаный кошель, вынул золотую монету и положил перед стариком, а второй принёс новый плащ и шёлковую рубаху.
– Бери! Справишь дело, втройне получишь!
У старого бражника в голове от таких слов и подарков стало проясняться. Хоть и был он изрядно пьян, и вино греческое более всего на свете предпочитал, однако имел сердце славянское, и предложение извести дитя малое с молодой матерью заставило протрезветь хмельные мозги. Такое только хитрые греки могли удумать! Ладзимир знал, сколь коварны и черны могут быть иные люди в сердце своём.
– Что за девка? – прохрипел он, поднимая на греков посоловелые глаза.
– Овсеной зовут, какого-то кузнеца дочка.
– Овсена? – изумлённо выдохнул перевозчик.
– Знаешь такую? – уставился грек.
– Н-нет, – заикаясь, усиленно замотал головой бражник, не на шутку перепугавшись и решив хитрить.
– Тем лучше. Ну, что скажешь?
– Коли пить даёте – пью, – отвечал Ладзимир, стараясь не выдать волнения, – есть даёте – яду, и ризы новые приемлю, и злато. Исполню службу за такую щедрую плату, только упился я нынче крепко и надобно проспаться хорошенько, а потом уж дело окончательно обговорим и сладим. Пойду я пока…
С этими словами перевозчик медленно встал, намереваясь идти к двери.
Греки переглянулись между собой и, дружно придавив за плечи, вновь усадили бражника на место.
– Никуда ты не пойдёшь, тут переночуешь. – Старший указал на тюки с товаром, что лежали в углу. – А перед рассветом Василий проводит тебя, – кивнул он на молодого. – Что тебе сподручнее, удавка или нож?
От такого поворота дела у старого киянина внутри похолодело и всё выпитое вино разом испарилось, как роса под лучами солнца. Много горьких мыслей пронеслось в его седой голове. Опять вспомнилось враз, что не всю жизнь был он жалким бражником, что любили его кияне когда-то за удаль и силу, за то, что храбро сражался в рядах защитников града, за то, что не последним был перевозчиком на родной до последнего затона Непре.
Взвыл-взревел он от отчаяния и душевной боли, будто смертельно раненный зверь. Схватил подсвечник со стола и огрел им по голове молодого византийца, а старшего ударом в челюсть отшвырнул в угол. Сам бросился к двери, но она оказалась запертой. Тогда подхватил небольшую скамью и ударил ею в оконце, но крепко сработанная рама не поддалась. Ударил ещё и ещё, не слыша, как открывает засов пришедший в себя старший грек. Он бросился на спину борусу, а за ним, утирая кровь, сочившуюся из рассечённой головы, поспешил обретший сознание молодой грек. Навалились они на старика и стали бить изо всех сил, а тут подоспели и те, что за дверью стерегли. Долго истязали они старого боруса, вымещая тем свою досаду за сорванное деяние и пылая ненавистью к этому непокорному народу, у которого последний бражник не продаётся за злато.
Бесчувственное тело перевозчика оттащили в потаённую клеть и бросили там, крепко заперши тяжёлую дубовую дверь. Скончался старый борус от жестоких побоев в ту же ночь, а рано поутру вместе с товарами вывезли его тело с греческого двора и, привязав тяжёлый камень, тайно бросили в Почайну.
В другой раз осторожнее были греки, долго присматривались и примеривались, пока не нашли лихого разбойника, имевшего кровь на руках, а в сердце – безжалостность. Такой был готов за злато сгубить и родных отца с матерью, только давно уже их на свете не было.
* * *Шумел-потрескивал старый бор. Шёл по лесной тропке Избор-кудесник, слушал, как птицы посвистывают, как деревья между собой шепчутся. Открыто Избору всё тайное, он с богами общается и самому Световиду в лицо глядит, потому как прав он перед богами киевскими. Спокоен кудесник, ибо сама Судьба – нить Макоши – в руках его, – враги мимо пройдут, не заметят, а добрые люди откликнутся, потому как советуется Избор с Триглавом Великим, в коем есть наиважнейшая и насущная Правда. А без Правды человеку с богами не быть никогда.
Так шёл кудесник и беседовал с Лесовиками да Мавками. И вдруг различил какие-то звуки – плач ли людской или звериный? Свернул Избор к озерцу лесному и увидал на берегу жену юную с малым дитятком. Сидела она и горько плакала, о чём-то про себя причитая.
– О чём плачешь, жена красная? – обратился к ней кудесник. – Почто слезами очи губишь, гляди, разбудишь своё дитятко…
Узрев незнакомого человека, жена отшатнулась в испуге, аж за сердце схватилась.
– Не пугайся меня, красавица, ничего худого тебе не сделаю. Что ходишь одна в глуши? Видать, не от добра. Коли не хочешь отвечать – не говори. А пойдём-ка лучше со мной, я недалече живу на заимке. Мёдом тебя угощу, творогом овечьим, голодная небось… Избор я, кудесник киевский, может, слыхала? Захочешь – у меня поживи сколько надо, а нет – вольному воля.
Молодица, конечно, слыхала про кудесника Избора, кто ж из киян о нём не слыхивал. Ещё девчонкой видела, как приходил он на соседский двор, лечил жену и дитятко соседа рукомысленника. Лика-то она уже не помнила, да вот добродушная речь и глубокий внимательный взгляд серых очей показались ей и в самом деле знакомыми.
Поднялась жена, дитятко к груди прижала и пошла за Избором к заимке. Вскоре дошли они до берёзовой рощи, где стояли ряды бортей, а на лужайке паслись овцы. Увидев кудесника, большой чёрный пёс, охранявший овец, радостно залаял и стал прыгать вокруг людей.
Избор ласково потрепал пса и повернулся к спутнице:
– Видишь, красавица, старый у меня пёс, да мудрый, многое знает и обо всём рассказывает. Вот сейчас говорит, что, пока меня не было, приходили волки, а пёс на них лаял и от овец отогнал. Ушли они, но вожак пригрозил вернуться и задрать не только овец, но и сторожа. Придётся наложить волчье заклятие, чтоб обходили нашу заимку стороной.
Удивлялась жена молодая, как складно старец про пса рассказывает. Потом он её в землянку ввёл, стал мёдом и творогом потчевать. А гостья опять разрыдалась и призналась Избору, что зовут её Овсеной. И что раньше ходила она к старому мельнику Водославу, и тот утешал её, а недавно сам к Праотцам отправился, и теперь некому довериться, попросить совета и помощи.
– А нынче утром, – говорила, всхлипывая, Овсена, – стояла я с Мечиславушкой на крыльце и увидала, как мимо бродяга какой-то проходил. И так он на нас взглянул, что мне нехорошо стало, сердце заныло. Матушка на Торг ушла, а я подхватила сынка да в лес убежала. Не знаю теперь, что делать, боязно мне…
Обо всём поведала Избору Овсена, открывшись сердцем, как раньше перед старым Водославом. И о том, что Мечислав – сын Святослава, не утаила, и о страхе своём перед Ольгой.
– Отец Водослав наложил на Мечислава заклятие, только сохраняет ли оно силу теперь, после смерти кудесника?
– Ничего, красавица, всё сладится. Сейчас я одно ведаю: должны вы у меня остаться. О матушке не беспокойся, ей будет передано, что вы в надёжном месте.
И поселилась Овсена с Мечиславом на заимке у Избора-кудесника.
Глава 5
Возвращение князя
В Киеве стояло радостное волнение – праздновались Великие Овсени.
