Нил Стивенсон - Смешенье
– О небо! Где же тесто? – вопросил Этьенн слегка ошарашенно, поскольку на генеральной репетиции ему давали настоящее серебро.
– У меня его нет, – отвечал «Кастан», соображавший чуть быстрее Этьенна, – но мой друг мсье Бернар слышал от господина графа де Поншартрена, а тот – от самого Меркурия, что теста очень много, посему перед лицом всех этих добрых лионцев…
– Мы зовём их Депозитом, – вставила Элиза, обводя рукой любопытных зрителей, которые собрались возле карточного стола.
– …я обещаю заплатить вам сто десять кусков по первому требованию.
– Хорошо, – отвечал «Лотар», предварительно взглянув на Элизу.
Некоторое время ушло на составление нужных бумаг. Тем временем Элиза запустила руки в тёплый ком теста и разорвала его на два, большой и маленький. Маленький она положила в пустую миску, которую отнесла в соседнюю комнату и грохнула на буфет рядом со столиком для триктрака к большому изумлению мадам де Борсуль.
– Разорвите его пополам и рвите дальше, пока не получите тридцать два куска, – повелел «Меркурий» и унёсся прочь прежде, чем мадам де Борсуль успела надуть губки. Затем Элиза взяла большую миску с основной порцией теста и вручила её юному банкиру в «Амстердаме». Три гостя помоложе, от восьми до двенадцати лет, уже сбежались к буфету, перевернули миску и рвали тесто на куски.
– Отлично, вы – английский Монетный двор, а это – Тауэр, – сообщила Элиза, затем, приметив их рвение, добавила: – Помните, мне нужно кусков тридцать, не больше.
– Мы думали, сто! – сказал старший из детей.
– Да, но в Англии нет столько теста.
Тем временем в «Лионе» покончили с писаниной. В этот раз добавили одну тонкость: «Лотар» выдал вексель не «Дюбуа», а «Кастану», сидевшему напротив. «Кастан» перевернул листок и написал на обратной стороне, что переводит вексель на мсье Дюбуа и что вексель этот подлежит оплате в течение пятнадцати минут. «Дюбуа» получил листок на окраине «Лиона» в 16:12, прогулялся за рюмочкой коньяка и, прибыв в «Лондон» в 16:14, вручил вексель «Полишинелю». Та сверилась с авизо, взглянула на часы и собралась писать «Принято к оплате», когда бдительный Меркурий остановил её руку.
– Стойте! Подумайте. Ваша платёжеспособность под угрозой. Сколько у вас кусков?
«Полишинель» устремила взгляд на «Тауэр», где тридцать два комочка теста лежали восемью рядами по четыре.
– Они вам не принадлежат. – Элиза-Меркурий сгребла куски в миску и вручила молодому де Лавардаку – «представителю Лотара» в «Лондоне».
До мадам де Борсуль наконец дошло.
– Мне они понадобятся… у меня расписка от вашего дяди, в которой сказано, что вы должны мне сто кусков.
– У меня нет ста! – пожаловался юный банкир.
– Меркурий, как всегда, приходит на выручку! – объявила Элиза. – У кого-нибудь в Лондоне есть тесто?
– У меня целая миска! – отозвался звонкий голос из другой комнаты.
– Ты не в Лондоне! – последовал ответ «Меркурия». Элиза повернулась к «лондонскому» племяннику и устремила на него испытующий взгляд.
– Кузен! Поспеши ко мне с фамильным тестом! – крикнул юноша.
Мальчик понёс миску в «Лондон». Тем временем Элиза кивнула двум шестилеткам с деревянными мечами. Они выпрыгнули на середину комнаты и принялись лупить тестоносца по ногам. «А-а!» – закричал он.
– Пиратское нападение в Северном море! – объявила Элиза.
Тестоносцу сильно мешало то, что миска загораживала от него маленьких буканьеров. Тем не менее, обежав несколько раз всю «Британию», он достиг цели в двадцать минут пятого, сильно кренясь на правый борт, и вывалил тесто в лондонский «Тауэр».
– Быстрее! – сказала Элиза. – Срок векселя истекает через пять минут!
С помощью Элизы монетчики к 16:23 восстановили платёжный баланс лондонского представительства Лотара. Миску с торжеством водрузили перед «синьором Полишинелем», который брезгливо придвинул её «Пьеру Дюбуа». Было ровно 16:27. Актёры, зрители и слуги разразились аплодисментами. Не хлопал только шевалье д'Эрки. Он остался с миской теста, и шестилетние близнецы-пираты, не успевшие наиграться по ходу пьесы, принялись со всей силы рубить ему ахилловы сухожилия.
– Со всей серьёзностью, Меркурий, – пожаловался д'Эрки, – как доставить монеты из Лондона на фронт? Ибо если верна хотя бы половина того, что говорят про Англию, она кишит бродягами и разбойниками всех мастей.
– Не тревожьтесь, – сказала Элиза. – Если выждать несколько дней, фронт сам придёт к вам. Ирландские и французские солдаты стройными колоннами явятся к вам на Стрэнд за жалованьем!
Грянули патриотические возгласы и аплодисменты. На «сцену» из «зала» вылетели несколько бутоньерок.
– Если мне позволено ещё раз изобразить неотёсанного банкира, – вмешался Этьенн, который оставил свой пост в «Лионе», чтобы наблюдать за развязкой, – чего ради английский Монетный двор станет чеканить деньги для финансирования иноземного вторжения в Англию?
Все ахнули. Этьенн смутился и принялся формулировать очень долгие и пространные извинения, но Элиза не дала ему договорить.
– Вы не знаете Англию! – воскликнула она. – А я знаю, ибо я – Меркурий. В Англии есть партии. Сейчас у власти тори. Не секрет, что они ненавидят узурпатора и хотели бы его свергнуть. Наши военные планы во многом основаны на допущении, что английский военный флот пропустит французские корабли через Ла-Манш, а простой народ и большая часть армии охотно сбросят голландское иго и с распростёртыми объятиями встретят наших солдат. Если принять все эти допущения, нетрудно поверить, что тори, заправляющие на Монетном дворе, отчеканят немного денег для дома Хакльгебера…
– Или для того банкирского дома, к которому мы решим обратиться.
– …не задавая лишних вопросов о том, кому эти деньги предназначаются.
– Да. Теперь я вижу всё ясно, как на картине, – проговорил Этьенн. Гости в подавляющем большинстве приняли отрешённый вид, словно созерцают ту же картину, что предстала мысленным очам герцога д'Аркашона.
За двумя исключениями: «Самюэль Бернар», не желая расставаться с ролью прижимистого еврея, снискавшей ему такой успех, носился по Малому салону между «Парижем» и «Лионом», потрясая кием и вопрошая, когда же он получит тесто, о котором столь убедительно говорил господин граф де Поншартрен; а «Кастан», его партнёр по бильярду, финансам, а теперь ещё и выпивке (ибо они завладели графином с чем-то бурым), громко высказывался в том же ключе.
– Из-за чего они так? – полюбопытствовал Этьенн.
– Не волнуйтесь, «банкир Лотар», – сказала Элиза, – вы своё получите.
Этьенн нахмурился.
– Верно… я и забыл! Я не видел никакого теста! Из-за этого они так взволнованы?
Поншартрен переглянулся с Элизой и вставил:
– Они только что узнали о риске потери ликвидности.
– Какое ужасное слово!
– Не тревожьтесь, господин герцог. Это фантом. У нас во Франции такого не бывает.
– Как замечательно, – сказал герцог д'Аркашон. – Мне, на них глядя, стало как-то не по себе – а я ведь даже не банкир.
Элиза – Лотару фон Хакльгеберу.
12 апреля 1692 г.
Майн герр,
Гордыня – порок, которому женщины подвержены не менее мужчин, а я, возможно, более других женщин. Подобно другим порокам, она стремится занять в человеческой груди как можно больше места, потеснив оттуда добродетели.
Когда восемнадцать месяцев назад я вбежала в спальню маленького Иоганна и увидела его колыбельку пустой, в моей душе разгорелась война. С одной стороны добродетель любви – естественной любви матери к своему дитяти, с другой – порок уязвлённой гордости. Меня не просто растоптали, но растоптали в то время, когда я развлекалась на светском рауте вместо того, чтобы исполнять материнский долг. Таким образом, гордость подогревалась стыдом; их совместные легионы пронеслись по полю боя, сметая силы любви. Всё, что я с тех пор предпринимала в отношении сына, было продиктовано гордостью. Увещевания любви, если и долетали до моих ушей, пропадали втуне.
Однако душевная жизнь так же подвержена приливам и отливам. Теперь у меня новый младенец. Гордыня, как я убедилась, лучше умеет захватывать территории, нежели их удерживать. Любовь мало-помалу отвоёвывает утраченное и распространяется далее. Письмо это можно считать капитуляцией гордости и победой любви. Осталось лишь согласовать условия.
Разумеется, Вы уже их поставили, изложили с достойной восхищения ясностью в записке, оставленной в Иоганновой колыбели. Вы хотите вернуть золото, захваченное неподалёку от Бонанцы в августе 1690 г. шайкой пиратов под предводительством Джека Шафто. Вы вообразили, будто я как-то с этим связана и знаю, где найти Джека.
На самом деле я непричастна к похищению и не знаю, где он. Однако это ответ, продиктованный гордостью; он не поможет мне снова увидеть сына. Любовь требует дать Вам, сударь, всё, что Вы хотите, утешить Ваш гнев, уврачевать Ваши раны, как бы ни унизительно это было для Вашей смиренной слуги.
