Звезда морей - О’Коннор Джозеф
Около десяти часов утра он наведался на камбуз и попросил старшего официанта дать ему какую-нибудь работу в обмен на бутылку вина. Он объяснил, что хочет преподнести небольшой подарок лорду и леди Кингскорт, которые были так добры к нему. Корабельный кок, китаец, отправил его колоть лед в бочке для дождевой воды и действительно дал ему за труды полбутылки вина, каковую он с благодарственной запиской вручил леди Кингскорт. Ей показалось, он ведет себя очень странно: то улыбается, то кривится от ужаса. «Он как-то весь пригибался, когда говорил, — вспоминала она, — точно его тяготило бремя, от которого он желал бы избавиться». Малви повторял, что Джонатан и Роберт Мерридиты «хорошие мальчики», а муж леди Кингскорт «достойный человек». И жаль, что невзгоды так разобщили народ Ирландии. Лучше было бы иначе, особенно в трудные времена. Каждому из нас случалось делать то, чего не следовало бы, но «если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки?»[108] И чем охотнее она соглашалась с ним, тем чаще он это повторял. Точно пытался убедить в чем-то самого себя.
Нам известно, что утром у него состоялся любопытный разговор с капитаном: Малви спросил, нельзя ли остаться на судне помощником и вернуться в Ливерпуль. Локвуд удивился такому вопросу. За все годы, что он провел в море, ни один из пассажиров не обращался к нему с подобной просьбой. Нелепость ее поразила его тем паче, что до Америки в прямом смысле было рукой подать, но капитан списал это на страх, который часто охватывает эмигрантов, вдобавок осложненный издевательствами, перенесенными Малви на борту корабля. Капитан ответил, что в Ливерпуль корабль вернется не сразу, сперва встанет на ремонт в нью-йоркском сухом доке и, скорее всего, выйдет оттуда лишь после Рождества. Далее он рассказал Малви о курьезе, приключившемся накануне утром, когда к «Звезде» подошли на лодке дружелюбно настроенные ирландцы и справились о здоровье Малви. Капитан надеялся, что эта весть его ободрит, но Малви, казалось, ничуть не ободрился. Более того, побледнел, и чуть погодя его затошнило — якобы съел что-то не то.
Тем же утром я отравидея взять интервью у сидящего под замком Шеймаса Мид пуза, но на месте его не обнаружил. В холоде и сырости его мучила лихорадка, и его выпустили под попечение капитана, который предупредил его, что, если Мидоуз вновь затеет свару, его тут же пристрелят. Его разместили в каюте первого помощника Лисона, заперли на ключ, интервью он давать отказался. Сказал, не любит газеты и тем более тех, кто в них пишет. Притворился, будто плохо говорит по-английски, хотя я знаю, что при желании он говорит весьма бегло. И действительно, направляясь прочь, я услыхал, как Мидоуз спросил караульного, можно ли выйти на палубу подышать воздухом.
Далее я провел около часа в трюме, по мере сил помогая доктору Мангану осматривать пассажиров. Многие совсем изнемогли от страха, умоляли Мангана употребить свое влияние и добиться, чтобы им позволили сойти на берег. На обратном пути я видел Малви в салоне первого класса. Мы столкнулись в коридоре: он ничего не сказал, но заметно волновался. У него постоянно взволнованный вид, так что я не придал этому значения.
Обнаруженное у себя в каюте наверняка значительно усилило его тревогу.
Нам известно, что это принесли к полудню или после полудня, поскольку около десяти часов утра стюард пришел в каюту за стопкой одеял и впоследствии, отвечая на вопросы полицейских, сообщил, что кладовая «была пуста и выглядела совершенно как обычно». Тот же самый стюард заходил туда около четырех часов дня, записка лежала нераспечатанной на кровати. Стюард не присматривался — решил, что это личное.
На конверте чернела тщательно выписанная буква «М», инициал Малви, выведенный холодной аккуратной рукой того, кто пожелал остаться анонимным. Буквы, из которых сложили записку, вырезали из газеты. Мало кто понял бы, о чем речь. Но Пайеса Малви записка наверняка ужаснула.
ДАБИРИСЬ ДА НИВО
ПАД УГРОЗОЙ РАСПРАВЫ.
СКАРЕЕ. ИНАЧИ ГИБЕЛЬ. И.
Это было не что иное, как отказ смягчить наказание. Дэвид Мерридит или Пайес Малви: один из них никогда не ступит на берег Манхэттена.
Что же до намеченной жертвы, можно с точностью установить, чем он занимался утром и днем.
Еще затемно, в четверть восьмого, он позвал стюарда и сообщил, что ему нездоровится. Велел немедленно послать за доктором Манганом, но, когда тот пришел, Мерридиту полегчало. Он жаловался только на головную боль из-за жестокого похмелья и сильной простуды и отправил доктора восвояси, сказав, что ляжет поспит.
Около половины девятого вновь позвал стюарда и велел подать в каюту легкий завтрак. Когда стюард принес кофе и овсянку, лорд Кингскорт попросил приготовить ванну. Он явно пребывал в добром расположении духа, хотя и был молчалив.
Выкупавшись, попросил стюарда, бразильца по имени Фернан Перейра, побрить и одеть его. Пояснил, что в последнее время стал хуже видеть и боится порезаться. Бритву велел оставить: сказал, что привык бриться дважды в день, утром и перед ужином. Велел «очень настойчиво», км впоследствии покажет стюард.
Лорд Кингскорт оставался у себя в каюте примерно до половины двенадцатого утра: жена и сын Джонатан видели его, проходя мимо. Он что-то искал в чемоданчике, в котором держал бумаги. Приветствовал их как обычно.
Далее никто не видел его до часу дня, когда он обедал с махараджей в маленькой столовой курительного салона. После обеда заказал освежающие напитки. Махараджа и лорд Кингскорт сыграли несколько партий в кункен по шиллингу, и последний выиграл, чего обычно не бывало. Далее они принялись обсуждать различные правила покера, бильярда и прочих джентльменских забав. Почтовый агент Джордж Уэлсли через несколько лет после путешествия вспомнил, что Мерридит за бокалом портвейна донимал его попытками объяснить правила игры в слова под названием «Духулла», которую придумал с сестрами в детстве. Когда разговор подошел к концу, Мерридит велел принести бутылку портвейна и удалился к себе, сказав, что хочет почитать.
Без четверти три его видели на палубе у салона первого класса: он играл в мяч с сыновьями. По словам одного из свидетелей, матроса-англичанина по имени Джон Граймсли, Мерридит казался «вполне довольным».
Младший сын, Роберт, за обедом переел, ему стало дурно, и лорд Кингскорт отвел его в каюту. Отец попенял Роберту за то, что в каюте беспорядок и духота. Неудивительно, что тебе стало дурно, заметил он. Еще он сказал, что негоже пользоваться дружеским расположением Пайеса Малви и заставлять беднягу все утро играть в футбол, поскольку на палубе скользко и опасно. Малви калека, человека в его положении надобно пожалеть. Лорд Кингскорт подошел к иллюминатору, отодвинул занавеску и открыл его. И тут Роберт Мерридит сказал нечто такое, что повлекло за собой серьезные последствия.
— А помнишь, пап, как ты позавчера разозлился на меня? Из-за мистера Малви?
— Я не хотел тебя обидеть, дружище. Но нельзя же болтать всё, что придет в голову.
— Почему он сказал, что не пролезет в иллюминатор?
— О чем ты?
— За ужином. Он сказал, что такой большой человек никогда не пролезет в такое оконце.
— И?
Роберт Мерридит ответил отцу:
— Я ведь не говорил мистеру Малви про иллюминатор. Так откуда он узнал?
— Что узнал, Бобе?
— Что тот человек залез ко мне через иллюминатор.
Несколько минут лорд Кингскорт не говорил ни слова. Много лет спустя его сын вспоминал, что никогда еще отец так долго не молчал в его обществе. По словам Роберта Мерридита, тот «совсем потерялся». «Точно в трансе или под гипнозом». Сидел на койке, уткнув взгляд в пол. Казалось, он не сознает, что не один. Наконец мальчик приблизился к отцу, коснулся его руки. Лорд Кингскорт поднял глаза на сына и улыбнулся, «будто только что проснулся». Взъерошил ему волосы и сказал: не волнуйся, теперь все будет хорошо.
