От Руси к России - Александр Петрович Торопцев
Последний удел
Еще в 1517 году Василий III Иванович хотел нанести удар по удельному князю Новгород-Северскому Василию Шемякину, внуку печально известного Дмитрия Шемяки. Великому князю доложили, что его тезка налаживает связи с Литвой. Это был обычный прием, с помощью которого самодержцы Москвы громили уделы. Василий Шемякин, узнав о грязном доносе, написал великому князю: «Прикажи мне, холопу твоему, быть в Москве, да оправдаюсь изустно, и да умолкнет навеки клеветник мой… Исследуй дело: если я виновен, то голова моя пред Богом и пред тобою». Василий III, покоренный откровением Шемяки, призвал его к себе, и удельному князю удалось полностью оправдаться. Пять лет он правил спокойно в Новгород-Северском, не давал поводов для обвинений и наветов, честно исполнял гражданский долг. Всем был хорош Василий Шемякин! Но не понял он, что наговор в 1517 году был не случаен, что самодержец как бы дал ему, обладателю последнего самостоятельного удела в государстве, возможность самому признать власть Москвы над собой, отдать Новгород-Северское княжество Василию III Ивановичу. В 1525 году самодержцу вновь доложили об измене Шемяки. Вместе с митрополитом Даниилом Василий III Иванович написал внуку Дмитрия Шемяки письмо, в котором, обещая неприкосновенность, призвал его прибыть в столицу и объясниться.
Василий Шемякин исполнил повеление великого князя. Тот встретил гостя радушно, но через несколько дней повелел заковать его в цепи и бросить в темницу. Супругу последнего удельного князя тоже не пожалели, отняли у нее всех боярынь ее пышной свиты. В Москве отнеслись к этому по-разному. Кто-то одобрил поступок великого князя и митрополита всея Руси, кто-то винил их в этом, впрочем, негромко: суровый нрав самодержцев внушал многим дикий страх. Лишь два человека не боялись в открытую высказывать свое мнение. Какой-то юродивый (или мудрый шут?) ходил по улицам Москвы с корявой метлой, размашисто водил ею по земле и громко приговаривал: «Время очистить московское государство от последнего сора!». Народ улыбался, понимая, о чем говорит юродивый, а ему-то радость на душе: слушают люди правду русскую, понимают, только сказать ничего не могут, а тем более что-то полезное и разумное предпринять. Но в том вины юродивого нет, он свое дело делал старательно. И никто ему, юродивому (мудрому шуту?) не мешал.
Закованный Шемякин грустил в сырой темнице, а Василий III Иванович отправился по обыкновению в Троицкий монастырь. О выходке юродивого он слышал, но обращать на это внимания не стал, и правильно сделал. В монастыре к самодержцу подошел игумен Порфирий и смело заявил: «Если ты приехал сюда в храм Безначальной Троицы просить милость за грехи свои, будь сам милосерд над теми, которых гонишь ты безвинно, а если ты, стыдясь нас, станешь уверять, что они виновны перед тобой, то отпусти по Христову слову какие-нибудь малые деяния, если сам желаешь получить от Христа прощения многих талантов».
Взбешенный Василий повелел выгнать Порфирия из монастыря, и бывший игумен отправился на Белоозеро. Но мытарства смелого человека на этом не кончились. По прошествии некоторого времени в Москву явились монахи, состряпавшие донос на бывшего игумена. Василий III Иванович повелел заковать его и заключить в темницу.
Порфирий безропотно стерпел наказание. Тюрьма или пустыня? Для кого-то пустыня – тюрьма, для кого-то тюрьма – пустыня. Для Порфирия пустыня, а равно и тюрьма, являлись тем местом, тем уединением, которого жаждет истомившаяся от жизненной суеты добрая душа, посвятившая себя служению Богу. Бог везде! И в тюрьме. И в тюрьме тоже люди живут. Жена тюремного сторожа, тихая, кроткая душа, увидев Порфирия в оковах, сжалилась над ним, организовала ему побег, освободив несчастного от оков. Бывший игумен спрятался в тайнике в ожидании ночи, замер в своем ненадежном убежище. Явился сторож. Он, ничего не зная о побеге, увидел оковы без Порфирия, задрожал от страха, забегал суетливо по тюрьме. Он хорошо знал тюрьму, но жена его знала тюрьму лучше. Долго бегал по темнице сторож, рвал на себе волосы, плакал, боялся выйти на свет Божий. Там ждала его пытка жестокая и страшная казнь. Немало он пожил, всякое повидал, пытки он видел, и пуще смерти он боялся пыток. Не найдя беглеца, сторож успокоился, смирился со своей участью, взял в руки нож острый, хотел зарезать себя, чтобы избежать пыток, но Порфирий вышел из своего укрытия, спас его, человека невинного, сказал ему кротко: «Не убивай себя, господин Павел. Я здесь. Делай со мной, что хочешь». Сторож в изумлении опустил руку с ножом.
Василий III Иванович был суровее отца своего, особенно когда дело касалось неповиновения ему, самодержцу, но, узнав во всех подробностях историю неудавшегося побега, он выпустил Порфирия из тюрьмы, не наказал никого… Порфирий удалился на Белоозеро и провел остаток дней своих среди таких же как он подвижников.
Василий Шемякин умер в 1529 году в оковах. Его сын, Иван, скончался иноком Троицкого монастыря в 1561 году.
Вторая задача Великого князья
В 1524 году Василий послал на Казань крупное войско, но русские воеводы, осадив крепость и имея прекрасный шанс завершить дело полной победой, удовольствовались миром в обмен на богатые дары и обещание казанцев исполнить все требования великого князя.
Русское войско вернулось домой, потрепанное на обратном пути болезнью. Самодержец предал опале Ивана Бельского, и лишь зашита митрополита спасла полководца от большой беды; затем в Москву явились послы Казани, они обещали по-прежнему быть во всем послушны воле великого князя, просили его утвердить на казанском троне царя Сафа-Гирея. Василий выполнил их просьбу, но, уже не доверяя восточному соседу, нанес серьезный
