Кровь богов (сборник) - Иггульден Конн

Легаты Брута снова и снова посылали к нему гонцов, желая знать, какими будут новые приказы. Однако он ничего не мог им сказать – отчаяние сковывало его волю. Его мутило от одной мысли о самодовольной ухмылке Марка Антония и об унижении, которому подверг бы его Октавиан, взяв в плен.

Брут несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь вернуть силы в руки и ноги, которые, казалось, налились свинцом. Находившиеся рядом легионы смотрели на него, тысячи людей знали, что он держит в своих руках их жизни. И он приказал им отступать, отходить все дальше и дальше от черты, теперь заваленной мертвецами, где армии встретились друг с другом. Когда он развернул лошадь, чтобы покинуть поле боя, все закончилось. Полководец видел замешательство и страх на лицах своих людей, которые отходили вместе с ним.

Он смотрел вдаль. Гребень, на котором стоял город Филиппы, находился не так уж и далеко. Солнце садилось, и многие его солдаты пережили бы бойню, если бы он сумел довести их до склона. Брут сказал себе, что сможет пройти с легионами через горы и, возможно, даже встретится с женой в Афинах.

Армии Октавиана и Марка Антония преследовали врага, но день катился к вечеру, и, когда они достигли подножия склона, сгустились серые сумерки. Брут уводил свои легионы, оставляя за собой след из мертвецов.

На опушке леса он оглянулся. Только четыре легиона следовали за ним. Многие сдались на равнине или погибли под ударами врага. Да и эти четыре понесли огромные потери, так что Марк Брут сомневался, что по склону поднялись больше двенадцати тысяч человек.

Легионы Октавиана и Марка Антония ревели в честь победы, пока не охрипли. Потом они принялись колотить мечами о щиты, разбрызгивая кровь и благодаря богов, которые даровали им жизнь в этом яростном сражении.

Брут поднимался в гору на коне, пока тот мог его нести. Потом он спешился и, отпустив животное, пошел вместе с остальными. Равнину накрывала ночь, но света еще хватало, и он мог видеть на тысячи шагов вокруг. Светлая утренняя мечта к вечеру обратилась в горы трупов на сухой равнине у города Филиппы.

В темноте Октавиан встретился с Марком Антонием. Полководцы страшно устали, а их броню, одежду и кожу покрывали кровь и пыль, но они обменялись крепким рукопожатием: оба прекрасно понимали, на каком тонком волоске висел исход сражения. Но в этот день триумвиры победили, и все их усилия и риски окупились сторицей.

– Он не уйдет, не получится, – твердо заявил Марк Антоний. Его легионы первыми подошли к склону, и он послал их вперед, преследовать отступающих с поля боя. – Когда он остановится, я его окружу.

– Хорошо, – кивнул Октавиан. – Мы пришли так далеко не для того, чтобы дать ему уйти. – Его глаза так холодно смотрели на Антония, что улыбка того чуть поблекла.

– Прошлой ночью я нашел нескольких Освободителей, которые прятались в городе, – продолжил Марк Антоний, предлагая мир между союзниками, и порадовался, увидев, как оживился его коллега.

– Пришли их ко мне, – выпалил он.

Марк замялся: эти слова прозвучали как приказ. Однако Октавиан был не только триумвиром, но и консулом. И, что более важно, родственником и наследником Цезаря. Антоний кивнул, признавая его право судить Освободителей.

Глава 31

Брут не мог спать. За два дня он вымотался до предела, но его разум продолжал метаться, как крыса в закрытом ящике. Высоко в горах он сидел на островке травы, положив руки на колени. Меч, вынутый из ножен, лежал у его ног, а сам он наблюдал, как поднимается луна. В этом прозрачном воздухе он, казалось, мог протянуть руку и ухватиться за белый диск.

Он чувствовал кислый запах собственного пота, у него болели все суставы и мышцы. Какая-то часть Марка Брута знала, что он должен думать о том, как оторваться от врага, но ночь сковывала его волю, требуя окончательно признать поражение. Он слишком устал, чтобы бежать, даже если бы и удалось найти дорогу через горы. Возможно, Кассий в последние свои часы испытывал то же самое: не злость и горечь, а умиротворенность, окутывавшую его всего как плащ. Брут очень на это надеялся.

В лунном свете полководец смотрел на темные массы людей, перемещавшиеся вокруг него: потрепанные остатки его армии. Он не мог вновь вернуться на равнину, такой шанс давался только раз в жизни. Брут видел огни в городе Филиппы и на гребне рядом с ним и пытался изгнать из головы образы Октавиана и Марка Антония, празднующих его неудачу и свой успех. Этим утром, когда взошло солнце, он так радовался, что единолично командует армией, но, как выяснилось ближе к вечеру, напрасно. Сейчас так кстати пришелся бы сухой юмор Кассия! Хотелось, чтобы его подбодрил бы кто-нибудь из старых друзей. Хотелось утешиться в объятьях жены…

Марк Брут сидел под звездами, а вокруг группами сидели его люди, переговариваясь тихими голосами. Он слышал их страх, понимал их беспомощность, знал, почему они не встанут с ним плечом к плечу, когда вновь взойдет солнце. Зачем вставать, если они могут сдаться благородному Цезарю и спастись? Не будет еще одной великой битвы в горах у города Филиппы, во всяком случае для Брута. Ему осталось только одно: умереть. Он понимал, что его разум готовится к этому, и, пожалуй, не возражал. Действительно, почему не подвести черту? Он убил первого человека Рима, и темный поток крови вынес его в эту страну, где ветер шевелил плащ, а легкие наполнялись прохладным сладким воздухом.

Брут не знал, могут ли тени мертвых видеть живых. Если они были на это способны, то Юлий сейчас наверняка находился рядом. Полководец всмотрелся в темноту ночи, а потом закрыл глаза, пытаясь ощутить его присутствие. Чернота навалилась мгновенно, совершенно невыносимая. Марк Брут поспешно открыл глаза, избавившись от этой черноты, которая ничем не отличалась от смерти. Какое-то время он держал будущее Рима в своих руках. Верил, что у него достаточно сил, чтобы указать верную дорогу народу и городу, по которой они шли бы еще многие столетия. Увы, это была мечта идиота: теперь он знал это точно. Один человек не мог свернуть такую махину, и римляне пойдут дальше без него, и даже не узнают, что он жил. Брут сухо улыбнулся. В своем поколении он был лучшим из лучших, но этого оказалось недостаточно.

Внезапно ему вспомнился разговор из далекого прошлого. Он сидел в лавке ювелира, которого звали Таббик, и они говорили о том, как оставить свой след в истории. Марк Брут сказал старику, что хочет только одного: чтобы его помнили. Остальное для него значения не имело. Он был тогда таким молодым! Теперь Брут лишь покачал головой. Не имело смысла вспоминать собственные неудачи. Не только ради себя он старался, шел к своей мечте, не замечая прожитых лет.

Сидя в одиночестве на холме, Марк Брут громко рассмеялся над ошибками, которые допустил, над мечтами и над великими людьми, которых знал. Все пошло прахом, все.

В городе Филиппы Гай Октавиан холодно смотрел на четверых мужчин, которых втащили в комнату и бросили на пол перед ним. Он видел, что все они сильно избиты. Светоний опустил голову, уставившись на алую кровь, которая капала на пол с его облысевшей головы. Гай Требоний от ужаса побледнел как мел и сидел раскинув ноги, не пытаясь встать. Еще двоих Октавиан не знал. Имена Лигарий и Галба ничего ему не говорили – они просто значились в проскрипциях. Однако эти люди тоже входили в число убийц, они тоже вонзили кинжалы в Цезаря всего лишь год тому назад, хотя для Октавиана в этот год, наверное, уложились двенадцать жизней. Пленники оглядывались, пытаясь что-то разглядеть заплывшими от синяков глазами. Руки им связали за спиной, так что Галба не мог вытереть текущую из носа струйку крови.

Сидевший перед ними мужчина, молодой и сильный, легко поднялся, словно и не провел этот день на поле боя. Светоний вскинул голову, почувствовав его пристальный взгляд, и тут же отвернулся, сплюнув кровь на деревянный пол.

– Значит, теперь ты станешь императором, Цезарь? – спросил Светоний. – Любопытно, что скажет по этому поводу Марк Антоний. – Он горько улыбнулся, обнажив окровавленные зубы. – Или он тоже падет жертвой твоего честолюбия?